Памятливость.

Надежность памяти.

На широкой, удобной американской кровати, под электроодеялом, ты просыпаешься обычно, не помня сновидения, даже не удивляясь его отсутствию. Кажется вполне естественным, что и сон здесь подвластен иным законам, нежели дома. Только однажды, сегодня утром, ты осознаешь, что сон перенес тебя в родной город, ты шла по Рихтштрассе, а затем вдруг очутилась в чужом доме, лицом к лицу со своей бывшей одноклассницей Кристель Югов, которая ужасно страдала от некоего насекомого, обосновавшегося под веками ее больших, карих, как у теленка, глаз, причем никому и никакими силами не удавалось его оттуда извлечь; тебя призвали на всякий случай, вдруг да присоветуешь что-нибудь. Эта сцена разыгрывалась в комнате, обставленной с традиционной буржуазной роскошью, в окружении самодовольных людей, а через дорогу находилось здание суда с зарешеченными окнами, за которыми—ты все время это сознавала — томились узники. Во сне ты откликалась на страдания ровесников с неожиданной для самой себя горячностью.

Действие сна происходило вне любого из возможных времен, и, чтобы выразить наконец нынешнее угнетенное состояние, он обратился к ландшафту памяти. И веяло от него мертвенным холодом.

(Уже который день в мозгу у тебя занозой торчит надоедливое слово, такое же непереводимое, как «fair», хотя, надо думать, к нему тоже можно и должно подступиться; как правило, оно стоит на упаковке продуктов питания, и это слово-—«flavour». Вкус, аромат, букет (вина), «The flavor of this juine makes your life delisious»[83]. (—) A ведь «flavour», вместо того, чтобы сделать жизнь приятной, отнял у сока природный аромат...)

«Ощупывающими движениями глаз при восприятии информации управляет память». Значит, видя привычное, глаза устают не так быстро? Наблюдения, которые были проведены в супермаркетах на основе киносъемок скрытой камерой, дали неожиданный результат: войдя в торговый зал, покупательницы вопреки ожиданиям моргали меньше, а не больше. Неимоверное количество разнообразнейших товаров повергало их в состояние, похожее на гипноз.

Одной из вершин в спектакле господина Андрака — он начал его с безобидных тестов вскоре после кофе — была минута, когда кузина Астрид, повинуясь словесным заклинаниям и взгляду фотографа, с явным отвращением отодвинула от себя лимонный крем: ей казалось, что ее потчуют какой-то мерзостью. И тотчас же выпила рюмку обыкновенной воды, причмокивая от удовольствия,— словно яичный ликер. Для пастора Грунау, который в этот день навестил кое-кого из своих конфирмованных питомцев, эти был сигнал к поспешному уходу. Дядя Альфонс Раддо ухмыльнулся ему вслед. Превращать воду в вино, заметил он, дозволено только пасторскому шефу.

Но и дяде Альфонсу Радде вскоре стало не до смеха.

Кстати, уж не он ли сам, выразив сомнение, затеял всю эту катавасию? Бруно Йордан не иначе как объявил, что его товарищ Андрак — парень бедовый, ему палец в рот не клади, человек глазом моргнуть не успеет, как он его ночью в угольный ларь спать уложит.

Не верю, сказал Альфонс Радде. Меня на мякине не проведешь.

После чего Рихард Андрак, обращаясь прямо к нему, вежливо спросил: Ваша супруга страдает головными болями?

Тетя Лисбет издавна питала слабость к мужчинам вежливым, обходительным. О да. Она страдала головными болями, невралгией. Неизлечимая штука, господин Андрак и сам наверняка знает.

Так-так.

И поверьте, господин Андрак, весьма мучительная. В иные дни у ме-ня буквально все из рук валится. Вы небось даже и представить себе такого не можете.

Напротив, заверил господин Андрак, он вполне способен представить себе и это, и еще многое другое.

Чепуха, буркнул Альфонс Радде.

Мужчины хотели было потихоньку улизнуть в кабинет. Рихард Андрак— он пришел в штатском, в скромном однобортном темно-синем костюме еще довоенных времен, который всегда надевал, фотографируя на свадьбах, конфирмациях, крестинах, — Рихард Андрак вежливо попросил их минуточку повременить. И не в службу, а в дружбу присесть ненадолго возле убранного уже кофейного стола. А теперь исключительно шутки ради — да-да, господин Радде, вы тоже! — будьте добры, положите обе руки на стол так, чтобы кончики ваших больших пальцев касались друг друга, а кончики мизинцев — мизинцев соседей. Совершенно верно, господин Радде, таким образом у нас получается замкнутый контактный круг. Превосходно, господа, благодарю вас. Вы, конечно, догадываетесь, что восприимчивость медиумов не всегда годится для моих экспериментов.

Нелли тогда впервые услышала слово «медиум» и сразу же прониклась к нему недоверием. (Выйдя из ресторана «У Рынка», вы разыскиваете среди новостроек центра остатки прежних улиц, звавшихся некогда Луизен-, Пост-, Волль- и Беккерштрассе. Лутц, на которого Андрак не произвел столь неизгладимого впечатления, как на Нелли, помнит все ж таки, что у него были зачесанные назад жидкие белокурые волосы, слегка отливавшие рыжиной, и круглое, довольно невыразительное, бледное лицо светлого блондина — даже веснушки вполне можно было себе представить. Правда, это вовсе не значит, что у господина Андрака действительно были веснушки, Ленка.)

Нелли сразу понимает: она не хочет в медиумы.

Господин Андрак любезно поясняет, что, как показывает опыт, на два десятка людей — а на Неллиной конфирмации примерно столько народу и собралось — приходится один первоклассный и два-три хороших медиума, и вот это-то он сейчас и определит с их любезного согласия, заручиться которым он, кстати говоря, забыл. Дело в том, продолжает господин Андрак, что сидящим у стола очень скоро будет трудно оторвать руки от столешницы. Они ведь уже чувствуют, их руки наливаются тяжестью, с каждой секундой тяжелеют, становятся как бы свинцовыми. На каждую точно пудовая гиря давит. Точно в жилах у них не легкая кровь, а тяжеленный металл. Ладони точно привинчены к столу. Ну вот, дело сделано: сколько бы ни старались, рук им не поднять.

Что же вы? Пробуйте!

Нелли, которая давно уже украдкой чуточку приподняла руки над столом, вскинула их кверху; остальные последовали ее примеру. Но хайнерсдорфская бабушка, тетя Лисбет, давно разведенная тетя Трудхен, а главное, кузина Астрид сидели как пригвожденные и побагровев от натуги, тщетно пытались оторвать ладони от скатерти.

Ну вот видите, с вежливой невозмутимостью сказал господин Андрак, я не ошибся — три хороших медиума и один очень хороший. Он не уточнил, кого считает «очень хорошим» медиумом. А покуда легонько погладил каждую из четырех дам по руке и деликатно, без всякого нажима в голосе, разрешил им оторваться от стола и чувствовать себя совершенно свободно. Надеюсь, проговорил он. мне простят эту маленькую шутку и позволят откланяться.

Что это вы надумали, господин Андрак?! Шарлотта как хозяйка дома высказала единодушное мнение собравшихся. Он непременно должен остаться на ужин, ведь его пригласили и как отличного фотографа, и как друга дома. К тому же...

Господин Андрак, скромно улыбаясь, легонько поклонился на все четыре стороны. Вы очень любезны, господа. Что ж, спасибо, не откажусь.

Рихард, сказал тут Бруно Йордан, ты же и мысли читать умеешь.

Ну, люди несведущие, пожалуй, назовут это именно так. Специалист, однако, скажет иначе: он способен расшифровывать телепатические задания и по мере возможности их выполнять.

И какие же это задания?— с вызовом спросил Альфонс Радде.

Весьма скромные, господин Радде. Отнюдь ничего сверхъестественного, К примеру, если б вы мысленно меня попросили, я мог бы снять с шеи вашей супруги ожерелье и, по вашему желанию, вручить вам.

Ну-ну. поглядим.

Дядю Вальтера, как человека достаточно беспристрастного и хладнокровного, приставляют сторожем к господину Андраку. Он клятвенно заверяет, что в детской не было слышно ни словечка из того, о чем договаривались в столовой. Дядя Вальтер Менцель, ныне управляющий у «Аншюца и Драйсига», считает подобные игры вредными и снимает с себя ответственность за возможные последствия. Да будет тебе, говорит тетя Люция и «кокетливо» (так говорят в семье: тетя Люция не прочь пококетничать) обнимает мужа. Не ломайся!