— Через неделю после этого — помолвка. Брачный контракт уже подписан, — огласил он с гордостью и, сделав паузу, подчеркивая важность сказанного, продолжил уже деловым тоном: — Приступаем к суетным делам. Послушаем в первую голову шляхтича Синявского. Он прочтет нам письмо Льва Сапеги.

Письмо короткое, и уполномоченный литовского канцлера прочитал его одним духом:

— Я обязусь собрать на свои средства две тысячи конных ратников, содержать их впоследствии на свое жалованье и на своем довольствии при условии, что будущий русский царь примет католичество.

— Примет, как я уже имел честь объявить вам, — твердо заявил Мнишек. — Вопрос решен окончательно и бесповоротно. Пусть канцлер готовит конников.

Встал князь Руженевский.

— Я самолично встану в строй с несколькими сотнями шляхтичей. Конных.

Собравшиеся вдохновились. Один за другим поднимались выборные от шляхтичей с твердыми заверениями.

Пан Хилецкий:

— Мне наказ такой: от нашего воеводства — тысяча всадников при полном оружии.

Пан Струсь:

— Шляхта нашего воеводства составила список желающих идти с царевичем на Москву. Больше тысячи. Конные и со своим оружием.

Богдан складывал в единое все обещания, и получалась весьма внушительная рать. Будто не за престолонаследие схватка, а добрая война с Россией. Это вызвало недоумение. Как и то, что шляхтичи говорили только о том, какие выгоды получат они, когда помогут претенденту на престол: о жалованиях, о землях в Московии, о льготах на торговлю всеми товарами с малой пошлиной или вовсе без нее и ни слова о том, как примут сами россияне Дмитрия Ивановича, поддержат ли его или поднимутся против — они верили только в свою силу, верили, что только этой силой удастся царевича привести в Кремль, а за это будут они достойно награждены.

Один из шляхтичей даже предложил:

— С русским царевичем стоит заключить клятвенный договор, где записать все до самой мелочи. И пусть он подпишется прилюдно. И поклянется.

— Такой договор будет, — сразу же, не дав продолжить разговор на эту тему, заявил Мнишек. — Он уже подготовлен. Осталось прочитать его Дмитрию Ивановичу и подписать. Содержание его я не стану разглашать. Он есть и останется тайным. Одно скажу: кто пойдет с царевичем, обижен не будет. Не будет обижена и Польша.

Вот это новость так новость! Что? Дмитрий Иванович не знает о подготовленном договоре? Или не захотел о нем рассказывать? Если не захотел — весьма печально. Стало быть, он уже полностью в руках Мнишека.

«А я снова окажусь обойденным, — возмущался Бельский. — Я, главный организатор этого великого дела!»

В какой-то мере он окажется правым в этом худшем предположении. О сути договора же он так и не узнает. Ни теперь, ни после, когда Дмитрий Иванович воцарится. Бельский лишь станет удивляться, отчего в управление Мнишеку отдается смоленская земля и сам Смоленск, неприступная крепость, каменные стены которой обильно обагрены кровью русских ратников и обывателей. Ему будут непонятными и другие действия государя российского, явно не в интересах Руси, и он с разочарованием поймет, что все его старания не привели к желаемому результату.

В общем-то он понимал, что эта плата за помощь полякам, но какова ее цена, он так и не сможет оценить, сам же Дмитрий Иванович так и не обмолвится с опекуном о тайном договоре.

Новое сообщение, которое сделал краковский воевода и вовсе ввергло Богдана в уныние, совершенно выбив его из колеи.

— У меня в руках письмо низовских казаков Запорожья и Дона. Это ответ на призыв Дмитрия Ивановича поддержать его. Он, как видно из письма ответного, обещал казакам полную вольницу, если наденет на свою голову царскую корону. Они согласны принять подданство Московии и послали с заверением этого двух атаманов — Корелу и Межанова с пятью казаками…

Вот это — под самый поддых. Ничего Дмитрий Иванович не говорил о своих посланиях. Тоже мимо него? Не может быть. А Корела. Был же уговор не делать ему самовольных шагов. Отчего он нарушил этот уговор?

Николай Зебжидовский тем временем продолжал:

— Их арестовал сын киевского воеводы Януш Острожский и отправил под конвоем в Краков. Письмо же приказал начальнику стражи передать лично в руки коронному гетману Замойскому.

Все возмущенно загалдели:

— Какое он имел право?! Он никто! Он только сын воеводы!

— Он не видит, слепец, пользы для Великой Польши!

— Письмо русскому Дмитрию, а не Замойскому! Адресату и отдать.

— Я обнародовал печальную весть эту, — переждав волну возмущения, продолжил краковский воевода, не просто ради того чтобы сказать. Мы говорим здесь о победах в Московии, но ни разу не вспомнили киевского воеводу князя Василия Острожского и его сына Януша. А я имею такие сведения: князь Януш арестовал атаманов и казаков не по собственной воле, а по приказу отца. Стало быть — законно. И еще я имею сведения, что князь Василий готовит для своего сына войско, каким будет перекрыт путь в Запорожскую Сечь.

«А Дмитрий туда и не пойдет, — с удовлетворением подумал Бельский. — Он поведет рать прямым ходом на Путивль. Войско Януша останется без дела южнее Киева».

Поднял руку кардинал Мациевский, и все примолкли. Он не встал, заговорил сидя:

— Пан Зебжидовский сказал верные вещи. Сын и отец Острожские — ярые противники похода в Россию. Они писали об этом самому королю. По большому счету они правы. Разве мы забыли бунт гетмана Косинского? Бунт атаманов Наливайко и Лободы? Если мы забыли, князья Острожские — нет. Они больше нас ведают, что Запорожская Сечь активно вооружается. Получается, они не против похода, они против последствий этого похода.

— У страха глаза велики!

— А что Сигизмунд, король наш?

— Король оставил их письмо без внимания. Но он не отпустил атаманов и казаков. Они же — послы! Зачем заедаться с казаками?!

— Думаю, отпустит. Пан Бельский, наш московский гость, будет принят королем Сигизмундом, и его усилиями они могут быть освобождены. Король подготовлен мною к этому.

«Молодец князь Вишневецкий, перебодал Мнишека, который никак не хотел моей встречи с королем».

Впрочем, предстоящая встреча с королем Сигизмундом Третьим и ожидалась Бельским, и пугала его. Вдруг Сигизмунд устроит ее торжественно, на уровне посольства, тогда ему путь в Россию заказан навсегда. Даже в своем Белом он сможет появиться только вместе с ратью царевича Дмитрия Ивановича.

Решил наедине поговорить с кардиналом Мациевским после генерального совета, поэтому, опасаясь, что тот может сразу же покинуть дворец Мнишека, попросил кардинала, не скрывая своего намерения от собравшихся:

— Я, пан кардинал, имею желание перекинуться с вами парой слов.

— Хорошо. Поговорим после совета.

Воевода Мнишек понял их желание встретиться наедине, и пока участники совета готовились к торжественному пиру, отвел оружничего и кардинала в уединенную комнату. Предупредил:

— Не слишком долго. Мы не начнем пира без вас.

— Я не останусь на торжество, — твердо заявил кардинал, — а пана Бельского непременно подождите. Мы постараемся быть предельно краткими.

Разговор и в самом деле продлился всего несколько минут. Когда Богдан высказал желание встретиться с королем тайно, канцлер даже обиделся:

— Король и его советники разве не имеют голов? — но сразу же взял себя в руки и заговорил мирно. — Лучше, пан оружничий, послушай, какое мнение у короля о походе в Россию и как влияют на него ясновельможные паны.

Основательно объяснил гостю сложную интригу, хотя почти ничего нового, кроме того, что он уже слышал от князя Вишневецкого, не уловил — борьба сторонников Дмитрия и противников идет жесткая. Противники, поначалу бравшие верх, теперь теряют позиции.

— Почему? Сигизмунд Ваза имеет надежду, посадив на московский престол Дмитрия Ивановича, с его помощью вернуть себе шведскую корону.

«Ого! Значит, война со Швецией ради Польши?!»

Но Бельский не перебил кардинала, который без паузы заговорил о средствах на содержание шляхты, собиравшейся в поход. Самый, по его утверждению, сложный вопрос.