После поражения Рождественского восстания так называемая «черногорская армия в изгнании», разместившаяся в Италии, до 1921 г. совершала регулярные нападения на югославское приморье, а банды сепаратистов бродили в горах до 1924 г. Роль итальянской королевы предстанет в еще более сложном ракурсе, если вспомнить, что Италия возмущала народ против войск короля Петра Карагеоргиевича — супруга другой дочери Николая Петровича, матери принца, а потом и короля Югославии, Александра Карагеоргиевича. Возможно, именно это и привело к крайне мягкому отношению Белграда к захваченным в плен повстанцам — никто не был осужден на смертную казнь, и даже несколько совершивших особо тяжкие преступления и приговоренных к пожизненному заключению были спустя несколько лет помилованы Александром Карагеоргиевичем. Более того, организаторам восстания разрешили продолжить политическую карьеру и даже определили государственную пенсию. Благодаря мягкой и мудрой политике большинство бывших сепаратистов, в отличие от горстки озлобленных эмигрантов, смягчили свои взгляды. Это позволило им найти некоторое число новых сторонников, которые, впрочем, говорили теперь не о сепаратизме, а лишь о федерализме. В условиях централизации Цетинье и Подгорица превращались из главных городов пусть и маленького, но независимого королевства в захолустье, что, естественно, не одобрялось местным населением, так что многие, даже просербски настроенные, местные жители увидели выход в превращении Королевства СХС в Королевство сербов, черногорцев, хорватов и словенцев. Эти настроения купировали противостояние между «белашами» и «зеленашами» и обеспечили стабильность Черногории вплоть до начала Второй мировой войны.
После всего вышесказанного становится понятно, почему после оккупации Югославии весной 1941 г. итальянцы попытались вновь раздуть пламя неприязни между сербами из Сербии и из Черногории[204]. Гражданский комиссар Черногории С. Ма-цолини сформировал 5 мая 1941 г. Советодательное вече черногорцев, создав его из той части партии федералистов, которая считала итальянскую оккупацию «освобождением от оккупации Белграда». Одновременно он начал приобщать Черногорию к фашистской идеологии, начав с привлекательной ее части. Организовывалась сеть молодежных групп и спортивных клубов, а также секций отдыха «после работы». Муссолини одобрил выделение средств на общественные работы, чтобы дать кусок хлеба безработным черногорцам, а также выдал финансовую помощь 25 тысячам черногорцев, возвращавшихся из плена и выселенных из других районов Югославии после оккупации. Да и сами итальянские солдаты, имевшие куда меньше, чем немцы, оснований верить в свое расовое превосходство и гораздо слабее пронизанные идеологией, держали себя по отношению к местному населению не надменно, а дружески, охотно идя на контакты[205]. Заигрывания и послабления со стороны итальянских оккупантов были восприняты трад иционным черногорским обществом как слабость. При всем при этом Италия проводила экспансионистскую политику, отторгнув в пользу Италии Боку Которску, а в пользу Албании — восточные районы Черногории, населенные албанцами, что вызвало особое раздражение большинства черногорцев. В конце июня далеко на северо-востоке Германия и Италия напали на Россию, сантименты к которой традиционно испытывала определенная часть сербов Черногории. Представители КПЮ в Черногории стали активно разогревать протестные настроения и готовиться к вооруженному восстанию по приказу Коминтерна. В этих условиях 12 июля 1941 г. под давлением С. Мацолини была проведена Конституционная скупщина, состав которой был заведомо нерепрезентативен и подтасован. Эта скупщина и провозгласила независимость Черногории от Сербии.
На следующий день вспыхнуло общенародное вооруженное восстание, в котором, как и в Сербии, приняли участие и коммунисты, и националисты (батальоны, организованные офицерами королевской армии Югославии). Итальянцы оказались не готовы к тому, чтобы отразить восставших силой оружия. Их гарнизоны предпочли изолироваться в городах, а на территорию Черногории натравили милицию (добровольческие отряды), сформированные ими из мусульман Санджака и албанцев отторгнутых районов Черногории. Кроме того, авиация наносила бомбовые удары по горным районам, а флот — по приморским. В этих условиях коммунисты настаивали на том, что единственным врагом являются итальянцы, а националисты — на необходимости рассчитаться с традиционными врагами, осмелившимися напасть на центральные районы Черногории. Кроме того, как и в Сербии, началась борьба за власть, причем, в отличие от Сербии, где четники настаивали на подчинении им коммунистов, здесь подчинения себе местных националистов требовали коммунисты, аргументируя свои требования тем, что офицеры уже позорно проиграли войну в апреле 1941 г. Вот как записал звучавшие тогда яростные споры один из современников событий: «…Вы — молодежь. Что вы знаете об армии? Вы в ней и не служили». А партизаны отвечали: «Восстание ведет не молодежь, а весь народ, а молодежь показала и у Скадра, и везде, что готова погибнуть за свободу своего народа. Народ сам себе выбрал командиров, которым он верит»[206]. В этом «молодом заносе» руководителей партизан в Черногории действительно «заносило», заносило сильно влево (через год Тито легко пожурит их за это и назовет левым уклоном).
По мнению молодых черногорских коммунистов, их народная армия имела «много общего с Красной армией рабочих и крестьян Советской России, поэтому многие принципы, которые сейчас действуют в ней, важны и для нас»[207]. И это еще очень мягко сказано, т. к. армия черногорских коммунистов больше походила на революционную армию большевиков времен Гражданской войны, где к стенке ставили быстро и без раздумий. В Черногории, может быть, было не так много стен, но обрывов и ущелий (ям) с крутыми склонами было предостаточно. Уже 27 июля 1941 г. началась организация чрезвычайных народных судов, которые занимались преследованием шпионящих в пользу итальянцев, деморализующих армию, противников национально-освободительной борьбы и спекулянтов. Единственной формой наказания, которую мог вынести этот суд, согласно приказу о формировании судов, была смертная казнь[208]. Так появились первые корни раздора между националистами и партизанами, участвовавшими в восстании.
Тем временем Муссолини перегруппировал силы. Из Албании прибыла карательная экспедиция под командованием генерала А. Пирцио Биролли, который приступил к жесткому подавлению восстания. Коммунисты настаивали на борьбе с итальянцами любой ценой, а националисты (старшее поколение восставших) считали, что необходимо уклониться от отчаянного сопротивления, чтобы прекратить разрушение сел и погромы, которые чинили науськанные итальянцами албанцы. Заметив раскол в рядах восставших, А. Пирцио Биролли решил воспользоваться им. С. Мацолини был отозван по приказу Муссолини, и в руках генерала Биролли сконцентрировалась не только военная, но и гражданская власть в Черногории. После того как 12 августа, спустя месяц после начала восстания, оно было подавлено, А. Пирцио Биролли перешел к политическим мерам.
Стала ясной ошибочность опоры на антисербскую группку политиков, какой бы привлекательной и полезной для итальянских интересов она ни казалась. В результате восстания погибло около 5000 черногорцев, 7000 было ранено, а 10 000 депортировано в концентрационные лагеря. Множество деревень было сожжено, пострадали коммуникации, ущерб был нанесен всей экономике. Итальянская армия потеряла 1079 солдат убитыми и ранеными, албанским и итальянским солдатам удалось выручить из плена в Колашине 20 офицеров и 185 унтер-офицеров и солдат, в Беране — 563 унтер-офицера и солдата, в Белом Поле — 5 офицеров и 106 унтер-офицеров, солдат, карабинеров и пограничников[209]. А. Пирцио Биролли в своем донесении о ликвидации восстания констатировал, что «лишь ограниченное число престарелых черногорцев с небольшим числом сторонников поддерживают идею независимости», при этом наиболее авторитетной (и практически полезной для итальянцев) он назвал «федералистическую партию с сербофильским оттенком». Далее по тексту он констатировал важное отличие итальянской оккупационной политики от политики Рейха — положительное отношение к сербам: «Из всех балканских народов сербы, по моему мнению, несмотря на весь их жесткий характер, все же самые хорошие. Хорваты — подлые и двуличные, настоящие лицемеры и трусы, в противоположность боевому и рыцарскому духу сербов и черногорцев. Если не учитывать политическую ошибку сербов, что они выступили против стран Оси (но это стоит приписать нечестным и коррумпированным лидерам и иллюзиям о силе России), полезнее было бы поддерживать в их национальных устремлениях сербов и черногорцев, чем хорватов и албанцев. Все они более или менее ненадежны, но наименее ненадежны все же сербы». Далее А. Пирцио Бирол-ли осудил преступления по отношению к сербам, творимые усташами, и констатировал, что эти преступления оказывают тяжелое моральное воздействие на сербов и черногорцев. Он предложил опереться в Черногории на сербских националистов, а не на «зеленашей», иллюстрируя это диалогом с одним из авторитетных черногорцев, который заявил ему в июне 1941 г.: «Италия сегодня держит в своих руках власть и может делать то, что хочет. Но ей следовало бы задать себе вопрос, что будет завтра. Мы считаем, что намного важнее то, что будет завтра, чем то, что сейчас. Черногорцы умеют быть благодарными, и, если судьба хочет, чтобы сербский народ был разделен, то и черногорцы определят свою позицию и не забудут поведения Италии. А если судьба все-таки захочет, чтобы сербский народ воспрянул, тогда и черногорцы великодушно помогут Италии, а вместе с ними и все сербы»[210].
