Ещё непростительней то, что поганые пальцы сновали по шее, совались куда не надо, а потом зарылись в горло, чья нежная и подвижная хрупкость не смогла выдержать лечение приёмом сдавливания. Дужка-удушка накладывается на шею, мороз идёт по коже, бежит по рёбрам — вниз, туда, где жаркий, влажный шёпот теряется в укромных закоулках тела, где зияет щель «давай, до дна!», которая тоже покусана преступником. Потом колени, неистово сучившие между тазовых костей преступника, успокаиваются, одна туфля вообще отлетела. Одна дамская туфля, таким образом, смогла спастись, но когда наступит время мёртвым выступать из могил, её будет не хватать. Со следующей попыткой, которая, однако, тоже не сможет разгадать невыразимую тайну, как открыть небесные врата собственного тела, однако не дать тяге вырвать себя наружу, на следующей неделе стартует пастор. Но поскольку тут больше нет стойкой, как жесть, плиссированной юбки и душистых, взбитых сливок нейлоновой блузки, которые взывали к вниманию, то возобладала деревянная скромность ящика с ручками; такое постоянство получают, в конце концов, только мёртвые, и то оно шаткое; местами их путь поистине тяжек, им приходится идти вброд по собственной хляби.
У молодой мёртвой, значит, отнята её одежда, отбросы одежды обрели рядом даже собственную могилу. Жизнь одежды — дело привычки, таким привычкам учат в домах, где плохие дети совершенно голые подвергаются новейшим пед./академ. достижениям. Мясо в таких местах — редкое блюдо и поэтому всю жизнь обладает отменным вкусом. Преступник делает специально две мелкие ямки, инструмент у него с собой, в папке, даже отмычка, при помощи которой он вломился в дом жизни, краденая. Но, во-первых, в дырах мёртвых должно быть обследовано, пусть и недолго, чтобы взгляд не успел свыкнуться и успокоиться, сколько здесь выросло мясных заслонов, побегов страха, которыми тело стремится заранее позаботиться о будущем мёртвого (я думаю, жен. половой орган потому так сложно устроен, что природа в нём бросила в бой всё, что она имеет, поскольку этот пол всё-таки беспрерывно сокращается и подвергается угрозе вымирания. Поэтому он выпускает так много маленьких сосулек на своих концах). Свет блуждает, потому что тоже ищет выход! Холёное белое мясо: брошенное на холодную землю, оно быстро теряет свой розовый характер, в котором правит Микки-Маус, правда теснимый Элвисом П. Тот так чувственно покачивает бёдрами, нам можно даже не пытаться это повторить, всё равно не получится. Эта находящаяся уже в бегах жизнь больше не может использовать своё тело в качестве столового прибора, чтобы, может быть, выковырять Элвиса из его улиточного домика и полакомиться. Да, я имела в виду это тело, которое чуть ли не вчера только (для бога это даже не доля секунды, это слишком пренебрегаемая величина) научилось прямохождению в школе манекенщиц.
Пассажиры «крайслера-вояджера» устало покоятся среди зелени, они повисли на ремнях, по крайней мере те, кто был пристёгнут: маленькие дети, которые сейчас охраняются, чистенько сохранены, их сопровождает по местности машина, и Отец, который стоит в своих резиновых сапогах на бойне, окидывает хозяйским взором: для Него мы даже меньше, чем бактерии клостридии. Спросим же его: боже мой, что это, автобус, посмотрите же на автобус! Что это он так сильно забирает влево, ведь он на такой скорости! Он же не впишется в поворот! Маленькие фигуры за стёклами, несколько вскинувшихся рук, эти маленькие столбики, ну, вы знаете, они белые, с лихой чёрной шапкой из краски, красно-бело-красные ленты жизни, словно специально для народного танца, натянуты между этими столбиками, бог уже настраивает на нас свою планку, но там, впереди, столбики отсутствуют на протяжений почти десяти метров. Там дорога обломилась зубчатым краем, смотрите скорее, там всё подмыто, да, дальше впереди дорогу чинят, там стоят мужчины с лопатами, асфальтовыми катками и тяжёлыми инструментами. Край дороги, думаю я, был так потрёпан непогодой, потому что из-под него вымыло землю. Если перегнуться за край, видно: справа внизу на крутом травяном склоне лежат обломки дороги, но трава кое-где уже снова распрямилась. Внизу шумит речушка, ольха и кусты ореха то и дело надолго скрывают её. Высятся густые заросли крапивы и бузины. Но ярче всего пластиковая лента, которая была временно натянута на колышки, ну они же не могли удержать микроавтобус, эти ленточки-банты! И как нарочно здесь ехал экскурсионный автобус, на самом узком месте, да как быстро! Номерные знаки — голландские, если кто знает. Хорошо сидеть на горе, перед стаканчиками, тарелками и закусками. Маленькие фигурки, каждую секунду старательно делая снимок, вскакивают, их спортивная одежда, куртки, которые они обвязали вокруг бёдер, взлетает вверх, как подрезанные крылья бомбы, и потом снова приземляется на своих владельцев. Солнечные очки сняты, ё-о-о! Смотри! Гляди-ка, они въехали со своей машиной прямо в воду! Пальцы взлетают, как птицы. Одна вообще начинает плакать оттого, что обходной манёвр там, внизу, не удался. Этот транспорт производит столько шума, как раздавленный динозавр, огромный скелет которого сплющили на половину его длины. Путь скашивает, нет, впечатывается в крутой луговой склон, а перед этим ещё так визжали тормоза, кто слышал, тот никогда не забудет. Возникает нечто среднее между транспортом и его пассажирами, поскольку они в скрежете металла связываются между собой в одно существо, которое должно исполнить своё задание о доставке: вот эти странствующие создания уже выбираются из железных когтей их до сих пор поистине скучных убежищ с ватерклозетом в задней части. Только что они были целиком заняты собой и местностью, в принципе не обращая внимания на всю эту жизнь вокруг, дремотные, натянутые в рамках своих отношений, вбитые в их футляры, и вот вдруг половодье, грохот, крах, скрежет, тишина.
Без спешки подходят предводители толпы мёртвых, чтобы милые души обрели покой и своевременно попали на ужин. В первый раз им надо показать дорогу, ибо там, куда им надо, они услышат несказанные слова, которые так с ходу и не скажешь. А в это время под одной, нашей последней мёртвой, под аплодисменты миллионов разбазаренных на ненавистный рейх, промотанных задарма русских & СоКГ (командное государство. Я уверена, у некоторых из них есть маленький садик перед домиком, у других пианино, многие были заряжены от батареи книг, а вон там даже настоящий целый велосипед!), раздвигаются складные ноги и убийца ещё тупо рассверливает отверстия человека, который был почти что новенький, мама! Что станут говорить газеты, ежедневно, еженедельно, ежемесячно? Это бытие было выложено плашмя, и по нему как следует прошлись, чтобы оно легче пережёвывалось, оно будет исследовано, ибо утратило свою изначальную номинальную силу, свою душу. И этот забитый ягнёнок будет брошен перед Агнцем, перед Агнцем всех ягнят, и тот скажет примерно следующее: «Хоть и не моего стада, но раз уж вы здесь — идёмте, я покажу вам место вашей кормёжки и добрую воду, которая имеется и вёдрами». Этот убийца не сможет взять с собой ничего от седьмого неба, на котором он сейчас пребывает, но он может что-нибудь от него откусить и проглотить. Мясо разорвано, как край дороги, у которой подклад свисает наружу. Или брюки на бельевой верёвке, у которых вывернуты карманы, эти сморщенные мешки, чтобы они быстрее высохли. Этот рай не торгует сувенирами, но стоп, эта маленькая серёжка, которую мы вырвали, мы можем взять её с собой на память (или молодой убийца лишь спустя время заметил, что она ничего не стоит, мишура? Нет, я так не думаю, иначе он прихватил бы с собой и вторую). А также то немногое из кошелька, это мы тоже возьмём с собой. Можно было бы отщипнуть один сосок, у неё ведь есть ещё один. К сожалению, женщин часто рассматривают таким образом. Они возлагают слишком много надежд на одежду, поэтому с них надо как-то основательно снять мерку, да, правильно: нужно просто отнять у них меру, поскольку им есть что в ней скрывать, что они пока придерживают, а этого им делать нельзя. Отсюда, всё очень просто, их надо хорошо смазать и разрезать, нет, наоборот. Ведь им, кроме их внешнего явления, которое иногда может вызвать и злобу, поскольку они эту прелестную картинку предлагают всем и каждому (однако тех, кому можно взять их высоту, они хотят выбирать себе сами! И вот они стоят здесь как вид, но вместо того, чтобы дать себя рассмотреть и потом отбраковать, они сами хотят рассматривать), мало чего есть предложить, чтобы их жизнь оправдала себя. Расхаживать с парусом на голове — ну уж нет! Иногда у них в распоряжении есть несколько слов, некоторые больнее смерти. Эта женщина сейчас будет перемещена в нашу среду, голова свернулась набок, не предуведомив нас; полузакрытые глаза, полузакрытый рот безропотно позиционируют себя внизу. Беззащитную мёртвую развернут на земле, тогда читателю газет можно будет отрезать от неё кусок, может сейчас: она как раз не двигается. И стервятник с шумом бьёт крыльями и терзает свою жертву когтями и ударами клюва. С живым такое было бы не так просто, живое настоятельно требует своего сохранения, если это не Юрген Барч, тоже индивидуубийца, одинокий странник юных лет, чей пол мог состояться исключительно под его матерью, которая то и дело выплёскивала его вместе с водой, после того как совокуплялась со своим сыном, который даже не был настоящим.
