– Может, и не размножаются, – сказала я наконец, – зато плодятся.

– Ты хоть не думаешь, что у меня есть гомосексуальные наклонности? – спросил меня Пирс у кассы. Он заплатил по счету и купил себе сигареты.

– Кобелю плевать, что трахать, – сказала я и сунула в карман пачку вафель «Кит-Кэт», пакетик молочных ирисок и леденцы для Эдварда.

– Ага, – сказал Пирс, помолчав. Он был озадачен, но польщен. – Ты права. – Мы ждали сдачу и еду для Трейфа. Пирс взял с витрины коробочку. – Глянь-ка! «Метамфетамин. Новая формула». Круто! Винт – и без рецепта! Но, блин, дорого…

– Пирс! – сказала я предостерегающе. – Не забывай, мы ограничены в средствах. Вот что я придумала: я буду раз в две минуты говорить тебе гадости. Ты начнешь злиться и не заснешь.

В машине я поставила поднос на заднее сиденье и смотрела, как Трейф деликатно пожирает яйца и тост. Леопольд с Пирсом стояли у багажника и спорили о том, как его открыть. Внезапно в щели показался огромный страшный глаз.

– Эй! – сказал Эдвард. – Чем это так вкусно пахнет? Это вы мне завтрак принесли?

– Ой, – сказала я, – чуть не забыла. Потерпи немного. – Я вытащила из кармана пачку вафель и показала ее глазу. Глаз исчез, и появилась рука. – Нам тоже оставь, – велела я. – Эдвард, расскажи, что именно ты натворил.

– Я – ничего, – сказал Эдвард. – Это был кто-то другой. А они мне шьют.

– Давай поговорим о тебе в третьем лице, – предложила я. – Может, так будет легче. Я слышала, что серийные убийцы предпочитают рассказывать о себе в третьем лице. Что он сделал?

– Он позабавился с библиотекаршей, – буркнул Эдвард. – Пока она была без сознания.

– Зачем же он так поступил, а, Эдвард?

– Он ненавидит людей, – сказал Эдвард. – Он их ненавидит и хочет иметь над ними власть.

– Разумное объяснение. Могу себе представить, что бы делала я, если бы испытывала подобные чувства. А как по-твоему, почему он их испытывает?

– Потому что люди считают, что он хуже их. Единственным человеком, к которому он не испытывал ненависти, была твоя мать, но потом и она стала его раздражать.

– Но моя мать гораздо старше его.

– Я сказал своей мамусечке: «Может, ты и старенькая, но не волнуйся: пока я хожу по этой земле, никто тебя в приют не отправит. Будешь жить со мной». У меня было одно-единственное условие: чтобы она без разрешения из своей комнаты не выходила.

– Может, все вели себя так, будто они лучше его, потому, что они на самом деле лучше?

– Нет! Стоило самой распоследней секретарше из соцобеспечения на него взглянуть, так и она начинала улыбаться этак свысока, покровительственно. Но окончательно все испоганили ее дети. Если бы эти испорченные, избалованные, гадкие, никчемные дети не мешались вечно под ногами, у него с твоей матерью все могло сложиться по-другому. Хотя… кто знает, может, все равно ничего хорошего бы не получилось. Никогда не получается.

Он трещал дальше, а я вылезла из машины и подошла к братьям.

Пирс пытался вскрыть замок багажника биковским стержнем.

– Черт! Ни фига не получается. – Он попробовал вытащить стержень, но тот застрял намертво.

К нам направился какой-то мужчина в бейсбольной кепке.

– До чего жирный! – сказал Пирс и пнул машину.

– Тс-с! – шикнула на него я. – Это может с каждым случиться. А вдруг ты сам как-нибудь проснешься утром и увидишь, что стал таким же.

– Главное – сахара не есть! – сказал Пирс.

– Ого-го! – сказал Леопольд.

Трейф, приникнув к заднему стеклу, зашелся в истеричном лае. Мужчина приближался.

– Если он хочет выглядеть стройнее, не стоит ему носить футболку в поперечную полоску, тем более такую тесную, – сказала я, когда он был уже совсем рядом. – Да, ты, пожалуй, прав. Дело не в футболке. Он и правда жирный.

– Привет! – сказал мужчина.

– Это ужасно, – сказала я, чтобы хоть как-то объяснить свое хамство. – Без очков я ничего не вижу, а их у меня нет. Впрочем, так мир выглядит в некотором смысле привлекательнее.

– У вас проблемы, ребятки? – сказал мужчина. – Я наблюдал за вами из кафе. Что, забыли ключи в багажнике?

– Нет, – сказала я.

– У меня в машине есть монтировка, – сказал он. – Могу вам одолжить. Попробуйте взломать замок.

– Ничего нам не нужно, – сказала я.

– Помогите! Выпустите меня! – раздался сдавленный голос. – Я здесь заперт!

– Что это? – сказал мужчина.

– Ничего особенного.

– Что тут творится? Кто у вас там?

– Отец моего маленького Братца Кролика, – сказала я, показав на Леопольда. – Он попросился прокатиться в багажнике и сказал: «Что бы я ни говорил, что бы ни делал, как бы ни просил-умолял, Братец Кролик, пожалуйста, не выпускай меня из багажника».

– В последнее время я стал очень сомневаться, что он мой отец, – сказал Леопольд. – Честно признаться, я не чувствую никакой с ним связи. Как вы полагаете, если бы я действительно был порождением одного из его сперматозоидов, я бы это чувствовал?

– Я вам не верю, – строго сказал мужчина. – Пойду принесу монтировку.

Он поплыл, колыхаясь, как медуза, к своей машине. Утренний воздух был так тих и свеж, будто напрочь забыл о том, в какую помойку превратилась наша планета. В пыльных кронах деревьев, окружавших пролысину стоянки, радостно заливались соловьи и жаворонки, предвкушая пригоршни черствых крошек, которые принесет им день.

– Все, сматываемся, – сказала я. – Быстро!

– Ты чё? – сказал Пирс. – Да что с тобой? Этот мужик только сказал, что хочет помочь.

– Никакая нам помощь не нужна. Ну, выпустит он Эдварда – и что мы будем делать? Фред был прав. Эдвард очень опасен: у него комплекс неполноценности. Только в его случае никакого комплекса нет, все проще простого. Люди неполноценные обожают рушить жизни тех, кто лучше них, – так они надеются низвести их до собственного уровня. У него нет совести – он бессовестный. И запросто может обвинить нас в том, что это мы его похитили. Тогда и нам придется его кое в чем обвинить. В этом обязательно захочет разобраться полиция. В результате часть из нас окажется за решеткой, а остальные – в приюте. Тогда наши планы придется отложить на неопределенное время.

– И что ты собираешься делать?

– Я придумал! – сказал Леопольд. – Пусть этот мужик откроет багажник, а когда Эдвард вылезет, мы смоемся.

– Хорошая мысль. Только вдруг он объявится лет через двадцать, жалкий и убогий, и обвинит тебя в том, что ты его бросил?

Леопольд задумался.

– Ой, не знаю.

– В таком случае выбора у нас нет. Будем действовать по твоему плану. Ты, Пирс, полезай на заднее сиденье и спи. Леопольд, ты помнишь сказку Ганса Христиана Андерсена про статую на городской площади, у которой выковыряли глаза, сделанные из драгоценных камней, и она ослепла?

– «Я буду твоими глазами, – воскликнул воробышек», – сказал Леопольд.

– Именно так, Леопольд. Воробышек помог бедному памятнику, когда тот ослеп. А потом наступила зима, и птичка замерзла.

– Почему?

– Потому что преданный воробышек не мог улететь зимовать на юг. Ты будешь моим верным воробышком. Сядешь на переднее сиденье и будешь меня направлять. Нам надо постараться обезопасить себя – на дороге полным-полно всяких предметов, которые так и норовят кинуться на автомобиль и как следует его стукнуть.

– А ты-то что будешь делать?

– Я поведу машину. Но сначала надо все подготовить.

Я выхватила у Пирса ключи и завела машину, стараясь причинить ей при этом как можно меньше боли. Приняв дерзкое решение и поставив ее на нейтралку, я помчалась навстречу толстяку. Он шел, гордо неся в руке выкрашенную красной краской монтировку – во всяком случае, я решила, что эта штуковина и есть монтировка.

– Ой, как любезно с вашей стороны, – промурлыкала я. – Достаточно разок поддеть замок этим замечательным инструментом, и багажник распахнется.

Идя за мной, он довольно улыбался – то ли ему было приятно оказать помощь, то ли он радовался тому, что я подчинилась его желанию и больше его не гоню. Он занес монтировку над беззащитным багажником – как это с незапамятных времен делают все мужчины.