– Сюда! – заорал в чёрный дверной проём Огурец. – Лесник пришёл.

Митьку вмиг окружили. Засыпали вопросами:

– В школу пришёл?

– Почему у тебя башка на боку?

– Худущий-то какой!

Подошёл Тритон-Харитон. Заулыбался, неловко, крюком, сунул руку:

– Здорово, Лесник!

– Привет, – сказал Митька и пожал Стёпкину руку.

– Моё почтение, Богомол, – сунулся и Огурец с протянутой рукой.

Митька повернулся к нему спиной. Петька запихнул руку в карман и засмеялся:

– Поглядите-ка, какая у нашего Богомола дуля на шее вскочила!

– Катись отсюда, – сказал Стёпка.

– Не покачусь… – огрызнулся Огурец. – Командует тут!

Стёпка, сузив свои светлые глаза, резко повернулся к нему. Петька схватил лежащий у забора Митькин портфель и бросился бежать.

– Отдай! – закричал Митька. Но догнать Огурца не мог. Кинулся за ним и сразу остановился. Проклятый чирей мешал. А Петька, врезавшись в самую гущу ребят, швырнул портфель на землю и изо всей силы поддал ногой.

– Футбол! – Портфель отлетел в сторону, раскрылся, и из него, ломаясь, покатились белые свечи. Ребята, разинув рты, обступили портфель. Огурец на всякий случай поднялся на крыльцо и оттуда громко спросил: – Лесник, ты никак свечки солить собрался?

– Зачем они тебе сдались? – удивился и Стёпка.

Митька, скособочив голову, стоял у школьного забора и молчал.

– А я знаю, зачем Леснику столько свечек! – ещё громче сказал Огурец. – Он богу их будет зажигать, чтобы чирей скорее лопнул.

Ребята засмеялись.

На крыльце показалась учительница географии. Она была в шляпке и светлом плаще. Вера Павловна собралась домой, но, увидев ребят, сгрудившихся вокруг портфеля, тоже остановилась.

– Чей это портфель? – спросила она.

– Митькин, – сказал Огурец.

– Он ведь болен? – удивилась учительница.

– Вон он стоит у забора, – кивнул Огурец.

Вера Павловна подошла к Мите.

– Ты почему не на уроках?

– У него чирей, – сказал Стёпка.

– Тогда должен в постели лежать, – строго посмотрела учительница на Митьку. – Откуда у тебя эти свечи?

– Ниоткуда, – буркнул Митька. – Из магазина.

– Зачем тебе столько свечей?

– Надо, – сказал Митька. – Чирей лечу…

– У тебя, дорогой, температура. И с головой что-то.

– У меня чирей. На шее. Хотите потрогать?

Кто-то хихикнул. Учительница оглянулась на ребят и стала поправлять свою шляпку. А Митька повернулся к ней спиной и пошёл прочь. Мёртвая тишина. И – растерянный голос учительницы:

– Остановись!

Митька не оглянулся. Не может он оглядываться: у него чирей.

Школьная сторожиха тётя Матрёна высунула из коридора толстую красную руку со звонком. Позвонила – и скорее назад. Ребята с гиканьем рванулись в коридор. Кто-то схватил с земли свечку.

– Положь! – крикнул Стёпка.

Мальчишка бросил свечку. И она переломилась надвое.

Учительница пошла было за Митькой, но потом передумала и вернулась в школу. Минуту спустя она снова показалась на крыльце с директором. Стёпка спрятался за угол здания.

– Где он? – спросил Сан Саныч.

– Вот тут был с ребятами, – сказала Вера Павловна. – Ушёл… Я велела остановиться – не послушался.

– С парнем что-то неладное, – сказал Сан Саныч. – Надо было его задержать.

– Упрямый, как… Трудно с ним, Александр Александрович.

Директор что-то сердитое сказал учительнице, – Стёпка не расслышал. Они ушли.

Стёпка поспешно стал собирать в портфель рассыпанные свечки. На крыльце появилась тётя Матрёна, недовольно посмотрела на Стёпку и басисто спросила:

– А для тебя надо трезвонить в отдельности?

– Не надо, – сказал Стёпка и, схватив незакрывающийся портфель в охапку, кинулся искать приятеля.

Нашёл его у магазина. Лицо у Лесника было мрачное, губы поджаты.

– Вот твои свечки, – сказал Стёпка, – Всего только пять штук поломано.

Митька положил портфель на колени.

– Гад этот Огурец! – разжал он губы.

– Паразит, – согласился Тритон-Харитон.

– Если бы не чирей…

– А с чего это он вскочил? – спросил Стёпка.

– А я откуда знаю?

– Тут и знать-то нечего, – усмехнулся Тритон-Харитон. – После крещения… наградил тебя боженька этакой дулей!

– Не бог это, – сказал Митька. – Сам вскочил.

– Как же ты теперь молиться-то будешь? Начнёшь трястись, а…

– Хватит! – оборвал его Митька.

Ему не хотелось ругаться с Тритоном-Харитоном. Всё-таки не поленился, свечи собрал и на урок из-за него не пошёл. Митька вынул из кармана кулёк с «Золотым ключиком» и протянул Стёпке.

– На, жуй.

– Куда столько много?

– У меня деньги есть, – соврал Митька. – Мало будет, ещё купим.

– Этот… бородатый даёт?

– Он.

– А ты ему за это свечи носишь?

Митька достал из кармана ножик и показал Стёпке.

– Подарил… Хороший мужик.

– Ножик что надо, – сказал Стёпка.

Они сидели на крыльце и старательно жевали ириски. Скоро разговаривать стало невозможно. Конфеты оказались тягучими и вязли в зубах так, что рот нельзя было открыть.

Скомкав пустой кулёк, Стёпка спросил:

– Когда в школу?

Митька сразу нахмурился и долго молчал. На худых бледных щеках заиграла краска.

– Не приду я больше в школу, – наконец сказал он. – Нельзя мне… и… вообще нечего там делать.

– Это ты из-за Огурца?

– Буду дома сидеть… и ириски сосать.

– Хочешь, я Огурцу ещё раз подброшу? Век будет помнить!

– Не пойду, и всё тут! – поднялся со ступеньки Митька. – Ненавижу я твою школу. Понял? – Придерживая рукой кепку, мальчишка поплёлся к роще.

– Эй, Лесник! – крикнул Тритон-Харитон. – Свечки-то забери… А то бог обидится! 

 Митька обеими руками изо всей силы толкнул тяжёлую дверь и мешком вывалился в темноту. Кубарем скатившись по трухлявым ступенькам, на коленях пополз в кусты. Штаны намокли, отяжелели. Мокрые ветви хлестали по лицу, холодные дождевые капли осыпались на голову, шею. Он всхлипывал и тихонько, словно побитый щенок, скулил.

Дверь открылась, и на заросшую травой тропу упало жёлтое колеблющееся пятно. Вместе со светом из двери выплеснулся разноголосый вопль.

– Брат Митрий, – негромко позвал дядя Егор. – Вернись.

Митька зарылся лицом во влажные, пахнущие гнилью листья. Стиснул зубы так, что глазам стало больно.

– Митрий! Кому говорю?!

Ветер принёс из-за мельницы шелест деревьев. Егор ещё с минуту потоптался на крыльце, кашлянул и снова исчез за дверью. Сразу стало тихо, как в яме. Дуб, что обхватил мельницу ветвями, покачивался, но шума листьев не было слышно. Над головой висела звезда. Её ясный голубоватый свет дрожал, дробился на множество тонких, как паутина, лучей. Митька с трудом оторвался от земли, встал и, спотыкаясь, побрёл вдоль заросшего кустами берега.

Знакомые сосны расступились, охотно пропустив в лес. Опустив голову, Митька шёл по тропинке. Справа, слева, впереди забелели берёзовые стволы. Где-то за деревьями скрывалась луна, и бледный холодный свет её высеребрил под ногами тропинку. От папоротников, обступивших с обеих сторон дорожку, падала кружевная тень. После того, что Митька пережил на мельнице, страх перед лесом вдруг пропал. Здесь под сводом старых деревьев он почувствовал себя спокойнее, увереннее, чем там, на мельнице. На миг представил себе лица молящихся и содрогнулся. Эти лица, освещённые жёлтым прыгающим пламенем свечей, не были похожи на человеческие. Вместо глаз – чёрные мерцающие ямы. Вместо ртов – сплошной вопль. Вместо одной головы у каждого, кажется, – три, четыре. Сведённые судорогой пальцы хватают что попало, бешено рвут. Митька провёл рукой по куртке: так и есть, карман вместе с «молнией» оторвали! А мама… Нет, это была не мама! Чужая, незнакомая женщина колотилась на полу и выла, как голодная волчица зимой. На синих губах – пена… И снова противная мелкая дрожь затрясла худое Митькино тело.