Затем Диас спустил конец веревки, подручные подхватили его.

— Не хочешь ли ты что-нибудь сказать, Марцеллино? — спросил судья.

Негр отрицательно покачал головой.

— Молись! — проникновенно произнес духовник.

Марцеллино только язвительно улыбнулся.

Диас, стоявший на поперечной балке, крикнул подручным:

— К делу!

Те потянули за веревку, и Марцеллино повис в петле под перекладиной.

Женщины руками закрыли глаза, не в силах видеть судорожные подергивания и попытки негра высвободить свои руки.

Так прошло несколько мгновений.

Затем палач, чтобы облегчить и ускорить смерть своей жертвы, обвязал веревку, которую выпустили слуги, вокруг поперечной балки и вскочил на плечи Марцеллино, чтобы петля крепче стянулась вокруг его шеи.

Много раз проделывал это Диас, и ему всегда удавалось сократить мучения своей жертвы, но на этот раз, едва Диас коснулся плеч Марцеллино, как послышался треск. Веревка разорвалась, и черный палач вместе со своей жертвой упал на землю.

Тысячи голосов сотрясли воздух. В толпе кричали:

— Он должен казнить его!

— Неслыханное дело! Отпустить его!

— Веревка порвалась — это знамение!

Смятение овладело не только толпой, но и чиновниками, что стояли вокруг виселицы. Монахи в испуге разбежались, подручные палача замерли в ожидании, судья растерянно смотрел на чиновников.

Как только Марцеллино почувствовал под собой землю, он моментально вскочил на ноги; петля вокруг его шеи разорвалась, и он жадно вдыхал воздух.

Убедившись, что Диас еще не встал, отброшенный в сторону, он воспользовался общим смятением, и одним прыжком очутился возле солдат, и прежде чем те успели еда схватить, протиснулся сквозь их шеренгу и толпу, которая в страхе расступилась перед ним.

Увидев это, Диас быстро вскочил и бросился за своей жертвой. Он успел схватить преступника и с помощью подручных потащил его назад к виселице.

Толпа роптала, но палач снова принялся за дело. Не дожидаясь приказания судьи, он схватил веревку и, убедившись в ее прочности, опять набросил ее на шею Марцеллино. Начались те же жестокие приготовления.

Взобравшись на поперечную балку, Диас сбросил подручным роковой конец веревки, и Марцеллино вторично повис в воздухе. Еще страшнее были судороги несчастного негра повисшего над землей.

Голова повешенного приблизилась к крюку, и Диас схватил веревку, чтобы привязать ее к балке; в эту самую минуту Марцеллино, которому страх смерти придал нечеловеческую силу, разорвал веревку, связывающую его руки.

Крик изумления пролетел над толпой.

Диас увидел, что негр судорожно ищет руками веревку, на которой висит, чтобы подняться выше и ослабить петлю. Быстро спрыгнул он к нему на плечи, чтобы пресечь его последнюю попытку к освобождению.

Но, очевидно, судьба решила, что Марцеллино не умрет от руки палача. В отчаянном усилии он наконец дотянулся руками до веревки и с дикой яростью, напрягая все свои силы, поднял себя и палача на несколько дюймов.

Громкие рукоплескания раздались в народе.

Диас хотел разжать руки негра, но раздались неистовые крики толпы, и бесчисленное множество рук простерлось к осужденному. Диас понял, что народ забросает его камнями, если он не отстанет от своей жертвы.

Марцеллино тем временем поднялся настолько, что ухватился одной рукой за крюк, и Диас перепрыгнул с его плеча на поперечную балку.

Спасенный негр висел, держась своей железной рукой за крюк.

— Марцеллино не принадлежит больше Бон-Диасу! — кричала толпа.— Это второй раз!

— Долой палача! Лестницу для Марцеллино!

Послышалось приказание судьи подставить лестницу. Подручные Диаса схватили ее и подставили Марцеллино.

Во дворец императора тут же были посланы вестовые, чтобы дон Педру помог разобраться в происшедшем и прислал приказания. Существовало поверье, что бедный грешник, который дважды ускользнул из рук палача, имеет право на прощение, но сегодняшний был особым.

В толпе шли споры. Одни утверждали, что Бон-Диас сделал это возможным из сострадания к своему единоплеменнику, другие же уверяли, что и веревка, на которой должен был быть повешен преступник, и веревка, что связывала его руки, были прочными и такими же, какие употреблялись постоянно.

Наконец в толпе распространилось известие, что император отправился во всем известное владение Монте-Веро, но министр юстиции приказал приостановить казнь.

Народ рассеялся только тогда, когда убедился, что Марцеллино снова отправился в тюрьму.

Вечером вышеописанного дня в низеньких домах вблизи набережной, на которых красовались вывески «Трактир» на португальском, испанском, английском и даже немецком языках, было особенно многолюдно. После столь волнующих событий дня каждому хотелось поговорить или послушать о них за стаканом вина или рома.

Недалеко от ратуши находился большой «Трактир Святого Иеронима», из окон которого виднелся залив и белевшие на воде корабли. Над его входом висела старая, полустертая непогодой картина, на которой был изображен монах; говорили, что в былое время на этом месте была хижина, монах Иероним устроил в ней приют для больных моряков и кроме того мелочной торг вином. После его смерти на этом месте построили трактир, который, переходя из рук в руки, сделался самым большим в квартале.

В настоящее время его владельцем был испанец крепкого телосложения, который при ссорах и спорах, что не составляло редкости в трактирах, всегда умел водворять спокойствие и порядок.

Перед домом, дверь которого была постоянно открыта, находилась веранда, где между растениями стояло несколько неуклюжих, массивных старых столов и стульев. У входа горела большая яркая лампа, в то время как в комнатах, полных гостей, висели по стенам маленькие, тускло горевшие лампочки.

На веранде было много матросов, негров, монахов, метисов. Кто сидел со стаканом вина или водки, кто пил кофе или просто жевал кусок дыни, любимое лакомство бразильцев.

За столом, над которым возвышалась лампа, оживленно беседовали немец, корабельщик и погонщик мулов из Монте-Веро, с которыми мы уже познакомились в предыдущей главе на дворе ратуши. Перед каждым стояла оловянная кружка с вином, которые в трактирах предпочитали хрупким стаканам.

— Вот и здесь мне нравится,— проговорил немец, молодой коренастый человек, плохо владевший португальским языком.— В «Святом Иерониме» можно не опасаться за свою жизнь, да и получить глоток хорошего вина.

— Да, за хорошую плату. Этот испанец Пепи любит считать крусадо[4].

— У меня нет лишних денег, господа, я человек бедный, но лучше я заплачу крусадо здесь, где со мной обращаются как с человеком, нежели винтем[5] в том проклятом трактире на берегу, где меня принимают за преступника и вора.

— А, вы имеете в виду трактир,— рассмеялся корабелыцик,— где ножи и вилки на цепях, а вместо тарелок дырки в столах? Конечно, порядочные люди туда не ходят, но как ни странно, каждый иностранец непременно попадает в эту трущобу.

— Винтем над дверью, написанный большими буквами, заманивает посетителей,— сказал погонщик мулов и осушил кружку.— Эй, Пепи, дайте нам еще такого же вина.

— А, наконец-то вы появились, Антонио! — ответил широкоплечий, высокий хозяин трактира и подал погонщику свою большую загорелую руку. Ну, как дела в Монте-Веро?

— Грустно там,— отвечал Антонио,— ужасно грустно с тех пор, как там получено известие о смерти нашего дорогого сеньора Конде.

— Пресвятая Дева, что вы говорите! — воскликнул, вскочив, немец.

— Неужели граф Эбергард никогда уже не вернется в Монте-Веро? — сказал Пепи, качая головой.

— Это грустное известие пришло в Монте-Веро уже несколько недель назад. Сколько слез было там — не поверите! Как будто у каждого умер близкий человек! Женщины плакали, мужчины поникли головой.