Менгис, Менгис, Менгис… Всегда и повсюду Менгис! Но теперь это имя больше ему не слышать, подумал Паксон. Менгис мертв! Именно поэтому Валентина с печалью во взгляде вытирала глаза, тяжко вздыхая.

О чем она думает теперь, когда Менгиса нет больше на свете? Бешеная злоба охватила султана: он хорошо понимал, о чем думает Валентина, вспоминая о свершенном им братоубийстве. Но ему ничего не оставалось, кроме как смотреть на нее и страдать вместе с ней. Паксон знал: никогда его дни не будут радостными, пока она жива, но они не будут радостными, и когда она умрет. Ему не победить эту женщину, ни сейчас, ни когда-либо еще. И все из-за Менгиса! Даже в смерти своей он одержал над ним победу!

– Ублюдок! – процедил Паксон сквозь зубы.

Валентина, смахнув с глаз слезы, подавила рыдания. Менгис умер, а она жива. Как несправедливо, как нечестно распоряжается ее жизнью судьба! Девушка возвела глаза к небу и принялась тихо молиться: «Я не понимаю, почему должны умирать миротворцы, а убийцы оставаться жить. И что теперь будет со мною? Как мне дальше… без Менгиса?.. Я жила ради него и никогда не просила от судьбы многого. Единственное, что было мне нужно – это чтобы он любил меня, а я его. Мне хотелось рожать любимому детей и растить их с ним вместе, и всегда смотреться в его глаза, чтобы видеть отражение своей любви. Прими мою душу, Господи! Пусть Паксон убьет меня. Я не хочу жить».

Султан Джакарда встал и сложил на груди руки. Мускулы перекатывались под золотистой кожей. Насмешливо и самоуверенно посматривал Паксон на Валентину. Пленница перевела взгляд с его рук на лицо, и вдруг ему так сильно захотелось обладать ею, как никогда и ничего не желал он в своей жизни.

Держать ее в своих объятиях… шептать все те слова, которые шепчут мужчины возлюбленным… чувствовать, как откликается теплое женское тело на ласки… как разгорается в сердце Валентины страсть… Паксон боролся с желанием привлечь пленницу к себе и нежно погладить по голове, как ребенка.

Неужели всегда придется ему брать ее грубой силой и никогда не придет она к нему по своей воле?

Когда только успела эта женщина занять в его жизни столь огромное место? Почему он полюбил ее? Не потому ли, что свое сердце отдала она Менгису и обрела взаимность в любви? Что же такого в этом стройном стане и низком гортанном голосе, при звуках которого разливается по его жилам то огонь, то ледяной холод? Кровь быстрее заструилась по венам султана. Эта женщина должна принадлежать ему!

Краем глаза Валентина наблюдала за Паксоном. Она чувствовала Себя как загнанное животное, по чьему следу идет охотник. Облизнув сухие губы, девушка продолжала наблюдать за красавцем-сарацином. Он потянулся, и на бедрах напряглись сильные мускулы. Завороженная великолепием его тела, Валентина учащенно задышала. Как легко было бы отдать себя во власть этих рук, на мгновенье забыв, что именно эти руки убили ее возлюбленного! Как легко представить себе, что руки Паксона – это руки его брата. Нет, нет!..

Девушка отвела взгляд от мускулистых ног, и широкой груди, и этих горящих глаз. Что-то надо сделать, что-то сказать, все равно что. Она должна бежать. Но панический страх охватил сердце, когда Валентина осознала, что бежать ей некуда. Вокруг, насколько хватало глаз, простирались пески.

Паксон заметил испуг в ее глазах.

– Спи, – коротко приказал он. – До утра я не стану беспокоить тебя.

– Ты лжешь, – возразила Валентина. – Я опасаюсь, что, когда закрою глаза, ты воспользуешься этим. Оставь свое вранье при себе. Я не лягу спать!

– Не беспокойся! Мое тело и так искололи твои острые кости, и не раньше, чем через несколько дней я приду в себя от бешеных порывов твоей страсти! – усмехнулся султан.

– Отвратительная песчаная крыса! – спокойно произнесла Валентина.

Она сидела у ручья и враждебно наблюдала, как одевается Паксон. Должно быть, он устал и, рано или поздно, в конце концов уснет, и вот тогда…

Паксон пристально посмотрел на Валентину.

– Знаю, о чем ты думаешь, но учти: как верблюд несколько недель может обходиться без воды, так и я могу обходиться без сна несколько дней. Бежать от меня ты не сможешь, лучше уж и не пытайся!

Валентина долго сидела, не обращая на Паксона никакого внимания, пока не заснула от изнеможения. Нахмурившись, султан посмотрел на нее. Что же ему с ней делать, когда они доберутся до Джакарда?

Остаток семидневного пути прошел в непрерывных стычках. Порой Паксон наблюдал за Валентиной, следя за ней задумчивым взглядом, и пленница неизменно отвечала ему взором, полным ненависти и отвращения.

В Джакард они прибыли поздно ночью. Город спал, горело лишь несколько ламп. Дворец, находившийся неподалеку от города, был окружен красивым садом с лужайками, поросшими сладко пахнущими травами и цветами. Кусты казались тщательно подстриженными, деревья – ухоженными.

Хотя дворец Джакарда и не был таким большим, как дворец Рамифа в Напуре, все же производил впечатление. При свете звезд, высыпавших на небо, Валентина разглядела, что сторожевые башни увенчаны минаретами. Их шпили остро врезались в бархатисто-черную тьму. Дуновение ветерка донесло аромат жасмина, напомнив о цветах, росших на травянистом пригорке одной высокой горы, и воспоминание доставило девушке невыносимую боль.

Из распахнувшейся двери выбежал слуга. Низким поклоном приветствовал он хозяина. Валентина оглядела большой зал, поднимавшийся ввысь на три этажа и заканчивавшийся застекленной ротондой, служившей крышей. Стекло казалось темным, как небо, но днем наверняка солнечные лучи, проникая сквозь разноцветные стекла, расцвечивали зал яркими бликами. Как и большинство мусульманских дворцов, этот тоже был лишен пышного убранства: статуй и фресок. Единственным украшением ему служили мозаичные полы и обилие свежих цветов в чашах и вазах.

Валентина никак не выказала своего восхищения роскошью дворца. Паксон провел ее в отдельное крыло здания, откуда двери выходили в прекрасный сад. Султан внимательно наблюдал за лицом своей пленницы, надеясь заметить проблески восхищения, но застывшие черты ничего не выражали.

– В моем доме нет запоров, – спокойно сказал Паксон. – Но не пытайся бежать, тебя все равно мои слуги вернут назад. Если захочешь что-либо изменить в убранстве, только скажи мне о своем желании.

Валентина повернулась к нему спиной и стала смотреть на прекрасный сад, разбитый среди пустыни. Слезы жгли ей глаза. Вновь обратив к Паксону взгляд горестных глаз, она проговорила:

– Верни мне Менгиса! Ничего другого я не хочу. Ты мне отвратителен! Я тебя ненавижу! Ты убил своего брата! – пронзительно крикнула она. – И тем самым лишил меня любви! У меня в душе теперь осталась только ненависть! Ты можешь, конечно, держать меня в своем дворце, но никогда не заставишь полюбить себя. И никогда я не отдамся тебе по своей воле. Каждый день, каждый час, каждую минуту я буду сравнивать тебя с Менгисом, и каждый раз сравнение окажется не в твою пользу. Когда же я больше не смогу выносить эту пустую жизнь, я или тебя убью, или покончу с собой. И что тогда у тебя останется? Этот прекрасный дворец и женщины в гареме? Да смилостивится Господь над твоей душой, – прошептала Валентина.

Один день был похож на другой. Валентина вставала утром, и до вечера томительно тянулись бесконечно долгие часы. К ее удивлению, Паксон ничего от нее не требовал и не заходил к ней в покои, и эта перемена темноглазого владельца дворца пугала девушку еще больше, чем прежний облик самоуверенного и насмешливого молодого сарацина. Этот новый Паксон – спокойный, тактичный и внимательный – был ей незнаком.

Однажды вечером по окончанию трапезы султан низко поклонился ей и спокойно заговорил:

– Я отправляюсь на охоту. Вернусь через три дня. Говорю это лишь для того, чтобы ты не ждала меня к ужину. Бежать не вздумай!

Голос Валентины прозвучал безжизненно и равнодушно:

– Я ничего не обещаю, потому что ничем тебе не обязана и ничего не должна.