Роза почувствовала, как у нее перевернулось все в животе. Несмотря на то, что они проводили целые дни бок о бок, крайняя интенсивность работы и, как результат, усталость до сих пор держали сексуальное напряжение в рамках. Внезапно ей не понравилось, как смотрел на нее Алек своими пронзительными, как рентгеновские лучи, глазами. Или, если выразиться более точно, она поняла, новым и обескураживающим образом, что это ей нравится.

— Я загонял тебя, это верно, — рассуждал он вслух. — Не хочешь ли съездить в Париж на пару дней и прогуляться по галереям? — Глаза у Розы расширились, как у ребенка, которому предложили леденец на палочке.

— О, Алек, это было бы чудесно! А мы можем поехать завтра?

— Какая же ты нетерпеливая крошка, а? Нет, мне нужно прежде отправить телеграмму, чтобы для нас приготовили квартиру. Там все закрыто на лето. Никто, если есть хоть какой-то выбор, не ездит в Париж в августе. Это совершенно неподходящее время года, но, к счастью, это означает, что всех, кого я знаю, не будет в городе, и нас не станут осыпать разными надоедливыми приглашениями. Я дам знать консьержке, что мы приедем. Заметь, всего лишь на пару дней. Если бы в нашем распоряжении имелось больше времени, тогда другое дело. Я мог бы показать тебе ужасно много, и, говоря с точки зрения творчества, все это невероятно стимулирует. Но это не согласуется с программой, которую я для тебя наметил — слишком много отвлекающих моментов.

Роза почувствовала внезапную боль при упоминании о временных рамках ее учебы. Она настолько полно вжилась в свой новый и напряженный ритм, что порой даже забывала, что все это скоро закончится. Двадцать четыре года той, другой жизни Розы, до Летней школы в Уэстли, казались нереальными, отдаленными, неважными. И внезапно перспектива возвращения показалась ей невыносимой.

Инцидент с быком обозначил поворот в ее отношениях с Алеком. Он возвестил о трудно уловимых изменениях в атмосфере, усилившейся напряженности, которая вызывала участившиеся ссоры и все возраставший обмен оскорблениями. После одного особенно ожесточенного и ненужного спора Роза почувствовала, в некий момент истины, что в основном именно она провоцирует эти стычки. Она быстро становилась все более и более опытной и знала, как именно можно побольнее уколоть Алека. Она вела себя подобно озорному ребенку, который пытается определить, как далеко он может зайти, не получая подзатыльника. И ее мотивы были совершенно такими же, что и у озорного ребенка — ей хотелось внимания.

Основная масса всего этого была, разумеется, подсознательной. Вне всяких сомнений, Алек был абсолютно невозможным для совместного проживания человеком: капризным, требовательным и властным. Роза, наделенная от природы проницательностью и интуицией, была более чем способна справляться со своими капризами. Но она начинала понимать, что получает большее удовольствие, если не сдерживает их, и становилась зависимой от того бурлящего адреналина, который вырабатывался в результате их конфликтов.

За день до того, как они должны были отправиться в Париж, она переборщила. В то утро они с раннего часа работали вместе в студии. Неожиданным образом Алек пребывал в благодушном настроении, его обычно изменчивые черты смягчились, и в них сквозил тот самый намек на уязвимость. В обычных условиях Роза должна была бы ценить то дружеское спокойствие, которое наступило наконец между ними. Вдобавок к этому она работала над предметом, выбранным ею самой, без обычного града непрерывных критических замечаний. Возможно, в ожидании их завтрашнего отъезда Алек, казалось, впал в нетипичное для него состояние всепрощения. Или, говоря другими словами, он игнорировал ее, полностью погрузившись в свою собственную работу.

— Алек, — льстиво сказала она. — У меня тут затруднения. Ты можешь уделить мне минутку?

— Не сейчас, Роза. Сама постарайся справиться. Мы обсудим их попозже. — Его мысли витали где-то далеко.

Роза была избалована интенсивностью его преподавания. А тут он замкнулся в себя. Она отложила в сторону кисть и нарушила кардинальное правило, выучить которое до той поры не имела возможности — никогда не прерывать его, когда он работает. Она встала за его спиной. Он, очевидно, мучился, пытаясь в общих чертах перенести на бумагу какие-то свои исходные идеи. Она смотрела и смотрела, завороженная против воли, как он работает. И могла бы просто стоять там молча и учиться, просто глядя на него.

— Алек, — льстиво затараторила она, стараясь пробиться сквозь толстую стену его сосредоточенности. — Мне надоело. — Неужели она действительно осмелилась так заявить? И разве он и вправду не слышал ее?

— Алек, — повторила она погромче, — давай съездим в город. — Мне нужно купить кое-что для поездки. Сегодня утром мне что-то не работается.

— Что ты еще тут выдумываешь? — рявкнул он. — В Париже ты сможешь купить себе все, что угодно. А теперь заткнись. Я занят.

— Как ты смеешь приказывать мне заткнуться? — взвилась она, изображая гнев и чувствуя восхитительный озноб от приближающейся опасности. — Ты не мог бы постараться вести себя повежливее?

— Роза, если ты не можешь успокоиться, то беги отсюда и поиграй где-нибудь еще. Ты мешаешь мне сосредоточиться.

— О, я понимаю, — терзала она его. — Я обязана сохранять свою сконцентрированность, сколько бы ты ни прерывал меня, критиковал и придирался. А вот сам гений не может работать не в абсолютной тишине, так что ли? Почему бы тебе не поупражняться в том, чему ты меня учишь? Ведь ты всегда можешь порвать все и начать заново.

Его реакция оказалась более сильной, чем она предполагала. Она не придала значения выражению, что застыло у него на лице, измученному, усталому взгляду. Если бы она знала его дольше и лучше, то поняла бы, что он погружен в те особенные, личные, ментальные творческие муки, что предшествовали рождению образов, боровшихся в его мозгу.

— Ты, маленькая сучка! — заорал он, бросая работу и хватая ее за плечи, жестко и больно. Его глаза страшно сверкнули. — Что вселилось в тебя за эти последние дни? Ты ведешь себя как капризный ребенок!

В какой-то ужасный, парализующий момент ей показалось, что он вот-вот ее ударит. Вся ее храбрость улетучилась. Она не намеревалась доводить его до такого накала. Он глядел на нее долгую, жесткую минуту, явно призывая на помощь весь свой самоконтроль, прежде чем отпустил. Однако, когда он снова заговорил, его слова приморозили ее к полу.

— Роза, я не дурак. У меня невероятно высоко развита наблюдательность. Ты ведь в последнее время недовольна тем, что я в лепешку расшибаюсь, стараясь отточить сырой материал твоего благословенного таланта. Тебе хочется чего-то большего, не так ли?

Понимание пролилось на нее, словно кислотный душ. Она пыталась отвести взгляд прочь, но не могла.

— Если ты хочешь, чтобы я занимался с тобой любовью, так и скажи, — продолжал он осторожно. — Тут нет никакой необходимости во всей этой сложной прелюдии. Ты этого хочешь, Роза?

Весь мир пришел в плавное движение, когда его губы накрыли ее рот. О, это вовсе не походило на поцелуй Джонатана. И вообще ни на что. Тогда, с Джонатаном, кости не плавились в теле. С Джонатаном пол оставался твердым под ногами. Этот поцелуй казался настоящим, виртуозным — превосходно контролируемый, блестяще исполненный, аккуратно рассчитанный, чтобы низвести ее до лепечущей развалины. Сквозь всю его злосчастную восхитительность громкие колокола тревоги звонили в ее мозгу.

Он не обнял ее, даже пальцем до нее не дотронулся, словно желая продемонстрировать, что способен соблазнить ее даже со связанными за спиной руками. Поцелуй пришел к агонизирующе неспешному завершению.

— А теперь, — сказал он, опасно спокойным голосом. — Подумай над этим.

Вот как все просто, мелькнуло в голове у Розы. «Да, мне хотелось бы лечь с тобой в постель, пожалуйста», либо: «Нет, благодарю, не сегодня, но я обещаю в будущем вести себя хорошо».

— Ты самый самонадеянный, самый самодовольный, самый заблуждающийся мужик, каких я только встречала, — прошипела она. — Да я не стала бы спать с тобой, даже если бы кроме тебя на земле никого не осталось.