Старосельцев, покосившись на мое искаженное лицо, замолчал на полуслове.

– Мария Сергеевна, у вас что-то случилось?

– С чего вы взяли?

– Вы так на меня смотрите, как будто я партизан врагам сдал…

– Антон, а каков результат вашего журналистского расследования?

Старосельцев помолчал.

– Ну… Я рассказал людям, что происходит во власти на самом деле…

– Здорово. Один только вопрос: а людям нужно знать, что на самом деле происходит во власти?

– Мария Сергеевна, я вас не узнаю. – Антон даже притормозил. – Людям всегда нужно знать правду.

– О-о, Антон, как вы заблуждаетесь…

– Да как же, Мария Сергеевна! Каждый человек имеет право на правдивую информацию!

– А хочет ли каждый человек реализовать это свое право? У меня сидит убийца, который жил со своей женой душа в душу; а соседка ему сказала, что жена ему изменяет. Он стал следить за женой, выследил и убил ее и любовника. А сейчас плачет и говорит – лучше бы я ничего не знал.

– Мы говорим о разных вещах, – отмахнулся Старосельцев. – Здесь частный случай, а не общественно-значимое дело.

– Никакой разницы нет. Правда – как змеиный яд, в больших дозах смертельна.

Как раз на этой сакраментальной фразе мы подъехали к моему дому. Я поблагодарила Старосельцева и вышла из машины.

– Мария Сергеевна, а как жаба-то поживает? – прокричал он мне вслед.

– Спасибо, хорошо, растолстела как свинья, жрет тараканов.

– Замуж не вышла?

– Нет, мы с ней две одинокие женщины.

– Как-нибудь зайду, навещу свою крестницу, – пообещал Старосельцев, и я вошла в парадную.

Когда-то Старосельцев спас нашу жабу от голодной смерти – привел к нам зоолога, тот принес корм и научил правильно ухаживать за нашей Василисой, так что справедливо мог считаться Василисиным крестным.

Дома я открыла форточку, потом заглянула в террариум. Василиски на месте не было. Она у нас такая – вылезает из террариума и шляется по квартире. Поначалу я принималась ее искать, отодвигала шкафы и диваны, потом плюнула: все равно в конце концов Василиса сама к нам выйдет. Вот и сейчас, включив свет на кухне, я столкнулась с неподвижным Василисиным взглядом. Жаба сидела на полу посреди кухни, вся в пушистых клочках пыли (значит, ползала за шкафом), и спокойно смотрела мне в глаза. На этот раз она бродила недолго, всего полдня, но, похоже, соскучилась, потому что сразу пошлепала к террариуму. А может, и не соскучилась, а просто высохла. Ей же нужна влажность; землю и куски коры, устилающие дно террариума, я регулярно поливаю водой. Да, поскольку кожа Василисы посветлела и из болотной стала бледно-зелененькой, она явно нуждалась во влаге. Тоска по хозяйке тут ни при чем. Я посадила Василиску в террариум и с грустью отметила, что идея завести жабу принадлежала моему сыну, но вскоре жаба как-то само собой стала считаться моим животным. Ребенок на мои претензии по поводу того, что жабу завел он, а ухаживаю за ней я, отшучивался тем, что мы с ней больше похожи. Он говорил: «Ма, ей приятнее съесть таракана из твоих рук. И вообще скажи спасибо, что мы завели не собаку». – «Спасибо», – послушно говорила я и доставала из коробочки таракана для жабы. Все были довольны.

«Как там мой малыш», – подумала я, разглядывая черепок в террариуме, под который пыталась втиснуть свой увесистый курдюк жаба. Мне все еще никак не привыкнуть к мысли, что Гошка уже не беспомощный малыш, а почти взрослый парень. А я – стареющая женщина, и уже, как выражается моя приятельница, с ярмарки еду. Но странное дело, если я не задумываюсь, сколько мне лет, то и не ощущаю себя стареющей. Просто у меня, видимо, была затянувшаяся молодость. Моя подруга Регина утверждает, что я поздно созрела в половом смысле: некогда было – училась, ходила в научный кружок, обобщала судебную практику, писала доклады, потом расследовала уголовные дела. До личной ли жизни при таком напряженном графике? И только теперь меня посещают правильные мысли про личную жизнь; но к тому моменту, как я осознала ее необходимость, личная жизнь вполне может помахать мне ручкой…

Ладно, хватит жалеть саму себя. Я вздохнула и решительно включила компьютер. До утра оставалось шесть часов.

За эти шесть часов я успела дописать обвинительное заключение, простирнуть несколько полотенец, пропылесосить квартиру и даже немного поспать. За пять минут до звонка будильника затрезвонил телефон, и я подумала, что не одна я не теряла времени даром. Звонок в такое время – это гарантированный выезд на место происшествия. Но я оказалась не права.

Звонил Старосельцев. Он дико извинялся и спрашивал, не слышала ли я чего-нибудь про имевшее место накануне вечером похищение жены крупного бизнесмена Масловского.

– Включите радио или телевизор, – посоветовал он.

Я послушалась совета и включила. По питерской программе ТВ вовсю рассказывали, что, по сообщению осведомленных источников в правоохранительных органах (вывозить таких источников на рассвете за город и расстреливать без суда и следствия!), вчера в девятнадцать часов на набережной Невы неизвестными лицами была остановлена автомашина «ауди», за рулем которой находилась жена топливного магната и мецената Артемия Масловского. Жену пересадили в машину похитителей и увезли в неизвестном направлении, ее «ауди» бросили на набережной.

Старосельцев терпеливо ждал, пока я прослушаю свежие криминальные новости по телеку, но я еще нажала и кнопку радиоприемника. Оттуда мне слово в слово повторили то, что я уже слышала по телевизору.

– Ну что? – спросил Антон. – Вас не вызывали это преступление расследовать?

– Господи, неужели это наша территория? – простонала я, а зловредный журналист Старосельцев радостно подтвердил это.

– Мария Сергеевна, если поедете место осматривать, возьмите меня с собой, понятым, а? Век не забуду…

Будучи деморализованной сознанием предстоящего скандального расследования – а в том, что расследование будет скандальным, сомнений не было, – я дала слабину и пообещала Старосельцеву участие в следственных действиях. Но никто никуда меня не вызвал.

Прослонявшись по квартире полтора часа, я плюнула на похищение жены магната и занялась домашней работой – написанием обвинительного заключения. Воскресенье прошло на удивление тихо и мирно. Вечером еще раз позвонил нетерпеливый Старосельцев и страшно расстроился, узнав, что услуги понятых не требуются.

– Да что вы переживаете, Антон Александрович, – сказала я ему, – наверняка туда выехал дежурный важняк из городской.

– Да ничего подобного, – ответил расстроенный Старосельцев, – я туда ездил, на набережную, там никого нет. Может, вы позвоните дежурному по городу, спросите, что там слышно?

Но я решительно отказалась искать себе работу и напрашиваться на выезд. Кроме того, я решила в кои-то веки лечь вовремя и выспаться.

Ночью меня никто не беспокоил, но уснула я все равно с трудом и просыпалась каждые два часа, в результате крепкий сон меня настиг за полчаса до звонка будильника, черт бы его побрал…

Я долго прикидывалась, что не слышу трезвона, но будильник хорошо меня знал и гнул свое. Пришлось смириться с мыслью, что трудовая неделя все-таки начинается. И похоже, начнется она с дела о похищении высокопоставленной особы.

Смирившись, я поднялась, привела себя в порядок и понуро поплелась на работу, вознося Господу молитвы о том, чтобы он послал это происшествие не мне, а Горчакову, толстому и обленившемуся.

Но оказалось, что мои молитвы напрасны. Не в том смысле, что выезжать пришлось мне, а в том смысле, что в прокуратуре царили тишь и благодать, никто и слыхом не слыхивал ни о каком похищении, и никаких вызовов нам не поступало.

Здраво рассудив, что, скорее всего, этим происшествием занимается городская прокуратура или ФСБ, мы с Горчаковым мирно попили чайку в обществе заведующей канцелярией Зои и разбрелись по кабинетам. Перед уходом Зоя кинула передо мной на стол жалобу от вдовы одного из моих фигурантов. Дело-то интересное, только без судебной перспективы, поскольку главный виновник еще до приезда следственно-оперативной группы покончил с собой. Довольно известный в городе гинеколог согласился в домашних условиях сделать аборт шестнадцатилетней дочери приятелей; а срок был уже большой, и в разгар операции у нее остановилось сердце. Доктор не растерялся – даром, что ли, хороший врач? – и, не видя других способов реанимировать пациентку, вскрыл ей обычным ножом грудную клетку и попытался сделать прямой массаж сердца, а поняв, что это не поможет, написал две записки – жене и правоохранительным органам – и покончил с собой. Причем сначала пытался получить разряд тока из розетки, но у него не вышло, и тогда он накинул петлю на шею, другой конец привязал к высокой спинке кровати и опрокинулся ничком. Поэтому нас вызвали на ножевое ранение и висельника – «сексуальное убийство и самоубийство». Приехав, мы с медиком без труда определили, что имел место криминальный аборт, но согласились с тем, что недалекие милиционеры могли увиденное принять за сексуальную оргию: на диване лежит обнаженная девушка с раздвинутыми ногами и распоротой грудной клеткой, а рядом висельник в странной позе. Так вот, вдова гинеколога писала жалобу на то, что, по ее мнению, ее муж был убит милиционерами, которые инсценировали, будто он «сначала убил себя током, а потом повесился»…. Я посоветовалась с Зоей о том, что отвечать вдове на жалобу, и ушла к себе.