— А вы-то сами сможете?

— У нас больше шансов. Полной уверенности, разумеется, нет, но шансов больше.

— Я полагаю, вы надеетесь обнаружить сокровища каких-то нечеловеческих знаний, какие-то новые культурные концепции, основанные на нечеловеческих ценностях, надеетесь столкнуться с массой новых идей, лавиной новых воззрений, часть из которых может органически войти в вашу культуру, а часть — нет?

— Вы попали в самую точку, Торнтон. Даже если вы сумеете извлечь из капсулы информацию — как вы ею воспользуетесь? Не забывайте, что она частично, а то и полностью противоречит вашему нынешнему мировоззрению. А если там говорится, что права человека и в теории, и на практике главенствуют над правом собственности? Да, конечно, теоретически права человека пользуются некоторым приоритетом и теперь, это даже закреплено законодательством, — но вот как насчет практики? А если вы узнаете, что национализм обречен, и получите рецепт его ликвидации? Что, если истинный патриотизм — всего лишь дикая чушь? Это я не к тому, что в капсуле должна содержаться информация по поводу прав человека. По моему мнению, там много такого, что нам и не приходило в голову. Вот подумайте: как сегодняшнее общество — именно ваше сегодняшнее общество — отнесется к столь явному отклонению от считающихся общепринятыми норм? А я вам скажу: эти знания проигнорируют, спрячут под сукно, будут высмеивать и презирать, пока не сведут к нулю. Если вы намерены отдать капсулу своим людям, с равным успехом можете разбить ее о камни.

— А как насчет вас? Откуда такая уверенность, что вы сами употребите ее содержимое во благо?

— У нас нет иного выхода. Если бы вы видели Землю моего времени, то поняли бы, что иного выхода у нас нет. Ну да, мы летаем к звездам и путешествуем во времени — но при всем при том по-прежнему висим на волоске. Да, мы найдем применение сокровищам капсулы, мы найдем применение чему угодно, лишь бы спасти человечество от гибели. Мы — конечный итог тысячелетий безрассудства, именно вашего безрассудства. Как по-вашему, почему мы растрачиваем свои жизни, отправляясь в прошлое исследовать историю? Ради собственного удовольствия? Или в погоне за приключениями? А я скажу вам — нет, нет и нет! Мы просто надеемся уяснить себе, где и когда человечество пошло не той дорогой. Мы рыщем в надежде отыскать утраченные знания и найти им лучшее применение, чем нашли вы. Мы просто вымирающее племя, роющееся на свалках, оставшихся нам от предшественников.

— Вы хнычете, вы полны жалости к себе самим.

— Пожалуй, что так. Извините. Мы изменились. Мы ушли от вашего реализма куда дальше, чем вы ушли от варварства. Каменные лица и презрение к эмоциям безнадежно устарели, как и культ грубой силы, царивший за пару тысяч лет до вас. Человечество стало иным. Нас лишили всего, раздели донага. Мы давным-давно уяснили, что не можем позволить себе насилие, кровопролитную экономическую конкуренцию и национальную гордыню. Мы не такие, как вы. Я не говорю, что мы стали лучше, просто мы отличаемся от вас, и наше мировоззрение отличается от вашего. Если нам хочется плакать — мы плачем, если хочется петь — поем.

Я не проронил ни слова.

— А если вы оставите капсулу себе, — вновь заговорил он, — что вы с ней сделаете — не ваше общество, а вы лично? Кому вы ее отдадите, кому расскажете о ней? Кто согласится выслушать ваш рассказ? А сумеете вы стерпеть почти нескрываемое недоверие и смех? Вам придется дать какие-то объяснения — видимо, пересказать то, что я вам изложил. Сможете ли вы после этого взглянуть в лицо своим коллегам и студентам?

— Полагаю, что нет, — ответил я, — Нате, заберите эту чертову штуковину.

Он торопливо принял капсулу.

— Огромное вам спасибо. Вы заслужили нашу благодарность.

Внутри у меня все оборвалось, мысли путались. «Боже мой, — думал я, — держать в руках вещь, способную перевернуть мир, — и отдать ее просто так!»

— Если вы зайдете в дом, — предложил он, — я найду чего-нибудь выпить.

— Идите вы к черту! — отозвался я.

Он сделал было шаг к выходу, но снова обернулся:

— Не могу просто взять и уйти. Я прекрасно понимаю ваши чувства. Я наверняка не нравлюсь вам, и, честно сказать, мне тоже до вас дела нет. Но вы оказали нам огромную, пусть и невольную услугу, и я испытываю глубочайшую благодарность. Помимо всего этого, мы просто люди. Торнтон, прошу вас, позвольте мне роскошь быть порядочным по отношению к вам.

Я буркнул что-то невразумительное, однако встал, собрал инструменты и последовал за ним.

Когда мы пришли в Вигвам, Анжела полулежала в кресле, а на столике рядом стояла бутылка виски. Увидев нас, Анжела с трудом стала на ноги и помахала полупустым стаканом, расплескивая спиртное на ковер.

— Не обращайте на нее внимания, — попросил Чарлз. — Она просто расслабляется.

— Черт, а ты на моем месте не расслабился бы? — буркнула она, — Столько месяцев выслеживать и таскаться за Вийоном по всем парижским борделям пятнадцатого века…

— Вийон, — полувопросительно повторил я.

— Ну да, Франсуа Вийон. Вы о нем слыхали?

— Да, слыхал. Но зачем…

— Спроси у главного умника, — указала она на Чарлза, — Это он у нас все выдумывает. Он сказал, этот человек опередил свой век. Мол, найди этого Вийона, гения, опередившего время. Дескать, в его веке гениев было мало. Мол, почерпни у него мудрости, выведай, каков он на самом деле. И вот я его нахожу, а это всего лишь грязный поэтишко, ворюга, волокита и дебошир. Люди прошлого — толпа похотливых ублюдков, и ваши современники ничуть не лучше своих предшественников. Все вы — толпа похотливых ублюдков.

— Анжела, — оборвал ее Чарлз, — мистер Торнтон — наш гость.

Она резко обернулась.

— А ты — где был ты, когда я продиралась сквозь смердящий и развратный средневековый Париж?! Сидел в уютной монастырской библиотеке где-то на Балканах, этакий святоша, да еще и высокомерный вдобавок ко всему, рылся там в старых пергаментах в поисках едва уловимых намеков на следы чего-то этакого, хотя прекрасно знал, что этого никогда не было.

— Но, дорогая моя, — возразил он, — это существует, — И положил цилиндр на стол около бутылки.

Она уставилась на предмет и после паузы произнесла:

— Значит, ты ее нашел, мерзавец, и теперь можешь вернуться и царить над всеми, доживая остаток жизни в роли того самого гада, который наконец нашел капсулу. Одна польза от всего этого: команда избавится от тебя, и то ладно.

— Заткнись, — бросил Чарлз, — это не я ее нашел, а мистер Торнтон.

Она перевела взгляд на меня.

— И откуда же вы про нее узнали?

— Я рассказал, — пояснил Чарлз.

— О, просто великолепно! Значит, он знает и о нас?

— Он и так знал. Мне кажется, и мистер Пайпер тоже. Они нашли один из кубиков Стефана, а когда самолет сбил припаркованное седло Стефана, оно упало во двор мистера Торнтона. Дорогая, эти люди отнюдь не глупы.

— Вы очень любезны, — кивнул я ему.

— Да и шериф тоже, — добавила она. — Он тут приходил вынюхивать вместе с этими двумя.

— Вряд ли шериф осведомлен, — ответил я, — Он не знает ни о кубике, ни о седле. Он видел только вон то сооружение и решил, что это какая-нибудь игра.

— Но вы-то знаете, что не игра?

— Я не знаю, что это.

— Это карта, — объяснил Чарлз. — Показывает, где и когда мы находимся.

— И все остальные, посмотрев на нее или другую такую же, знают, где остальные. Вот это мы, — указала Анжела.

Мне это казалось совершенно бессмысленным. Непонятно, зачем им такая карта и как она работает.

Анжела подошла ко мне и взяла за руку.

— Смотри вниз, в ее центр. Давай подойдем ближе и посмотрим в центр.

— Анжела, — окликнул Чарлз, — ты же знаешь, что это запрещено.

— Боже милосердный, ему ведь причитается! Он нашел этот вонючий цилиндр и отдал тебе.

— Послушайте, — вмешался я, — не знаю, что происходит, но увольте меня от этого, — И попытался выдернуть руку, но Анжела не отпускала, впиваясь ногтями в мою кожу.