Коралловые уста Боба отверзлись, по-видимому, от ужаса. Верхняя губа перестала касаться своей извечной партнерши, влажной и оттопыренной нижней. Его бледное рыхлое лицо напоминало надутую морду рыбы-собаки.

– Прошу тебя, не говори так, – сказал он.

– Почему это? – спросила я. – Вы что-то от меня скрываете? Типа того, что вы и есть Господь, а я оскорбила ваши чувства?

– Умоляю, дорогая, перестань, – сказал Боб. – Так нельзя…

– Хотите помолиться, Боб? Не надо себя сдерживать. Не позволяйте мне сбить вас с толку. У меня свои мысли и чувства, у вас – свои. Меня вот что интересует: ловят ли полинезийцы шпиндели кальмаров, употребляют ли их в пищу? Если да, то это крайне странно. С другой стороны, многие считают кальмаров съедобными, и никто никогда не говорил, что перед готовкой шпиндели надо удалять.

– Кальмаров, кажется, можно варить в их собственных чернилах, – сказал Леопольд. – Но я никогда не встречал в кулинарных книгах фраз типа «сначала удалите шпиндель». Только «очистите креветки, удалите дорсальные протоки». Впрочем, мне еще многому предстоит научиться.

– Нет-нет! – сказал Боб. – Слушайте меня. Я вам сниму одну комнату в мотеле, а сам поселюсь в другой. Время уже позднее. Я хочу, чтобы сегодня вечером вы помолились вместе со мной. Завтра я отвезу вас к себе домой. Я живу в Миннегага-Спрингс, в Аллеганских горах. Я понял, вы были мне посланы не случайно. Малыш, которого Эдвард называл Леопольдом, а вы зовете Братцем Кроликом, пойдет в школу. Твой старший брат может устроиться, например, на бензоколонку, я помогу ему снять жилье. Ты, Мод, будешь вести у меня хозяйство. Не пугайся, работы будет немного, я понимаю, тебя не так воспитывали. У меня уже есть уборщица, она приходит раз в две недели, но, если захочешь, будет приходить чаще.

– М-да… – сказала я задумчиво. – Вы слишком добры, Боб. Знаете, я должна признаться: предлагая вам себя, я чуть не умерла со страху. Я надеялась, что в первый раз у меня все будет совсем иначе.

– Я не хочу, чтобы ты лгала мне, Мод, – сказал Боб. – Я хочу спасти тебя. И вижу, как тебе это необходимо.

Перед самым рассветом я разбудила Пирса, Леопольда и Трейфа.

– Поднимайтесь! Нам пора.

В номере пахло плесенью и хлоркой. Эти два аромата, по-видимому, когда-то давно слились в один, и теперь воняло хлорированной плесенью. Я подошла к окну, отодвинула засаленную синтетическую занавеску. На улице было еще темно, полупустую стоянку освещали два фонаря.

– У нас же нет машины, Мод, – сказал Леопольд.

– Ага, – сказал Пирс сонно и, не открывая глаз, полез за сигаретами. – У нас даже машины нет.

– Да знаю я, кретин! – огрызнулась я. – Тебе придется угнать «Бронко» Боба Хеттея.

– Ты чё, серьезно? – встрепенулся Пирс.

– Совершенно серьезно, – сказала я. – Шевелись.

– А если этот тип, того, полицию вызовет? – сказал Пирс.

– Не вызовет.

– Откуда ты знаешь?

– Он христианин, – сказала я. – К тому же я напишу ему нежную записочку, в которой все объясню.

– Круто, – сказал Пирс, натянул джинсы и закурил. С минуту он сидел на кровати и мусолил сигарету. – Какую машину будем угонять?

– «Бронко» Боба Хеттея.

– Это что, тот, вчерашний? Который заставлял нас молиться? Забыл спросить, ты о чем молилась? Я – о главной роли и гонораре в десять миллионов.

– Он самый, Пирс, – сказала я. – Боб Хеттей – пенсионер, всю свою жизнь прослуживший в «Ю-пи-эс», который хочет, чтобы я жила в маленьком домике в Миннегага-Спрингс и носила фартук, ты работал на бензоколонке и жил в квартирке над бакалейной лавкой, а Леопольд то ли на кроликов ходил охотиться, то ли еще что.

– Да ну? – сказал Пирс. – Клево. А я и не знал, что Леопольд любит охотиться на кроликов.

– На кроликов я охотиться не буду! – крикнул из ванной Леопольд. – Все остальное мне даже нравится. Похоже, так и живут нормальные люди.

– Правда? – сказала я и вдруг на мгновение представила, как живу в маленьком домике с Бобом, хоть он меня и старше.

Это было какой-то иной реальностью, ну как если бы инопланетяне отправили меня в прелестную бревенчатую хижину года так тысяча восемьсот семьдесят четвертого. Такая новая жизнь дала бы мне ощущение стабильности. У меня были бы детишки с пухлыми румяными щечками, куры, которые бы меня обожали и весело кудахтали при моем появлении, или даже эму и африканские страусы, которых я бы изредка пускала в дом. Я, может, еще и научилась бы ездить на серой арабской кобылке, которую взяла бы еще жеребенком.

Ощущение было такое, словно одна из дверей в длинном коридоре вдруг распахнулась и за ней предстала одна из возможных жизней. Но, заглянув внутрь, я решила идти дальше – в надежде узнать, что там за другими дверями.

По-моему, гораздо увлекательнее просто заглядывать в двери, а не проживать тебе положенное, так и стоя у дверного проема и глядя в коридор. Может, конечно, наступить час, когда я, пройдя по коридору, заглянув во множество комнат и не найдя ни одной по душе, обнаружу, что все возможности исчерпаны, а оставшиеся двери наглухо заперты.

Впрочем, поскольку этому сбыться было не суждено, я решила отклонить заманчивое предложение Боба.

– Бедный Боб! – вздохнула я, когда мы уже мчались по шоссе. – Только бы он не попытался нас догнать.

– Мы же забрали его машину, – напомнил Леопольд.

– Твоя правда. Но он может, например, взять машину напрокат. Я вчера вечером вынудила его дать нам немного денег, только надолго их не хватит. Надо было забрать его кредитные карточки, но тогда мы могли бы поиметь много неприятностей.

– Можно где-нибудь кофе попить? – устало попросил Пирс. Солнце только поднималось. Свет и тьма боролись друг с другом, как две краски в мисочке, где красят пасхальные яйца. Восьмиполосное шоссе было пусто. Пирс включил прикуриватель. – Черт, понять не могу, что со мной такое. Может, я просто не привык жить вдали от семьи?

– Я тоже, – сказал Леопольд.

– И я! – сказала я. – Почему мы с Леопольдом тоскуем по дому, мне понятно, а вот ты. Пирс! Да в твоем возрасте вообще живут отдельно. Давно бы мотался по стране, стал бы профессиональным угонщиком. У тебя это отлично получается. Может, твой отец тоже был преступником, а?

– Я думал, он был итальянцем, – буркнул Пирс.

– Ты, Пирс, лапочка, – сказала я.

– Заткнись, а? – крикнул Пирс.

– А вы знаете, кто в нашей семье самый странный? – спросила я.

– Я? – сказал Леопольд.

– Я? – сказал Пирс.

– Нет.

Я выглянула в окно. Я видела, что мы едем по шоссе, что розовато-пурпурный свет заливает все вокруг, но кроме этого я мало что различала. Я решила, что все-таки надо подобрать себе очки или контактные линзы – голубые или розовые.

– Теодор? – предположил Леопольд. – Он не странный, просто талантливый и неуверенный в себе. Эти качества легко перепутать. Мама не странная, у нее просто мозгов нет, что вообще-то вполне нормально. Может, ты про наших отцов? Но большинство из них мы в глаза не видали, а если и видали – не помним. Ты не себя имеешь в виду?

Последовала пауза, после чего Пирс с Леопольдом хором презрительно фыркнули.

– Я говорила о Мариэтте.

– О Мариэтте? – воскликнули они, а Леопольд добавил: – Что в ней особенно странного?

– Она не похожа на человека.

– Она похожа на человека, – сказал Пирс. – Хотя бы с виду.

– Да она же как хамелеон! Сами подумайте, что она за личность?

– Не знаю, – сказал Пирс. – Да возьми любого из нас – что мы за личности?

– Большинство людей – личности. Вот ты, например. Ты тихий и спокойный. Так называемый тип «молчаливого гостя». Возможно, сильно духовно продвинутый, поскольку у тебя вообще нет никакого честолюбия. Ты берешь лишь то, что само идет в руки. Теодор – он чувствительный и трусливый. Леопольд…

– Да? – встрепенулся Леопольд.

– Отзывчивый, живой, любознательный, но в глубине души ты считаешь себя беспризорником, мальчиком из неблагополучной семьи. И ошибаешься! Мама – она ребенок, который так никогда и не вырастет, который мучается в теле взрослой женщины. Ребенок остался десятилетним, а тело все стареет и стареет. Но к взрослому предъявляют совсем другие требования – ведь никто не понимает, что в душе она до сих пор дитя. Этому ребенку иногда удается обмануть окружающих, потому что за долгие годы опыту она набралась, а вот мудрости не прибавила.