— Вот здесь бросим якорь, — сообщил вож. — Оглядимся. Пощупаем перекат, пустит ли насады.

Караван как шел гуськом, так и встал, подчиняясь поднятому на учане стояночному сигналу, с учана спустили шлюпку, на которой встал самолично вож с глубокомером в руке. Прошли немного и воротились.

— Будем прудить, — сообщил Богдану вож. — Не менее полудня для проводки через этот перекат, а там, должно быть, еще пара или даже тройка. Тебе, оружничий, слать бы гонца за конями да ехать посуху в Вологду. О грузе не сомневайся, доставим в лучшем виде.

— Верю. Только если что случится, головы мне не сносить.

— Если суждено случиться, разве ты огородишь от лиха? Твое дело глядеть в безделии.

— И то верно. Вели спустить лодку для гонца.

Вскоре лодка погребла вверх, и тут началось самое главное и самое интересное для Бельского, но более для англичанина. Поначалу тот не понимал, что речники собираются предпринять, чтобы преодолеть мелкое место на реке; он даже пожимал недоуменно плечами, видя, как матросы грузят длинную парусину на несколько лодок, установившихся гуськом, а погрузив, угребают с ней вниз по воде. Еще на двух лодках повезли туда же канатные бухты. Горсей даже спросил с ухмылкой:

— Не перегораживать ли реку собрались?

— Хотим, — совершенно обыденно ответил вож и добавил: — Увидишь своими глазами.

А они у англичанина на лоб полезли, когда сразу же за последним насадом одни матросы начали нанизывать на канаты парусиновую полость, которая имела кольца и по низу и по верху, другие — собирать камни поершистей и поувесистей, а пара молодцов принялась забивать длинный железный клин у самого берега, а забивши его, переправилась на другой берег и вбила такой же клин и там.

Когда парусиновая полость была нанизана, конец нижнего каната закрепили на клине, верхний же, более длинный, завели за столетний дуб, вольно раскинувшийся саженях в двадцати от берега. Две лодки, захватив концы канатов, потянули полость на противоположный берег, остальные матросы ловко крепили на нижний канат камни-грузила. С каждым метром ход лодок становился все трудней, но все же они догребли до противоположного берега.

Теперь — проще. Натянув посильно нижний трос, закрепи его за железный клин, верхний же заводи за стволы нескольких сосен из опаски, что одна сосна, даже матерая, не выдюжит напора воды, ибо корни сосны неглубоки и их может выворотить.

Заключительное действие — натяжение верхнего каната, чтобы поднять парусину, образовав из нее запруду. По дюжине матросов с каждого конца, а на берегу звонкоголосый:

— Раз-два — взяли! Еще раз — взяли!

С великим трудом, но натянут струнно верхний канат, парус надулся, словно под напором шального ветра, канат подрагивает лихорадочно, но держит напор воды, которая начала быстро подниматься.

Вож учана стоит на носу своего судна и глядит на воду. Вроде бы ему страшно интересно, как бег ее все более и более утихомиривается, струи, натыкаясь на силком остановленную воду, крутят мягкие водовороты. Кажется, кроме любования рукотворными водоворотами вожа больше ничего не занимает — не спускает он с них взора. И вдруг, ни с того, ни с сего — команда:

— Весла на воду! Якорь поднять! Сигнал на мачту: «Следуй за мной!»

По каким признакам вож определил, что пора грести вперед, для Бельского так и осталось загадкой.

Запенилась вода под взмахами весел, ходко пошел учан, ибо вода в реке не встречная, словно в настоящем пруду, а вожу все мало. Поторапливает зычно:

— Навались!

Насады тоже, подняв якоря, идут следом, как и прежде гуськом, лишь основательно сократили меж собой расстояния. Почти упираются носами в корму идущего впереди.

Далеко от переката учан увел караван, пора бы и остановиться, чтобы забрать парус-запруду, но вож все подбадривает гребцов:

— Навались!

Лишь когда версты на две от переката отгреб последний насад, вож скомандовал сушить весла, и вскоре несколько лодок погребли к запруде.

Освобождать парус-запруду проще: отвязал концы верхнего каната и бросил его, вода сама придавит помеху к самому дну и устремит свой вольный бег, выравниваясь до привычной своей ровности.

Даже здесь, далеко от запруды, почувствовался устремленный бег воды, якорные канаты струнно натянулись, но удержать корабли удержали. Понял теперь, отчего вож так далеко увел свой караван от переката: случись такое, что не удержит якорь, есть время вновь зацепиться, не сев на мель.

— Слава Богу, — перекрестился вож. — Еще пару перекатов и — у причалов в Вологде.

Для Богдана, увлеченного необычностью происходящего, время пронеслось галопом, и он удивился, увидев на берегу дюжину вооруженных всадников, своего слугу и пару коней в прекрасной сбруе.

— Послезавтра жди нас в Вологде, — пообещал вож учана, и они распрощались.

«Что ж, проведем не в безделии два вольных дня. Посетим верфи, — решил оружничий, — а как груз сдам, сразу же в Москву».

Все так и сложилось. Встретили Горсея наместник вологодский и воевода целым поездом. Пересадили английского посланника из седла в коляску, другую предложили Бельскому, но он отказался.

— В седле привычней. Не старик же я.

— И то верно. Коляски для жен и старцев расслабленных. — И тут же вопрос: — Банька изготовлена, но угодна ли она англичанину? Согласится ли? Да и сдюжить ли сможет?

— Сдюжит, куда денется. Я сам его похлещу веничком. Пусть узнает, как мы косточки усталые разминаем.

Потеха вышла с Горсеем в бане. Вроде бы несколько лет жил он в Москве и мог бы уже познать русскую баню, даже оценить ее благодать, но иностранцы, как англичане, так и немцы, никак не могли отступиться от своего привычного уклада, имели свои мыльни, а если у кого ее не было, предпочитали лохань русской бане. Горсей сразу же заупрямился.

— Не пойду в вашу баню. В ней можно угореть. Можно даже обгореть. Не пойду.

— Иль много ты видел в Руси угорелых и обгорелых? — насмешливо вопросил воевода. — Глянь на меня, что у меня обгорело, а я каждую неделю банюсь. Или на наместника царева погляди, а у него баня парней моей.

Богдан успокоил:

— Не ляжет на душу пар, обмоешься, не входя в парилку, и — вольному воля.

— Отпустишь сразу?

— Отпущу-отпущу. Не сомневайся.

Бельский и в самом деле не намеревался насильничать, хотя обещал воеводе, что сам похлещет гостя веничком, но он знал предел, ибо одно недовольное слово, сказанное царю-батюшке о приставе, может обернуться лихом, вот и приходилось Богдану прежде чем шагнуть, пощупать, твердо ли под ногой.

В предбаннике дух свежего лугового сена. Оно настлано на полу толстой периной, а поверх сена — мягкая полость. Горсей вдохнул полной грудью духмяного воздуха и приободрился. Выходит, не на казнь привели в адскую жару. Все здесь очень даже мило.

Богдан увидел перемену в настроении Горсея и еще более подбодрил его:

— Все ляжет тебе на душу и дальше.

В мыльне тоже приятная чистота и свежесть теплого воздуха. На лавках — дубовые шайки. Новые, похоже, специально принесенные для важных гостей. Шайки уже наполнены водой, а банщик с ковшом уже готов по вкусу каждого добавить либо горячей, либо холодной воды.

Для начала ополоснулись, и Богдан предлагает:

— Попаримся?

— Очень парно?

— Не так чтобы. Терпимо, в общем. Не понравится, как и условились, выйдешь.

Нахлобучили Горсею на голову войлочную ушанку, и она словно придавила его, миг назад гордого собой за смелость, — Горсей вновь скуксился, но все же дошагал в парилку, хотя с явной опаской.

Но что это? Действительно, терпимо. А Бельский командует:

— Взбирайся на полок. Садись. Сперва погреемся, а уж потом ты ляжешь, банщик поддаст пару по твоему терпежу, а я веничком похлестаю.

— Как розгами?

— Нет, — засмеялся Бельский. — Нежно. Как ласковым ветерком, — а сам банщику: — Ты по капелюшке поддавай. Не гони вскачь.

— Понял, — с хитроватой улыбкой ответил банщик. — Уж расстараюсь.