— Атабек, я сам давно хотел бы услышать ответы на эти вопросы от какого-нибудь мудрого вали, — хрипло ответил Юсуф, — но до сих пор не встретил такого.

— Может быть, Всемогущий Аллах послал на наши головы кафиров с их «священной войной», чтобы нам самим открыть глаза на истинный путь джихада?

Юсуф совсем растерялся.

— Подумай об этом в Египте, — улыбнувшись, дал совет атабек. — Говорят, Еипет издревле способствовал развитию ума так же, как ревень способствует очищению желудка. Иди, Юсуф, и да поможет тебе Аллах! Ты начинаешь свой джихад сегодня. И вот тебе еще один повод к приятным дорожным размышлениям. Знай, что халиф платит самой тощей франкской корове двести тысяч золотых динаров в год только за то, чтобы она не забредала на его земли. Теперь Шавар пообещал, что за восстановление своих прав заплатит треть годового сбора. Если произвести нехитрый расчет, что выйдет?

Юсуф не знал, что ответить.

— Не верю, что ты не силен в математике, — усмехнулся Юсуф. — Хотя признаю, эта математика для тебя еще непроста. Расчет показывает, что Шавар обманет.

— Но ведь у нас всего две тысячи всадников! — если и не ужаснулся, то, по крайней мере, встревожился Юсуф.

— И это малое число — слагаемое самого верного расчета, самой верной прибыли, — сказал Нур ад-Дин. — В мире, где на чашках весов умещаются целые города и царства, царят иные меры весов и иные правила счета. Подумай об этом и не о чем не беспокойся. Только успокаивай своего дядю в трудный час, не дай ему потерять благоразумие. Сил у вас и так немного… Я знаю, к тебе он прислушается. Вот увидишь, скоро наступит день, когда он сначала огорчится, а потом очень обрадуется моему подарку, хотя и не сможет взять его в руки…

Юсуф покинул дворец атабека, обескураженный не меньше своего дяди.

Двухтысячное войско, состоявшее в основном из туркменских всадников, а также — из небольшого курдского отряда, выступило в тот же день.

Под вечер Юсуф увидел «сокрушенного везира» Шавара, бронзовокожего человека с очень холодным глазами, похожими на две темных рыбки, замершие на дне мелкого озерца и готовые исчезнуть при любой опасности. Египтянин глянул на эмира Ширку безо всякого уважения, а к Юсуфу присмотрелся пристальнее, и уже всю дорогу тому казалось, что бывший везирь не сводит с него глаз, даже когда поворачивается спиной.

Шавар был одет в белые фатимидские одеяния с такими широкими рукавами, что в них можно было незаметно держать саблю, готовую к нанесению удара. На плечах у него висел легкий плащ из дорогого алого дибаджа[68], а конец тюрбана плотно обтягивал снизу его подбородок, словно без того у него бы, как у мертвеца, сразу бы отвалилась челюсть. Тюрбаны с такими перевязями носили в Египте все фатимидские везиры и эмиры.

Когда Салах ад-Дин попрощался с отцом и, получив его благословение, тронулся в дорогу под предводительством своего дяди, он сразу почувствовал во рту привкус козьего молока.

«Повинуюсь Твой воле, Всемогущий Аллах! — обратился он к Господу. — И если ты вправду благоволишь ко мне, то прошу Тебя: раз ты избавил меня от искушения богатством, то избавь и от другого — искать и надеяться на удачу, как на золото.»

Так взмолился про себя будущий великий султан, подобно Юсуфу, герою древнего предания, отправляясь, как и он, в Египет не по своей воле.

Тем временем, наступал рассвет, и я, не обращая внимания на сердитый вид сквайра Ивана, стал расталкивать рыцаря Джона, уже давно похрапывавшего в седле.

Тот очнулся и недоуменно огляделся по сторонам.

— Надо же, заснул, как ворона на ветке! — усмехнулся он, хлопая глазами. — Ты никак что-то рассказывал, Дауд, — смутно вспомнил он. — Прости, я ничего не запомнил.

— Я запомнил, мессир, — донесся голос Ивана. — Если прикажете, повторю слово в слово.

— Однако, мне привиделся очень странный сон, — вдруг стал припоминать англичанин. — Будто я сам не кто иной, как султан Саладин, и еду завоевывать Египет. Вокруг глухая ночь, дороги не видно, а сколько войска позади меня, то одному Богу известно. Может, десять тысяч, а может, всего полдюжины разбойников, которые раздумывают, не зарезать ли им своего предводителя, забрать его коня и оружие и удрать, пока темно.

— Да во сне вы слышите лучше, чем наяву, мессир! — изумился его оруженосец. — Слова уже не добавишь.

В Яффу мы вошли, как и соответствовало замыслу, на закате дня. Я устроил рыцарей на окраине, в отведенном для них заранее доме, предупредил их, чтобы они не покидали временное убежище дальше внутреннего двора и отхожего места, а сам поспешил туда, где меня должен был дожидаться еще один тайный проводник, генуэзец Альдо Неро, по кличке Черная Камбала, один из лучших лоцманов во всем Средиземноморье.

Разумеется, я успел переодеться в укромном уголке и появился на улице уже в образе его соотечественника.

Мой путь лежал в генуэзскую таверну с двусмысленным для христиан названием «Манна небесная». Перекусить в ней и вправду можно было сытно, хотя и далеко не даром, как когда-то евреи пообедали в пустыне. Здесь Всевышний «спасал» от голода уже за приличную плату и — только состоятельных торговцев и судовладельцев, как кафиров, так и мусульман.

Можно было просидеть в таверне целый день и не заметить Альдо. У него было особое место: в тени, у стены почти угольного цвета, сооруженной из корабельных досок, что были собраны в волнах прибоя после сильных штормов. Сам он ходил в одеждах неброских цветов, и за столом почти не шевелился. Точь-в-точь камбала, притаившаяся на дне. Сходство с этой донной рыбиной усугубляли очень близко посаженные глаза.

Войдя в таверну, я сделал вид, что не заметил его. Ему это всегда очень нравилось, а я рассчитывал на его расположение.

— Дуччо, ты как всегда не замечаешь старых друзей! — услышал я вкрадчивый шепот, изобразил приятное удивление и подсел к его столу.

В глазах Альдо так и сверкали, как далекие звезды, мириады разных тайн.

— На этот раз ты торгуешь баранами, не так ли? — подмигнул он мне.

Я сдвинул пряжку на поясе и протянул ему под столешницей еще одну опасную тайну, «завернутую» в кусочек пергамента.

Он живо схватил послание — я даже не почувствовал прикосновения его пальцев — и бесшумно выскользнул в боковую дверь. Пока он отсутствовал, я использовал начищенный медный поднос в качестве зеркала и обозрел посетителей таверны, сидевших у меня за спиной. Только один магрибинец показался мне подозрительным: слишком уж сосредоточенно обгладывал он баранью ногу.

— Одно дело сделано, — сказал Альдо, вновь возникнув на фоне черной стены. — Можно идти в гавань…

— Сначала мой заказ, — потребовал я.

— Зачем тащить лишний груз в трюме? Заберешь перед отплытием, — услужливо посоветовал Альдо.

— Мне виднее, — уперся я.

Мы вышли вместе через входную дверь, как обычные посетители, и магрибинец быстро оглянулся нам вслед.

Лоцман повел меня вверх по узкой улочке, и вскоре мы оказались в доме, по виду давно покинутым обитателями. Альдо вынул из стены камень и достал из ниши мешок. Подойдя к столу, он шумно сдул с него пыль, а потом подвинул стол ближе к свету и, оставив мешок посредине столешницы, отступил с важным видом.

Я развернул мешковину, и сердце мое дрогнуло.

Да, это была великолепная работа!

— Лион? — спросил я.

— Реймс! — снисходительно хмыкнув, сказал Альдо. — Посмотри, какая сталь.

Я стал осторожно соединять детали, все они сцеплялись легко и плотно, как пальцы на моих собственных руках. Колесцо, «челюсть», спусковой крючок — все было невесомым, но очень прочным. Тисовое ложе с прикладом можно было скрыть в рукаве. Легкий стальной лук напоминал взмах голубиных крыльев, а жилой тетивы можно было тонко нарезать яблоко. В собранном виде этот великолепный самострел a cric[69] целиком помещался на предплечье. К арбалету прилагались шесть стрел-«болтов», тоже чудесных произведений оружейного ремесла, умеренно тяжелых и прекрасно уравновешенных.