Ну что ж, мне осталось еще полчаса пробыть здесь, в моем последнем пристанище. Кажется, будто время бежит все быстрее, как в последние минуты перед стартом. Впрочем, это неважно. Я уже сделал все, что собирался. Можно даже немного отдохнуть.

Уже сейчас я ощущаю себя частью истории, как и те люди, которые вместе с капитаном Куком наблюдали на Таити прохождение Венеры через диск Солнца в тысяча семьсот шестьдесят девятом году. Кроме Луны, движущейся позади, тогда все должно было выглядеть точно так же.

Что двести с лишним лет назад подумал бы Кук, если бы знал, что однажды кто-то будет наблюдать прохождение Земли с другой планеты? Он наверняка сперва удивился бы, а потом обрадовался.

Однако мне куда ближе тот, кто еще не родился. Надеюсь, ты слышишь эти слова, где бы ни был. Может, через сто лет ты будешь стоять на том же самом месте и смотреть на следующее прохождение?

Приветствую тебя в день десятого ноября две тысячи восемьдесят четвертого года! Желаю, чтобы тебе повезло больше, чем нам. Вероятно, ты доберешься сюда на борту роскошного пассажирского корабля или родишься на Марсе и окажешься чужим на Земле. Ты будешь знать то, чего я даже не могу себе вообразить. Но почему-то я тебе не завидую и даже не хотел бы поменяться местами.

Но ты запомнишь мое имя, будешь знать, что именно я первым из всех людей видел прохождение Земли. Никто этого не увидит еще сто лет.

Двенадцать часов пятьдесят девять минут. Ровно половина Земли миновала край Солнца. Родная планета выглядит как идеальный полукруг, черная тень на золотистом солнечном диске. Я все еще не могу избавиться от впечатления, будто кто-то его надкусил. Через девять минут изъян исчезнет, и Солнце вновь будет целым.

Тринадцать часов семь минут. Видеозапись на максимум.

На краю Солнца осталась лишь плоская ямка, которую можно принять за небольшое пятно, уходящее за него.

Тринадцать часов восемь минут.

Прощай, прекрасная Земля.

Уходит, уходит, уходит. Прощай, про…

Все хорошо. Все данные я отправил домой в виде пучка радиоволн. Через пять минут они пополнят знания, накопленные всем человечеством. Лунаком же будет знать, что я исполнил свой долг.

Однако эту запись я посылать не буду, оставлю здесь для следующей экспедиции. Неважно, когда она появится. Может, пройдет десять или двадцать лет, прежде чем кто-нибудь снова сюда доберется. Нет смысла навещать уже известные места, когда весь мир ждет своих исследователей.

Потому эта капсула останется здесь, как дневник Скотта в палатке, пока ее не обнаружат другие люди. Но меня они не найдут.

Странно, как трудно избавиться от мыслей о Скотте. Похоже, именно он и подсказал мне эту идею.

Ведь его замерзшее тело не будет вечно покоиться в Антарктиде, вне великого цикла жизни и смерти. Одинокая палатка уже давно начала перемещаться в сторону моря. Через несколько лет ее засыпал снег, и она стала частью ледника, постоянно удаляющегося от полюса. Пройдет несколько коротких столетий, и моряк вернется в море, снова включится в круг жизни и будет существовать в планктоне, тюленях, пингвинах, китах, всей многочисленной фауне Антарктического океана.

Здесь, на Марсе, нет океанов, по крайней мере последние пять миллиардов лет. Но там, на пустынных просторах Хаоса-II, которые мы так и не исследовали из-за недостатка времени, есть какая-то жизнь.

Перемещающиеся пятна на фотографиях. Свидетельства того, что не эрозия, но какие-то иные силы очистили от кратеров всю поверхность Марса. Длинные цепочки оптически активных молекул углерода, обнаруженные атмосферными зондами.

Кроме того, конечно, загадка «Викинга-6». Даже сейчас никто не может найти хоть какой-то смысл в последних показаниях его приборов, полученных до того, как что-то большое и тяжелое раздавило аппарат в тишине ледяной марсианской ночи.

Только не говорите мне о примитивных формах жизни в таком месте, как это! Если нечто сумело здесь выжить, то оно должно быть настолько сложным, что мы по сравнению с ним можем казаться динозаврами.

В баках корабля хватит топлива, чтобы марсоход мог объехать кругом всю планету. Мне осталось три часа дневного света, более чем достаточно для того, чтобы спуститься в долину, а затем направиться дальше, в глубь Хаоса. После захода Солнца я могу продолжать двигаться с приличной скоростью, освещая себе путь фарами. Как же это романтично, ехать ночью в свете спутников Марса.

До отправления нужно сделать кое-что еще. Мне не нравится, как лежит Сэм там, снаружи. Он всегда держался прямо, двигался грациозно, а теперь выглядит весьма неуклюже. Нужно это исправить.

Интересно, смог бы я пройти сто метров без скафандра, шагая медленно и размеренно, как он, до самого конца.

Надо постараться не смотреть на его лицо.

Все. Дела в полном порядке. Можно ехать.

Терапия сработала. Теперь я полностью спокоен, даже доволен, и знаю, как именно поступлю. Прежние кошмары больше меня не преследуют.

Да, это правда. Все мы умираем в одиночестве. Впрочем, какая разница, когда расстаешься с жизнью за восемьдесят пять миллионов километров от дома?

Я намерен насладиться поездкой в окружении чудесного многоцветного пейзажа, думая обо всех тех, кто мечтал о Марсе, — Уэллсе, Лоуэлле и Берроузе, Вейнбауме и Брэдбери. Все они ошибались, но здешняя реальность так же удивительна и прекрасна, как они себе представляли.

Не знаю, что меня там ждет, и, вероятно, никогда этого не увижу. Но на этой изголодавшейся планете кто-то наверняка отчаянно жаждет углерода, фосфора, кислорода, кальция. Я могу ему пригодиться.

Вскоре я услышу последний тревожный сигнал, сообщающий о том, что закончился кислород, и достойно завершу свой путь. Как только станет тяжело дышать, я выйду из марсохода и пойду вперед, подключив плеер к наушникам в шлеме и поставив громкость на максимум.

В мире нет иной музыки, столь преисполненной силы и славы, как Токката и фуга ре-минор. Мне не хватит времени, чтобы прослушать ее до конца, но это неважно.

Иоганн Себастьян, я иду.

[11]

С умеренной скоростью, триста километров в час, «Куин Элизабет IV» плыла по воздуху в пяти километрах над Большим каньоном, когда Говард Фолкен заметил приближающуюся справа платформу телевидения. Он ожидал этой встречи — для всех остальных эта высота была сейчас закрыта, — однако соседство другого летательного аппарата не очень его радовало. Как ни дорого внимание общественности, а простор в небе еще дороже. Что ни говори, ему первому из людей доверено вести корабль длиной в полкилометра…

До сих пор первый испытательный полет проходил гладко. Нелепо, но факт: единственное затруднение было связано с древним авианосцем, который одолжили в морском музее Сан-Диего. Из четырех реакторов авианосца действовал только один, и наибольшая скорость старой калоши составляла всего тридцать узлов. К счастью, скорость ветра на уровне моря не достигала и половины этой цифры, и добиться штиля на взлетной палубе оказалось не так уж трудно. Правда, сразу после того, как были отданы швартовы, экипаж пережил несколько тревожных секунд из-за порывов ветра, но огромный дирижабль благополучно вознесся в небо, словно на невидимом лифте. Если все будет хорошо, «Куин Элизабет IV» только через неделю вернется на авианосец.

Все было в полном порядке, испытательные приборы давали нормальные показания. Капитан Фолкен решил подняться наверх и последить за стыковкой. Передав командование помощнику, он вышел в прозрачный туннель, который пронизывал весь корабль. И, как всегда, дух захватило при виде самого большого объема, какой человек когда-либо замыкал в одну оболочку.

Десять наполненных газом шаровидных мешков, каждый тридцати метров в поперечнике, вытянулись в ряд исполинскими мыльными пузырями. Прочный пластик был настолько прозрачным, что Фолкен отчетливо видел руль высоты на другом конце корабля, за добрых полкилометра. Кругом простирался трехмерный лабиринт каркаса: длинные балки от носа до кормы и пятнадцать кольцевых шпангоутов, ребра небесного гиганта (их диаметр к концам убывал, придавая силуэту корабля изящество и обтекаемость).