— Не хочет? — удивленно переспросил Юсуф и воззрился на своего дядю со смутной тревогой в глазах.

Так и не разгадав этой тревоги, дядя через некоторое время сделал предположение:

— Гюмюштекин. Я полагаю, что все дело в этом негодяе. Если не тебе, то самому Сайф ад-Дину придется потом разбираться с ним. А Зенгид наверняка не хуже нас знает о том, что этот турок якшается с ассасинами.

— Что ты предлагаешь, дядя? — спросил Юсуф.

— Еще потянуть время, — ответил тот. — Перед нами двенадцать тысяч всадников и неприступные стены у них за спиной.

На восемнадцатый день дядя вернулся в стан с мрачным видом.

— Больше ждать нельзя, — сказал он, и это означало, что у врагов наступило похмелье. — Гюмуштекин почувствовал нашу слабость. Сегодня он убедит мосульца, и завтра Зенгид двинется на нас. Удара мы не выдержим. Надо отходить к Дамаску… вернее навстречу аль-Фадилю, чтобы скорее соединиться с ним.

— Отходить? — шепотом переспросил Салах ад-Дин.

Он задумался, а потом решительно велел дяде оставить его одного.

Вскоре двое ближайших телохранителей-курдов, которые сидели по сторонам от господина, почти прижавшись спинами к войлочным стенкам шатра, увидели, что повелитель занялся странным делом. Сначала он сидел на тюфяке совершенно неподвижно, а потом подвинул к себе один из малых глиняных светильников, поднял над ним руку и стал очень медленно опускать ее ладонью на язычок огня. Рука замерла, когда острие огненного язычка почти коснулось кожи. И сам повелитель словно весь окаменел, устремив неподвижный взор на свою руку.

Телохранители невольно затаили дыхание. «Господин гадает», — подумали они и увидели, как рука над огнем, дрогнув, стала медленно сжиматься в кулак.

Всем военачальникам был послан приказ немедля собраться в шатре повелителя.

— Мы отходим, — твердо сказал Салах ад-Дин. — Но не к Дамаску. Это будет не отход, а бегство. Треть пути, но не более. Треть пути не повредит. Мы остановимся у Хамы. Там есть холмы. Места очень похожи на те, где мы с покойным эмиром Ширку дали сражение франком и воинам Шавара. Тогда их тоже было вдвое больше, чем нас. Чем чаще факир показывает свой фокус, тем лучше этот фокус удается.

На рассвете войско Салах ад-Дина двинулось на юг. Следом за ним, как и предполагал Юсуф, потянулись мосульцы. От долгих пирушек у них отекли ноги и обвисли животы. Вместо погони получилась медлительная перекочевка сытого стада.

Хотя Салах ад-Дин рассчитывал вновь применить тактику эмира Ширку, но, достигнув холмов Хамы и переведя дух, он передумал и решил показать врагу новый, свой собственный фокус.

Тем временем, жестокие зимние ветры, разгулявшиеся по Синаю, трепали египетское войско аль-Фадиля. Гонцы приносили вести одну лучше другой — «аль-Фадиль придет через три дня», «аль-Фадиль придет через два дня», — но каждая следующая оказывалась бесполезнее и даже вреднее предыдущей, потому что сытый Сайф ад-Дин все равно опережал египтян на целый переход.

— Значит, теперь Аллах желает, чтобы я победил в меньшинстве, — мрачно сказал Салах ад-Дин своему дяде. — Иначе позор неминуем.

Дядя только покачал головой.

В ночь накануне сражения Юсуф снова занимался своим странным «гаданием» над огнем, а после утренней молитвы стремительно напал на Сайф ад-Дина. Курдская конница ударила в лоб, а туркмены налетели с флангов. Удар был столь мощным и неожиданным, что долгие зимние тени редких деревьев не успели вытянуться и на половину локтя, как мосульцы уже потеряли почти три тысячи воинов, в то время как в войске Салах ад-Дина пало не больше трех сотен. Если бы такое соотношение сохранялось еще хотя бы в течение одного часа, то Юсуф несомненно одержал бы самую чудесную победу в истории всех сражений. Однако верно говорят на Востоке: чем больше рубишь дров, тем меньше войдет в печку. Мосульцы стали защищаться, как загнанные в угол шакалы, и наконец собрались с духом. Тем более, что свежих сил у них хватало не на стороне, в подкреплении, а в самой середине войска, куда еще не прорубились нападавшие. Постепенно силы выровнялись, и счет потерям на сотню сабельных взмахов пошел почти равный.

С вершины одного из холмов Салах ад-Дин смотрел на кипящий в долине котел и чувствовал, что на молитву Всемогущему Аллаху уже не хватает дыхания.

— Положение ухудшается, — раздался у него из-за левого плеча голос дяди. — Если сейчас протрубить отход, то мы успеем…

Шихаб ад-Дин хотел сказать, что еще есть время спасти часть войска, отведя его к Хомсу, что правитель Мосула не оставит свой богатый обоз и стан и не бросится в погоню, что такой, несомненно временной, победы мосульцу будет достаточно, чтобы вернуться к Халебу и выставить своему малолетнему братцу свои новые условия. Но Юсуф на этот раз резко оборвал добрый совет.

— Молчи, дядя! Теперь молчи! — сдавленный голосом перебил он дядю. — Мои воины не дрогнули! Теперь на все воля Аллаха!

И вдруг позади раздался крик, заглушивший грохот сражения:

— Смотрите! Смотрите! Знамена!

Вздрогнув, Салах ад-Дин повернулся спиной к битве, хотя несколькими мгновениями раньше поклялся себе не делать этого.

С юго-восточной стороны стремительно надвигалась низкая черная туча. То неслись по ветру к холмам Хамы знамена Аббасидов!

— Аль-Фадиль! — воскликнул сын Айюба.

Он спрыгнул с седла и сразу очутился на коленях, лицом к Мекке. Телохранители и ближние эмиры поспешили расступиться, пихая и расталкивая друг друга.

— Ты вновь испытывал меня, Всемогущий Аллах. Благодарю Тебя! — прошептал сын Айюба и прикоснулся лбом к земле.

Черная абассидская туча поднялась над холмами и грозным потоком двинулась вниз. Едва завидев ее, мосульцы дрогнули и ударились в бегство.

Аль-Фадиль приблизился к повелителю, ожидая его гнева, а не похвалы. Поэтому уже за один зейр он поспешил спрыгнуть с коня и, подбежав, ничком на землю перед повелителем, чего раньше никогда не делал.

— Малик! Я виноват! — стал каяться он. — Ветры и длинный путь не оправдание!

Однако спустя мгновение сердце от радости едва не выпрыгнуло у аль-Фадиля из груди, когда повелитель сам резко поднял его и крепко заключил в объятия.

— Ныне ты — вестник Аллаха! — прокричал сын Айюба ему прямо в ухо. — Всевышний прислал тебя вместо ангела Джебраила! Потому что вина не на тебе, а на мне! Я виновен перед Господом за свои сомнения!

Мосульцы, не зная передышки, бежали до самого Халеба. Салах ад-Дин не помчался за ними в погоню, а теперь уже сам важно и неторопливо двинулся следом. Все богатства, найденные в мосульском стане, он раздал своим воинам, а всех пленников, как и в прошлый раз, отпустил домой. По всему Востоку разнеслась весть о самом милосердном из всех мусульманских правителей.

Между тем, самой неприступной крепостью Востока считался Халеб, и не было пока на свете такой силы милосердия, которой можно было бы одолеть его стены.

Когда войско вновь остановились перед его вратами, искушенный в математике аль-Фадиль заметил:

— Никого из мосульцев не видно. Значит, все они скрылись там, в городе. Верно?

— Похоже, что так, — согласился Салах ад-Дин. — На дороге в Мосул их не видели.

— Значит, теперь сил у Халеба втрое больше, чем было, — начал свои расчеты аль-Фадиль. — Чтобы надеяться на успех осады, надо, как известно, иметь войска по меньшей мере втрое больше, чем у осажденнх. Значит, если посмотреть на это с другой стороны, получится, что Халеб стал сильнее вдевятеро, а мы, соединившись у Хомса, — только вдвое. Приходится признать, что мы одержали довольно странную победу.

— Как бы ни смущал рассудок этот твой расчет, ясно одно: сегодня нам не удастся взять Халеб, — спокойно ответил Юсуф. — Но дело чести — постоять здесь хотя бы полмесяца и начать переговоры.

— Провизии нам хватит на месяц, — сказал аль-Фадиль.

— Тем более, — с удовлетворением кивнул Салах ад-Дин. — Постоим две недели, а там видно будет. Когда Наср ад-Дин пообещал шаху, что за год он научит осла говорить и осел сам попросит сена у повелителя мира, то все потешались над ним. А он отвечал, что за год может произойти всякое: может, осел умрет, а может — и шах…