– У меня для вас сюрприз, – говорит Вик, поднимаясь из погреба. – Специальный напиток для писателей. – Он держит в руках бутылку коньяка. – Я заплатил за нее шестьсот франков на черном рынке. Ты видишь дату?

Он осторожно протягивает мне бутылку, чтобы я взглянул. На желтой этикетке выцветшими чернилами выведены четыре цифры: 1, 9, 3, 2. Вик ищет рюмки. Сара начинает заводить разговор на тему, которой я бы не хотел касаться.

– Матильда, наверное, ужасная женщина? Тебе не кажется, что ее преступление – это акт любви?

– Может быть, но я ни в чем не уверен. Из кухни Вик кричит:

– А с коньяком можем выкурить по маленькой папироске с травкой!

– Итак, Матильда? – начинает Сара.

– Знаешь, чем меньше говоришь о книге, тем лучше она продвигается.

Вик обеспокоен. Несмотря на мое обещание не пить ни капли, я пью, и его драгоценный напиток убывает. Он курит одну папироску за другой. Габи тем временем пожирает третью пачку печенья. Сара уже час ласкает мне ногу. Рюмка снова пуста.

– Можно еще?

Наполовину полная бутылка Вику кажется наполовину пустой… Сара наливает мне. И себе. Вик ворчит, что наркотик лишает его всяческой агрессивности. Смотрим по видику тяжелый польский рок.

– Было бы здорово, если бы ты написал для нас пару песен.

– Угу, – бормочу я, не думая.

Его коньяк чудесен. Как и все хорошие напитки, он не одурманивает, а наоборот, просветляет. По крайней мере я так утверждаю. После пятой рюмки. Чувствую себя уже спокойнее. Я просто оживаю. Сара расстегивает пуговицу на своих джинсах, виднеется белая полоска кожи. Черные кружевные трусики. Габи растянулся и не шевелится уже минут десять. Вик говорит о спиритизме. Когда я закрываю глаза, вижу черно-белый фильм… Как будто я спрятался за глазком тяжелой двери.

Матильда со спины, в белом переднике, в руках у нее карабин. С глушителем. Эмиль наклонился над раковиной. Он не видит Матильду. Я ничего не слышу, но воображаю их диалог:

– Сильно засорилась.

Она бормочет:

– Ты меня больше не любишь.

– Мне нужен гаечный ключ.

– Зачем, Эмиль?

– Здорово забито.

– Почему ты бросил меня? Ты убил меня…

– Что ты говоришь?

– Ничего.

Он присел. Я хочу ему крикнуть:

– Осторожно, Эмиль, у нее ружье!

Но остаюсь безмолвным. Дверь полуоткрыта. Матильда повернулась ко мне. Чувствует, что я ее разглядываю. Ее огромный голубой глаз в миллиметре от моего. Пол кухни уставлен пакетами для мусора. Рядом электронож, готовый к употреблению. Эмиль уже полностью под раковиной, ему удается прочистить сифон.

– Ты что, спишь?

Это Сара.

– Нет, замечтался. Я воображал, как она его убила.

– Полицейские не знают?

– Нет, они думают, что это произошло, когда он ремонтировал раковину.

Вик положил голову на живот Габи и поставил бутылку рядом.

– Ну и как? – спрашивает Сара.

– Я думаю, что Эмиль заглядывал в сифон, чтобы посмотреть, не забит ли он, а Матильда приставила пистолет с другой стороны. Она, наверное, выстрелила.

– Ужасно! – восклицает Сара с гримасой отвращения. – Все должно быть в крови!

– Да, – вынужден согласиться я.

Полицейские разобрали трубы, обнюхали всю раковину, обшарили с лупой весь пол, но не нашли ни единого следа крови. Они уверены, что Матильда убила, но не могут сказать, как она это сделала.

Четыре часа. Сара настаивает, чтобы мы прикончили бутылку. Вик дремлет. Габи, бледный, похрапывает рядом с телефоном. Я заметил немного сотэ около телефона.

– Сегодня суббота, ты можешь поспать подольше, – шепчет мне Сара.

– Надо бы проводить Габи.

– Брось, пусть он лучше спит здесь. Ты же видел его физиономию.

Ее замечание не лишено смысла… Несмотря на коньяк, я все еще на ногах. Сара совсем близко. Мы в коридоре. Я слишком много выпил. Сара мне нравится. Моя рука ласкает полоску белой кожи, потом поднимается к большим, слегка обвислым грудям.

– Не здесь, разбудишь ребенка, – говорит Сара.

Мысли застопорились. Мы на лестничной площадке. Сара закрывает за собой дверь.

– Иди, – говорит она низким, влекущим голосом.

Пахнет вином и дорогим табаком. Ее глаза похожи на неподвижных светлячков. Мы входим в клетушку, где уборщица хранит свою утварь. Сара делает со мной что хочет. Ее руки расстегивают мой ремень. Закрываю глаза. Пахнет мылом.

– Быстрее, – говорит Сара, снимая плавки.

Я ни на что не способен. Перед глазами только Лена. Сара упирается ногами в створки дверей и шепчет мне на ухо:

– Иди сюда…

Иду. И все забываю. Погружаюсь в нее. Неустойчивый шкаф вот-вот рухнет, но мне все же что-то удается. Мой член горит. Он прямой и напряженный. Я должен замедлить момент извержения. Сара кусает мне ладонь. Зарываюсь в ее черную густую шевелюру. Совокупление отверженных и обманутых. Член выскакивает, мне трудно снова попасть…

Она шепчет:

– Давай снова…

Нервничаю. Боюсь, что ничего не получится.

– Сара, прости меня.

Я ослабеваю. Все течет у нее по животу.

Сара вздыхает:

– Ничего страшного…

Она одевается, тихо открывает дверь и исчезает. Я остаюсь в шкафу еще четверть часа. Не двигаясь.

Матильда ждет меня над «Минителем». Не спит. Как моя мать раньше. У нее недовольный вид. Чувствую, что она немного ревнует.

На лакированных ботинках мэтра Куртеманша по золотой цепочке. Итальянские ботинки на тонкой кожаной подошве. Они должны стоить что-то около тысячи франков. Красно-розово-зеленые носки морщатся гармошкой. Он закидывает ногу на ногу и машинально вытирает запачканный носок ботинка о свои брюки цвета морской волны. Отутюженный костюм, брюки с безупречной складкой. Холеный и юркий. У себя за спиной он повесил между фотографией генерала де Голля и сине-бело-красным флагом серию статей, появившихся недавно в прессе. Подчеркнул желтым цветом места, где говорится о его процессах. В течение десяти минут он разговаривает по телефону со своей клиенткой:

– И все же, я думаю, мы можем прийти к согласию. Для этого следует предъявить иск в размере полутора тысяч франков. Таково правило.

Бракоразводный процесс. Клиентка хочет вытянуть деньги у своего супруга. Всего лишь. Не задушить. А Куртеманш хотел бы поднять свои тарифы. Довольно деликатное дело, чтобы обсуждать его при мне. Я спрашиваю, может, мне выйти, но он останавливает:

– Нет, прошу вас, останьтесь.

У Куртеманша хитроватое личико преждевременно состарившегося ребенка. Седые волосы зачесаны назад, круглые очки.

Я приехал в Париж, готовый к схватке со львом. Но здесь, усевшись в кресле, после трехдневных скачек по адвокатам Матильды чувствую себя перегоревшим. Она сменила тридцать адвокатов за пять лет. Отвергла тех, кто пытался ее обхитрить. Некоторых она возвращала, потом снова прогоняла. Она пропускала их по очереди через свою камеру. От самых знаменитых, фотографии которых постоянно появляются в «Пари-Стар», до самых никчемных, тех, что приглашают редакционных секретарш пообедать в ресторан, но из экономии пьют там только воду. Все к ее услугам.

– Здравствуйте, мадам Виссембург. Я – мэтр Шевалье, защитник невиновных.

– Да, я вас знаю. Вы можете вызволить меня отсюда?

– Несомненно. Это будет стоить вам пятьсот тысяч авансом, насчет остальной оплаты определимся потом.

– Вы так уверены в своих силах?

– Положитесь на меня, мадам. Скажите, что вы невиновны, я же позабочусь об остальном.

Матильда доверяла им. Затем она видела их ядовитые улыбки на снимках в газетах, читала их заявления. Она нервничала, угрожала… Тем не менее самые хитрые все еще здесь, исходят слюной, пресмыкаются. Им надо любой ценой сохранить доверие Матильды до самого суда. А потом? Что потом? Пусть подыхает. Но Матильда остается здравой и непоколебимой.

В клане ее последних защитников каждый играл свою роль: носильщик, наперсник, штрафник, весельчак, красавчик. Матильда выбрала Куртеманша, прочитав заметку в «Репюбликен». Он клеймил загнивающую юстицию и коррумпированные магистраты. Ей это понравилось. Куртеманш гордился своим участием в процессе. Это его самое красивое дело. Он встретил меня любезной улыбочкой.