— Да благословит вас Бог, графиня, я только теперь узнал ваше лицо. Приказывайте брату Жозе все, что вам заблагорассудится.
— Я не приказываю, а прошу. Можете вы уделить мне несколько минут?
— С большим удовольствием, графиня. Здесь неподалеку имеется удобная скамья, вы соблаговолите присесть, а я буду стоя слушать вас.
— Столь утонченная любезность при вашем сане имеет двойную ценность,— заметила Леона, опускаясь на скамью.— Тем более что вы ведь связаны обетом безбрачия.
— Мы не очень строго следуем правилу, запрещающему нам вступать в связь с женщинами. Однако что же вы хотели сказать мне, графиня? Любопытно услышать, что прекраснейшая из женщин и милостивейшая повелительница будет мне приказывать… Смею ли я опуститься к вашим ногам?
— Как, вы хотите стать на колени, здесь? Но ведь трава, должно быть, сырая.
— Вы правы, шлейф вашего платья совсем мокрый. Но что мне до того, что земля сыра, если вы позволите стоять перед вами на коленях.
— Испанская кровь горяча! — с усмешкой воскликнула Леона, а Жозе опустился на колени, любуясь ее красотой.— Теперь скажите, вы отвезли в монастырь кармелитов бежавшую монахиню Франциску Суэнца?
— Да, графиня, отвез, а завтра отправлю ее в Бургос, как и было решено.
— В Бургосский монастырь? Хорошо… Не можете ли вы взять с собой еще одну девицу и определить туда же?
— Девицу? Не та ли это молоденькая и прелестная немочка, которую я сегодня видел в монастыре на улице Святого Антония?
— Как верно вы отгадали, благочестивый брат… Я заплатила бы за эту услугу десять тысяч франков.
— Вы шутите, графиня?
— Я имела в виду только путевые расходы. Если этого мало, я могу дать больше.
— Напротив, графиня, слишком много! Я счастлив, что могу быть вам чем-то полезен. Но есть ли при ней какие-нибудь бумаги или, по крайней мере, знаете ли вы ее имя? Необходимо соблюсти ряд формальностей.
— Девицу зовут Маргарита. Она пока еще не пострижена, и ей надо прежде всего найти спокойное убежище; она больна, и если ее лихорадочное состояние усилится еще больше, тогда, возможно, дни ее сочтены.
— Вы хотите сказать…
— Она несчастная сирота, и смерть была бы для нее высшим благом.
— В Бургосском монастыре очень спокойно и тихо.
— Несмотря на это, я не думаю, что девица может выздороветь, а ее страдания меня беспокоят.
— Вы, как всегда, полны сострадания, графиня! Я отправлю в монастырь обеих, затем уеду в Мадрид, но немочку не выпушу из поля зрения. Думаю, что через год я смогу подать вам добрую весть.
— Однако как хорошо вы меня понимаете, благочестивый брат,— шепнула ему графиня с очаровательным выражением благодарности и одобрения.— Итак, я могу рассчитывать на ваше обещание?
— Завтра же этих двух девиц здесь не будет, а через четыре дня я доставлю их в Бургосский монастырь.
— Чем мне выразить вам свою благодарность?
— Вы меня смущаете, графиня! Я и так уже вам многим обязан за ваше щедрое гостеприимство,— промолвил Жозе и проводил графиню на террасу.
Монахи, упоенные любовью, наслаждались до рассвета, затем один за другим крадучись возвратились в монастырь.
Посмотрим теперь, что происходило во дворце через несколько месяцев после нашего рассказа, и лишний раз убедимся, как Леона умела увеселять свет и вводить всех в искушение и грех.
Наступала осень. Роскошные вьющиеся растения на деревьях парка, на террасе и колоннах дворца начали принимать темно-красный цвет, красиво сочетающийся с зеленью листвы. Поздние цветы еще цвели на клумбах, а на розовых кустах благоухали последние темные розы. В парке веяло живительной прохладой, после летней жары делающей осень столь желанной. При наступлении вечера пауки на своих тонких серебристых нитях качались от ветра на деревьях, а сосны и ели роняли наземь смолистые шишки.
Дворец Леоны казался еще красивее прежнего и все так же привлекал к себе гостей. Едва наступал вечер и луна сквозь ветви деревьев серебрила стены дворца и аллеи парка своим магическим светом, к воротам съезжались экипажи один великолепнее другого, с гербами не только графов и маркизов, но даже герцогов и принцев. Ангулемский дворец был одним из самых модных мест Парижа, и не иметь в него доступа считалось между знатью большим унижением.
В этот вечер гостей графини ожидали какие-то новые удовольствия и сюрпризы, впоследствии обычно распространявшиеся по всей Европе, примером чему могут служить придуманные ею живые картины.
Следуя правилу показывать сперва то, что похуже, Леона начала с балета, исполненного, тем не менее, великолепно.
Незадолго до этого Леона проезжала через одно из предместий и обратила внимание на некую бедную девушку, певшую на улице народные песни, но так мило и искусно и таким приятным голоском, что графиня тотчас же решила взять ее к себе. Леона остановила экипаж и, подозвав певичку, предложила поехать с ней и петь в залах ее дворца.
Девушку звали Тереза, было ей не больше шестнадцати лет, но убогость ее наряда не могла скрыть ни изящной фигурки, ни тонкого неуловимого кокетства, изобличавшего в ней истую парижанку. Тереза охотно приняла предложение знатной дамы, словно бы внутренний голос шепнул ей, что от этого зависит все ее будущее.
Леона же нашла в девушке неоценимое сокровище: у других исполнительниц народных песен не было ни хорошего голоса, ни грации, а в Терезе соединялось и то и другое. Когда она привела в порядок свой внешний вид и начала петь то грустные, то веселые песни с необычайным чувством и грациозными телодвижениями, Леона поняла, что можно ожидать грандиозного успеха юной певицы.
Кончился балет. На сцене появилась Тереза в коротеньком голубом шелковом платье, которое ей необычайно шло, и затянула одну из своих песен. Голосок ее звучал так чисто и нежно, движения были полны такого врожденного изящества, что рукоплесканиям и одобрительным возгласам не было конца. Леона наблюдала, какое впечатление произвело на публику, состоявшую из высшей знати, это неожиданное выступление, и должна была сознаться, что успех превзошел все ее ожидания.
Через несколько лет Тереза сделалась звездой первой величины. Тысячи исполнительниц народных песен пытались подражать ее голосу и манерам, но никто из них и близко не мог сравниться с Терезой — прелестной маленькой кокеткой, которую открыла для парижской публики Леона Понинская.
Вскоре директор Альказара в Париже пригласил ее на огромное жалованье к себе, и в залах его, посещаемых только знатью, стали появляться даже переодетые принцессы и графини. Рассказывают, что принцесса Меттерних, услышав пение Терезы, пришла в такой восторг, что предложила ей петь в своих салонах, за каждый вечер платила певице тысячу франков и даже брала у нее уроки. Когда двор, перебравшись в Компьень, начал предаваться различным невинным развлечениям, в духе пастушеских пасторалей, эксцентричная принцесса не замедлила пропеть несколько романсов, подражая Терезе не только голосом, но и нарядом, чем вызвала всеобщее громогласное одобрение.
Леона не ошиблась в своем расчете: она знала, что Тереза послужит ее целям, потому что кроме голоса вся ее фигурка, все формы были настолько соблазнительны, что каждый мужчина смотрел на нее с вожделением.
Но мы отвлеклись и забежали вперед. После того как Тереза пропела несколько песенок, на сцену вышли восемь пар танцовщиц, одетых в испанские наряды, и начали танцевать фламенко. Короткие платьица не скрывали стройных ножек в розовых трико и сапожках из красного атласа; маленькие ручки в белых перчатках держали кастаньеты, которыми они щелкали в такт дикой и громкой музыке. Затем появились девушки в старинных испанских костюмах. Шелковые накидки, обшитые галунами, грациозные шапочки, коротенькие, до колен, панталончики с бантиками и белые шелковые прозрачные чулки — право же, восхитительный наряд!
Под громкую ритмичную музыку они стали исполнять танец, какого никто из зрителей никогда еще не видел. Своей страстностью, дикой распущенностью и в высшей степени свободными телодвижениями он превосходил все испанские и португальские танцы. Глаза присутствующих не могли оторваться от танцовщиц, с таким умением они демонстрировали свои прелести. То был канкан, самый настоящий канкан, развратный танец, очередное дьявольское изобретение графини. И исполнен он впервые в Ангулемском дворце.
