— Малик, ты искушаешь судьбу! — увещевал он своего господина. — Твои силы слишком малы. Возьми еще хотя бы тысячу мамлюков.

Действительно, Салах ад-Дин вознамерился завоевать Сирию всего с семью сотнями всадников, курдов и туркмен.

— Аллах отдает мне Сирию! — резко отвечал ему Юсуф, уже забыв про осторожность. — Разве мало знамений? Большое войско — недоверие к воле Алаха! Господь отвернется от меня! К тому же Дамаск любил моего отца, и, если я приду в Дамаск с армией мамлюков, то напугаю народ.

— Малик, неужели ты полагаешь, что и тебя они примут с любовью? — изумился аль-Фадиль, хорошо знавший коварство Каира и торгашеский дух Александрии.

— Так и будет! Если я не получу даром Дамаск, то не получу ничего! — ответил Салах ад-Дин.

Он тронул коня и сразу ощутил во рту знакомый с младенчества вкус козьего молока.

В дороге подул попутный ветер, и вскоре он стал так силен, что уносил поднятую с дороги пыль и стук копыт далеко вперед. Дозорные на башнях франкских крепостей, купцы в караванах и прочие путники столбенели, провожая глазами облако пыли, грохотавшее невидимыми копытами, а спустя пару часов волосы у них поднимались дыбом, когда мимо них без единого звука, словно сонм призраков, стремительно пролетала конница.

То же случилось и с жителями Дамаска. Сначала им в глаза ударила пыль, и они оглохли от грохота копыт, сослепу ужаснувшись, что грозные враги уже ворвались в их город и понеслись по улицам. Когда же все утихло и смолкло, они протерли глаза и увидели, что к городу приближается конный отряд. Остолбенев от неожиданности, эмир аль-Мукаддам даже не сообразил закрыть ворота.

Когда же выяснилось, что в Дамаск явилось живое воинство и привел его не Ангел Смерти, а Салах ад-Дин, некогда благоразумно управлявший городом от имени атабека, жителей охватило ликование. Эмиру ничего не оставалось делать, как присягнуть Юсуфу на верность.

Однако несмотря на радостную встречу, оказанную жителями, Салах ад-Дин не остался в городе, а решил отдохнуть с дороги в имении своего отца, находившемся в нескольких фарсахах от стен Дамаска. Старый дом напомнил о былых днях, и на закате Юсуф сильно затосковал о тех спокойных, почти безмятежных днях, когда он служил под началом мудрого, рассудительного атабека и удивлял его и всех эмиров только своим мастерством игры в поло.

«Отец! Ты, верно, и предположить не мог, что я так скоро вернусь в Дамаск… — обратился он в мыслях к своему родителю. — …а Дамаск вернется ко мне.

Сев в саду под старой шелковицей и предавшись воспоминаниям, Салах ад-Дин не заметил, как промелькнули часы и на землю пала ночная тьма. Холод наконец пробрался под его одежды и заставил очнуться. Он поежился и поднялся было с резной скамьи, чтобы уйти со двора в дом, но вдруг ощутил неясную тревогу и, невольно оглянувшись, заметил в нескольких шагах от себя сумрачную тень. Похоже было, что человек уже давно наблюдал за ним. Он стоял совершенно неподвижно и смотрел на Юсуфа.

— Кто здесь?! — громко вопросил он, ожидая, что сейчас со всех сторон к нему с факелами и саблями бросится на помощь стража.

Но все стражи как будто оглохли. Двор оставался темным и пустым, если не считать подозрительной тени, от окрика даже не шелохнувшейся.

Тогда Салах ад-Дин решительно вскочил на ноги, выхватил из ножен саблю… но в следующий миг его сковал по рукам и ногам тихий, спокойный голос, раздавшийся как будто со вех сторон.

— Здесь нет твоих врагов, Юсуф.

— Отец?! — обомлел Салах ад-Дин.

Колени у него подогнулись, и он вновь очутился на скамейке, под ветвями шелковицы.

— Да, мой сын, это я, — ответила тень. — Всемогущий Аллах позволил мне навестить тебя, поскольку ты не по своей вине задержался в дороге и мы не успели проститься… Теперь ты можешь сказать мне все, что хотел.

— Отец, — с трудом переведя дух, обратился к тени Салах ад-Дин. — Тогда я хотел только одного: чтобы ты освободил меня от клятвы на тот случай, если…

— Если бы атабек пришел в Египет, — в тот же миг договорила за него тень. — Ты получил разрешение от этой клятвы. Но ты бы все равно не стал воевать с атабеком, даже если бы он двинулся на Египет с большим войском, не побоявшись оставить за спиной Мосул и своего коварного племянника. Ты бы нашел выход. Все равно атабеку некого было бы оставить в Египте, кроме тебя. Он это понимал… В худшем случае он умер бы в Каире, а не в Дамаске, чего он в глубине души опасался. В будущем тебе тоже придется этого опасаться.

— Тебе известно будущее, отец? — с замиранием сердца вопросил Салах ад-Дин.

— Не в той степени, в какой хочется нам обоим, — ответила тень. — Пути Аллаха неисповедимы. Одно несомненно: Всемогущий Господь принял твою клятву. И Он будет помогать тебе, пока ты будешь полностью полагаться на Его волю и на то, чем тебя Господь снабдил в полной мере…

— Чем? — растерянно спросил Юсуф.

Тень молчала.

— Чем, отец? — вновь спросил Салах ад-Дин, чувствуя, как тишина разверзается перед ним бескрайней пустыней.

— Страхом, — вдруг донеслось из темноты слово.

— Страхом?! — немеющими устами откликнулся Салах ад-Дин.

— Не страшись самого слова, Юсуф, — со снисходительной улыбкой проговорила тень. — Ты никогда не был трусом. Трус — это тот человек, который сам сидит, а душа его все время бежит. Ты не таков. Я всегда предчувствовал, что Всемогущий Аллах облечет тебя большой властью, и всегда терялся в догадках, почему из нашего рода Аллах отличил именно тебя… так боящегося дурной судьбы. Теперь Аллах просветил мой дух, и кое-что я понимаю. Все дело в дороге. Ты родился в ту ночь, когда мы уезжали… нет, надо смотреть правде в глаза: мы не уезжали, а бежали со всех ног из Такрита. Я боялся и за себя, и за судьбу своей семьи. Я молился Аллаху о нашем спасении. Твоя мать тоже пребывала в страхе, когда держала в руках бурдюк с козьим молоком. Да и ее собственное молоко поначалу было пропитано нашим страхом. Мы уезжали ночью, и ты всосал в себя ту ночь вместе с молоком. И ты до сих пор боишься той тьмы, что не снаружи, а внутри тебя, в твоей душе. Когда возникает опасность, тебе, Юсуф, невольно кажется, что она наступает на тебя не извне, а поднимается изнутри, из твоего сердца… Поэтому ты смог удержать Александрию почти в безнадежном положении, ибо больше усилий прилагал для борьбы со страхом, который поднимался в ее стенах, а не наступал на тебя снаружи. Поэтому ты, Юсуф, больше полагаешься на волю Аллаха, чем иные, ибо чувствуешь, что истинный страх нельзя побороть своей волей и можно только надеяться на волю Аллаха. Ничто в мире не может утолить этого страха — ни богатство, ни власть. И ты чувствуешь это, Юсуф. Всякий человек наполнен таким страхом, но не всякий замечает его в себе. Слеп тот, кто видит вокруг себя сплошную тьму, а зряч только тот, кто видит тьму лишь в самом себе и умеет ее страшиться. И я скажу тебе напоследок: живи и дальше так, как заставляет тебя жить твой страх, ибо этот страх есть не что иное как зеркало, в котором отражается суровый взгляд Всемогущего Аллаха. А теперь прощай, Юсуф!

— Отец! — воскликнул Салах ад-Дин.

Но тень стала таять на том самом месте, где стояла. Она расплывалась, становясь больше, и как будто приближалась к Юсуфу, сливаясь с пустым и прозрачным сумраком ночи.

У Салах ад-Дина сжалось сердце.

— Отец! — вновь позвал он, ибо хотел задать еще один, последний вопрос.

Столь же внезапно он очнулся от порыва холодного ветра и увидел утренний свет. Он сидел на скамейке, сжимая онемевшими пальцами не саблю, а деревянный завиток подлокотника.

— Отец, когда Аллах позволит мне изгнать неверных? — невольно прошептал Салах ад-Дин тот последний вопрос.

Но отвечать уже было некому. Наступило утро.

В тот день Салах ад-Дин снизил в городе все налоги, приведя их в соответствие с законами Ислама. Затем немедля собрав своих воинов и оставив управителем Дамаска самого младшего из своих братьев, Салах ад-Дин еще до полудня двинулся на север, к Халебу. Однако по дороге ему пришлось на целых две недели задержаться у крепости Хомс, которая оказала ему сильное сопротивление. Видя, что у этой цитадели можно погрязнуть, как в болоте на смех главному врагу, властитель Египта наконец оставил у ее стен часть войска, а сам двинулся дальше.