Дом давно уже должен был сделать жест пресыщения по горло, как природа поступила с тремя походниками, либо — надеюсь, обойдётся! — у дома вылетят окна, поскольку в него набилось столько народу. Хозяйка часто от души сострадает с телевизором, но с этими отпускниками она не поспевает в ногу с её недобрым предчувствием, которое роется в тёмном углу с рвением охотничьей собаки. Здесь слишком много людей, которых никто не заказывал. Они обращаются к этой милой женщине, снова отвращаются, фигура хозяйки не настолько крута, чтобы можно было к ней подъехать и отдать концы; новые гости оглядываются по сторонам, как будто знают, чего ищут, но потом они? кажется, довольствуются сами собой. Они давятся за место у окна, где они прирастают к зонтикам, чтобы смотреть в мрачнеющее небо, какие намерения оно затаило, ведь до сих пор, до обеда, преобладала южная метеообстановка. Каждый из них послушно вписал себя в списки экскурсий. Что творится? Ничто не указывает на то, что забушуют бури, что погода свихнётся. Хозяйка бойко орудует своими кукольными ручками в денежной кассете, то и дело сворачивает голову: если нынче опять грянет гроза, то мосты через Мюрц снесёт, и счастье, если за ними из протеста не последует и половина берега, — может, вся страна расколется; вот, одна дама сдаёт хозяйке на хранение золотой браслет, куда ей его девать? Почему вот уже пятый молча протягивает ей свои очки, что ей делать с этими очками? Неужели они боятся потерять их в горах? В горах им грозят совсем другие, куда худшие вещи: порыв ветра через Моасангер потерял свои вихры, вид у него такой, будто гигантский склон с трудом удерживает его причёску, которая сползает к нему по бокам, причём в рассрочку, а из-под вихров проглядывает упрямый лоб бури (лишь очень молодым людям позволительно так небрежно причёсываться). А куда пропадают все постояльцы, которые не поставили хозяйку в известность ни о своём прибытии, ни об исчезновении? А также и постоянные постояльцы: их тоже нигде не видно, неужто они приобрели непостижимые размеры, где они сейчас скрываются в этом доме, который так же отчаянно, как и деревья, цепляется за свои корни, которые, дряхлея, для заигрывания немного пощипывают подмытую почву — куда запропастилась женщина со спаниелем и та другая дама, которая всегда ходит в длинных брюках цвета хаки и красной вязаной кофте? Где старуха, которая куда-то подевала свою дочь? Их не отличишь от других, но курьёзным образом они всегда среди первых в обеденном зале, сущие среди сущих, однако они запросто посмели бы оказаться сущими и среди несущих, эти энергичные дамы. И кто поставил «БМВ» прямо на въезде, да к тому же ещё с четырьмя настежь распахнутыми дверцами?! Совсем недавно машина была ещё закрыта. А вдруг её кто-нибудь угонит… Люди совсем без мозгов, а мы им даём эту власть над всем воплощённым и невоплощённым! Тогда как они просто представить себе не могут, что они творят другим. И только когда они видят чужих, то со смертельной уверенностью знают: это они, другие, они уже здесь!

Небо только что было лучисто-голубым, а теперь от Адской долины гонит клочья облаков и тумана, они скрещиваются, трахают друг друга и рады, если принесут приплод — дурную погоду, — или не принесут, лучше бы нет, господи, пусть необычное для этого времени года тепло продержится дольше! Но всё же и самое малое когда-то начинает расти; они мечутся туда и сюда, облака и их облачата, как будто в этом синем небе сталкиваются разные воздушные потоки и сходятся на игру на радио, ибо станция «Австрия-регионы» с недавнего времени постоянно в помехах, всё трещит и скрежещет в проводах, кстати и в телефонных тоже. Почасовой прогноз погоды не прослушивается, уж лучше мы снова обратимся к небу! Они выворачивают карманы и бросают несколько капель от себя, наши облака, наши балагуры, только бы они не осерчали! — но там, на той стороне, откуда приходит погода, почти незаметно темнеет, начинаются сборы, трубит труба. Но всё не так, как обычно, когда начинается гроза. Нет, небо вам не удастся разрезать, чтобы прочитать в нём. Для этого лучше купите гороскоп! Солнце пока ещё светит, даже отсвечивает от Красной железорудной горы, и отсвечивает красным. За хорошей погодой гоняется дождь, а потом хорошая погода его снова гонит Это как гром среди ясного неба, но, впрочем, не так уж всё и ясно.

Листья деревьев являются в теперь слегка туманном свете, который длинным пальцем грозит отдыхающим, пока почти в шутку, также и отдельные лучи солнца, которые ещё могут падать сквозь ветки, как высеченные, плашмя, без глубины, как узор на обоях, почему-то нам это не нравится. Этого только не хватало, чтобы облака по краям окрасились таким сернистым цветом, а некоторые карминно-красным, это указывает на град, облака словно окунулись в огонь, как будто хотели заткнуть кровавый небесный слив, но не надолго, у них уже заболел их облачный палец. На лестнице всё ещё этот ропот и топот тяжёлых башмаков, ступающих по ступеням, красная кокосовая дорожка не может как следует приглушить их шаги, вообще-то не худо было бы постояльцам снимать свои горные ботинки внизу, в специальных сенях, где зимой оставляют лыжи, а рядом в следующем году построят сауну. Но всякий раз, когда хозяйка высовывается из-за угла, чтобы глянуть, кто там нарушает её предписания, там не оказывается ни души. Доски пола пусты, неделимая точка, которая есть ничто и стоит ни на чём (только люди, когда становятся постояльцами, заплатившими за постой, всегда на чём-нибудь настаивают, причём не сходя с места). Но вот снова звуки, вполне ощутимое непостижимое, ибо установился гомон голосов, как от бесформенной людской толпы, различимы даже отдельные опоздавшие: ради бога, где эти люди? Только что они здесь были. Нет ни слов, ни речей, голоса которых не услышаны. Но слышать-то мы их слышим, хищно смотрят вниз, на равнину, и палят сквозь амбразуры их невооружённых глаз: нет, это холодное бормотание, как из стеклянной банки! Это похоже на погоду, в принципе она ни на что не похожа, сегодня даже охотничьи гости останутся дома и подождут, пока не собьют цену местных в качестве носильщиков оленей, косуль и серн, да, мы здесь платим нашей собственной, отдельной человеческой валютой! Лесник предоставляет всем работникам на часть охотничьего сезона отпуск, чтобы они могли подработать. Итак, хозяйка слишком горда, чтобы выйти из дома и посмотреть, но откуда-то она знает обоих мужчин. Несмотря на это, она бы ни за что на свете не вышла и не произнесла над ними своё веское слово, а также своего любимого давнего постояльца, господина Гштранца, не приговорила бы, ни за что, если бы её спросили об их участи.

Теперь меньший из двух мужчин поворачивает голову и немножко корпус, он воткнул себе веточку альпийских цветов, они отчётливо выделяются на отвороте его скукоженной суконной куртки, черты его собственного лица тоже должны были бы проступить сквозь кальку тумана, хотя бы смутно, но ничего нет, поскольку эти двое — больше задуманные, чем сделанные помарки, которые отскакивают от тумана. Хозяйка не хочет себе в этом признаться, но она не может, например, обнаружить у этого мужчины лицо. Череп просто обрывается ниже основания лба с пышной шевелюрой над ним, этой последней травяной кочкой, а ниже крутой обрыв, камнепад и размыв, который привёл состав лица к окончательному схождению с рельсов. Ибо где у других искра жизни взволнованно скачет туда и сюда и представляется перед открытыми окнами на виду у других со своей звучной игрой мускулов, там у этого молодого мужчины — ничего, что-то кончается, что-то замерло, в доме крики, скачет верхом на таком обычно мягком воздухе его лошадка на палочке: это лицо было сброшено, как хвост ящерицы в крайней нужде, поскольку на него наступили. Должно быть, это открытая створка окна своим причудливым отражением света вызвала мнимый отброс лица, этот странный оптический эффект вызвал у хозяйки улыбку. Она чуть было не протянула руку, чтобы закрыть створку, но ей всё же хотелось дознаться, кто это из деревенских парней пришёл сюда поболтать с одним из её постояльцев, они ведь часто приходят, особенно осенью, сидят в обеденном зале, играют в карты и рассказывают друг другу о своей власти над девушками, машинами и животными, тем не менее их просьбы слишком часто остаются безответными, это заметно по тому, как они превозносят себя, до звёзд. Отец, потерявший своих сыновей, — такой иногда слышит, как шелестит время, — то и дело прочёсывает лес и сам себя расчёсывает до крови, его уже зашкаливает, я бы хотела всё же допустить, что это был он, одинокий мужчина со своей собакой, который давеча нагнулся, выдернул дёрн, растёр его пальцами и даже понюхал. Не кровь ли это? Чем он так издёрган, дёрн? Весь ландшафт безвинно измучен бурей, градом и дождём, это видно по земле. С неё сорвали пахотный слой, как будто он не прирос к ней корнями. Итак, ещё раз: трава слезает с почвы, как кожа с утопленника (впрочем, то же самое и с обгоревшими, например с этими, они несутся, объятые пламенем, из шахты метро, как ураган, и их кожа реет позади них, словно пелерина от дождя! Как будто их тело взялось за бумагу, чтобы записать себя, но карандаш на середине выпал, и шквал огня теперь скулит и убивается над клочками, он не успел прочесть эти каракули. Теперь огонь опять не знает, кого ему обойти, а кого забрать себе), лесник, у которого больше нет детей, чтобы предать их земле, за это жестоко испытует землю, он растирает её между пальцами, потом он поднимает взгляд вверх, к Моасангеру: вот она, эта ветровая просека, разрыв, который проломила буря, эта просека тянется в гору, и бурелом ещё не вывезен. Специально для этого, конечно, придётся вырвать у земли ещё один кусок альпийской дороги, который потом можно будет использовать и для машин отпускников, вполне! Природа всё ещё криком кричит. Ей приходится обращать к людям беззащитно открытые в улыбке зубцы сосен, которые теперь медленно гниют. Вот щербины, щели, кариозные места. Дёсны ослабели, больше не держат корней. Чтобы они снова начали держать, должно пройти не меньше тридцати лет. В одной более старой огненной просеке — заросли новых насаждений, но что-то деревца не подрастают. Кое-где выбиваются вверх отдельные ели, иногда лиственницы, которые тогда устояли против огня, прихоть природы, которая рада своей тщете, если может помериться силами с теми, кто ей долго противился. К счастью, сейчас уже не сезон для новой грозы, но лесник всё же останавливается — на развилке, где панорама разворачивается на три стороны света, только узкий холм с открытой горной раной прикрывает его со спины, впереди простирается долина, простирывает себя в котловине, панорама Снежных Альп от Вильдберга до Наскёра, Красная железорудная гора слегка выпирает со своей красной железной рудой, железной бородой и причудливой хвойной причёской, ну, хотя бы деревня лежит ближе к востоку, в стороне от взлётной просеки, на тот случай, если земле придётся отделиться и податься подальше отсюда. С горами дело отдельное: те же силы, что их воздвигли, по окончании строительства работают над разрушением объекта.