Калас хмыкнул; такое имя и впрямь звучало претенциозно.

— Я ничего о нем не знаю, — сказал Джеховит.

— Так да будет вам известно, — сердито произнес Калас, становясь рядом с Данубом, — что они ходят по городам и селениям и разглагольствуют о человеческих грехах. А потом хлещут друг друга до бесчувствия плетками. Думаю, при их фанатичной преданности церкви Абеля им, наверное, даже не больно.

— Свои дурацкие суждения можете оставить при себе, — сухо заметил Джеховит.

— Если бы они только хлестали друг друга, — сказал король Дануб. — Похоже, они выискивают врагов церкви или, точнее, их представления о церкви. Известно два случая учиненных ими расправ над бехренцами.

— Об этом я тоже слышал.

— И вас это не тревожит? — язвительно спросил король Дануб.

Он знал, что Джеховит, как и большинство абеликанцев, не питает особой любви к бехренским язычникам.

— А что бы вы хотели от меня услышать? — поинтересовался старый монах.

— Вы учитываете, что Хонсе-Бир ведет торговлю с Бехреном? — спросил король Дануб.

Он тоже встал и жестом велел герцогу Каласу отойти в сторону.

— Вы как-то быстро забыли, что, когда епископ Де’Уннеро начал преследовать бехренцев, живущих в Палмарисе, посол Рахиб Дайбе чуть не остановил всю торговлю и пригрозил нам войной. Возможно, ваша церковь считает жестокое обращение с язычниками пустяком, не стоящей внимания мелочью, но я, друг мой, не желаю ввергать мое государство в новую войну!

Голос короля звенел от гнева. Все, кто был в аудиенц-зале — Констанция, Калас, Джеховит и даже малыш Мервик, — испуганно посмотрели на него. Король Дануб Брок Урсальский отличался завидной выдержкой, и его крайне редко видели взбешенным.

— Церковь не повинна в распространении розовой чумы, — тихо ответил настоятель Джеховит.

— Но вы можете осложнить положение! — набросился на него Калас, однако король резко взмахнул рукой.

— Я еще в Палмарисе предупреждал и вас, и всех остальных: наведите порядок в церкви, — сказал Дануб.

— Именно этим мы и занимаемся! — воскликнул Джеховит.

Теперь он, хоть и с заметным трудом, тоже поднялся на ноги.

— Отец-настоятель Агронгерр — прекрасный человек, и что бы герцог Калас здесь ни говорил, вы не можете отрицать, что настоятель Браумин немало сделал для наведения порядка в Палмарисе.

— Этот беспорядок устроила там ваша церковь, — сказал Калас.

Король Дануб вновь взмахнул рукой, но теперь глаза его угрожающе сверкали.

Потом король шумно вздохнул и опустился на стул. Как быстро все изменилось! Еще несколько дней назад он наслаждался жизнью, радуясь известию о будущем сыне. И вдруг его самого и его королевство словно опять толкнули в самую гущу бед и страданий.

— Братья Покаяния действуют без официального разрешения церкви? — уже спокойным голосом спросил он.

Джеховит покачал головой.

— Мы ничего не знаем о них и отнюдь не рукоплещем их деяниям.

— Такие, как они, уже появлялись, — вдруг сказала Констанция Пемблбери, и все трое обернулись к ней. — Когда наступают безнадежные времена, возникают странные культы. В прошлом были Карающие Братья.

— Да, верно, — согласился Джеховит. — Безнадежные времена толкают на безнадежные меры.

Дануб протер глаза и еще раз вздохнул.

— Постарайтесь, чтобы у вашей церкви не возникло желания поддержать эти безнадежные меры и тех, кто их проводит, — предупредил король. — Иначе вы рискуете поссорить церковь с государством.

Джеховит кивнул. Грозные слова короля его не особо беспокоили. Он достаточно хорошо знал отца-настоятеля Агронгерра; тот никогда не одобрит и не согласится с подобными действиями.

— Неужели мы никак не можем противостоять чуме? — тихо спросил Дануб.

Джеховит покачал головой.

— Мы можем только прятаться от нее, — сказал он.

Говорить больше было не о чем. Встреча закончилась.

Джеховит вернулся в Сент-Хонс. Там он объявил, что отныне братьям воспрещается выходить за пределы монастыря, и велел накрепко закрыть массивные дубовые ворота, поставив возле них стражу. Всех наемных работников, кроме самых необходимых, было велено распустить по домам и сказать, чтобы впредь не приходили.

В течение недели братья Сент-Хонса благословили и возвели вокруг монастырских стен цветочный кордон. Второй такой же кордон был возведен перед закрытыми воротами Урсальского замка. Число заболевших возрастало в Урсале с каждым днем. Джеховита это не удивляло. То же самое происходило в густонаселенных местах во время прошлых эпидемий чумы.

К концу следующей недели у стен монастыря и королевского дворца появились толпы чумных больных. Ночной воздух содрогался от нескончаемых воплей и рыданий. Больше всех плакали и убивались матери, обнаружившие неопровержимые признаки чумы у своих детей.

Настоятель Джеховит наблюдал за этой ужасающей картиной из узкого окна своей кельи, находящейся на самом верху главной башни Сент-Хонса. Каким старым и изможденным чувствовал он себя сейчас! Он устал от всего на свете. От сражений с герцогом Каласом, в которых расстроенный и подавленный король Дануб теперь, похоже, держал сторону Каласа. От богословских войн, которые он столько лет вел внутри церкви. От ретивых молодых братьев, думающих, будто они знают истину… Разве этот брат Истины — не один из них?

После гибели Маркворта Джеховит остановился на том, чтобы просто жить, храня память о покойном отце-настоятеле. Но все изменилось теперь, когда розовая чума упорно распространялась по всему королевству. Вскоре наступающая катастрофа вытеснит из памяти ужасы времен демона-дракона.

Джеховит бросил взгляд на древние каменные стены монастыря. Скорее всего, ему уже не выйти отсюда и не увидеть мир за пределами этой святой обители… этой тюрьмы. В прошлые века эпидемии чумы в Хонсе-Бире каждый раз длились не менее десяти лет, а то и дольше. В такие моменты братья церкви Абеля становились затворниками своих монастырей, и начинались долгие споры о происхождении вселенной, о назначении Человека, смысле жизни, природе Бога и реальности смерти.

Джеховит чувствовал себя слишком старым и усталым для подобных дебатов. Пусть другие умствуют. Он с полной уверенностью знал только одно: у него нет ответов.

С наступлением сумерек на улицах Урсала появлялись телеги. Возницы в черных одеждах, с масками на лицах кричали горожанам, чтобы те выносили покойников. Джеховит слышал крики этих извозчиков смерти. Он знал: вскоре им придется совершать больше поездок, а телеги будут доверху нагружены трупами жертв чумы.

— Выносите ваших мертвецов!

Слова эти глубоко застревали в душе старого настоятеля. Вот оно, зримое напоминание о бессилии и никчемности человека.

— Выносите ваших мертвецов!

Разбитый и измученный, Джеховит кое-как добрался до постели и лег.

Началось с того, что у него онемела рука, словно он отморозил ее и теперь ощущал легкое покалывание и пощипывание. Потом эти же ощущения появились в плече и в верхней части груди. Наверное, съел что-то, не понравившееся его старому желудку.

Но онемение сменилось жжением. Вначале оно охватило тело, затем все более и более стало сосредоточиваться вокруг сердца. И тогда Джеховит понял, что с ним.

Он лежал, ослепленный ужасным открытием и совершенно беспомощный. Вряд ли у него хватит сил, чтобы даже выбраться из кельи. Джеховит с трудом повернул голову и посмотрел на ночной столик. Накатывающиеся волны боли перебивали все мысли, но настоятель вспомнил, что в ящике столика лежит гематит. Надо попробовать связаться с кем-нибудь из братьев.

Мозг Джеховита прорезала другая мысль. Он вспомнил, как совсем недавно осматривал Констанцию Пемблбери. С помощью камня души он вошел в ее тело. Он видел плод, ощущал его тепло и душу. Джеховит знал, что мог бы изгнать эту душу из тела Констанции. Камень помог бы ему поселиться в теле еще не родившегося ребенка.

И тогда он бы родился сыном короля!

Волна острой боли вновь прокатилась по телу, и Джеховит схватился за грудь.