– Да нет же! Финьон выиграл Тур в 1984-м, а не в 1985-м.

Маленький потный человечек с жирными белесыми волосами выходит из-за своей загородки.

– Вас никогда не переспоришь. Раз так, я вас оставляю, – бросает Кобле, прежде чем хлопнуть дверью.

Жименез кашляет.

– Мы уже как старая супружеская пара. Пятнадцать лет вместе в следственном отделе.

У него большие синеватые мешки под глазами. Высокий. Импозантный. На столе лежит номер «Репюбликен», где фотография Жименеза занимает столько же места, сколько фото новой итальянской футбольной команды. Эта известность должна ему нравиться. Задаю ему вопросы как журналист. Привычка. Он отвечает как следователь. Профессия. Мы разговариваем на банальные темы. Я сижу в том же кресле, где столько раз сидела Матильда. Вспоминаю клички, которые она ему давала: «Зануда», «Бородач». Когда она была в хорошем настроении, то говорила: «Мой цыпленок». Пытаюсь представить себе его физиономию, когда Матильда мурлыкала: «Послушай, цыпочка, не рыпайся, ты не получишь меня».

– Итак, полицейские явились с этой историей об исчезновении, – продолжает Жименез. – Заявляют: «Срочно». Срочно, как же, у меня таких «срочно» по десять раз на день! Говорю им, чтобы пришли завтра. Назавтра должен был проходить более спокойный этап Тура.

– И вы сразу же почувствовали интересное дело?

– Сначала это походило на все истории исчезновений. Я думал, что найдут этого типа в объятиях какой-нибудь красотки. Но очень скоро появились тревожные признаки.

Жименез замолкает. Понимая, что может рассказать мне теперь то, что уже опубликовали газеты, не нарушая тайны следствия, он добавляет:

– Наше дело подтолкнуло фальшивое медицинское заключение. 1 июля 1985 года на завод, где работал Эмиль, пришло по почте медицинское заключение на имя Эмиля, подписанное парижским врачом. Это встревожило родственников. Мы связались с врачом. Он описал своего больного как тридцатилетнего парня, не имеющего ничего общего с Эмилем. Такое странное заявление послужило толчком. Мы стали наводить справки о парне и вышли на племянника Матильды. Тогда я сказал себе, что тут действительно не все чисто. Начали работать. За четыре месяца не сумели найти никаких доказательств, только улики.

– Вы искали труп?

– Сначала мы не знали, куда идти. Мадам Виссембург постоянно звонила Терезе в Канны. Мы прослушивали телефон. Крайне странные разговоры. Матильда говорила об Эмильене. Полицейские сначала думали, что так она называла Эмиля. Но потом поняли, что речь шла о машине Эмиля. Поскольку у Матильды была такая же марка машины, она называла свою «Эмильена-1», а его – «Эмильена-2». Однажды полицейские услышали, как она говорила, что надо срочно сменить «школу» для Эмильены.

Жименез заставляет себя говорить «мадам Виссембург». Но часто называет ее просто Матильдой. Как будто речь идет о старой любовнице. Она ускользает от него, как угорь. Скрестив руки, Жименез ждет моих вопросов.

– Вы не пытались найти тайник, где мог быть спрятан труп Эмиля?

– Мы слишком мало знали. Кое-что вытянули из Терезы в Каннах. Она нас привела в гараж, который сняла на фальшивое имя, и там мы нашли машину Эмиля. Тереза по приказу Ma… мадам Виссембург, как раз перед нашим приходом, сожгла все бумаги Эмиля. Мы не могли без конца следить за ними и рисковать, опасаясь, что в конце концов исчезнут все следы преступления. Я решил перейти к действиям. Мы взяли их в одно время. Терезу в Каннах перед своей квартирой, а Матильду при посадке в поезд.

Жименез потирает руки. Чем больше мы говорим о Матильде, тем сильнее заметен у него тик, глаза закрываются, как только он произносит ее имя. Кулаки сжимаются под столом. Он еще не покончил с ней. Хочу спросить, не является ли она ему иногда по ночам? Уверен, что она волнует его больше, чем он хочет показать. Пристаю к нему:

– А потом вы так и не нашли улик?

– Мы нашли в багажнике машины Матильды электрическую бетонорезку, взятую напрокат накануне исчезновения Эмиля. Матильда заявила в прокате, что потеряла ее и даже оплатила стоимость.

– Были следы крови внутри?

– Мы не уверены. Эксперты говорили о каких-то остатках. Были какие-то крошки в моторе. Но это могло быть что угодно. Кроме того, мы заметили, что бетонорезка была демонтирована, тщательно вымыта, деталь за деталью, и вновь собрана: две гайки оказались ржавыми изнутри.

– А потом, целых пять лет, вы пытались объединить все это, чтобы доказать виновность Матильды?

– Не совсем так. Сначала я просто давал ей выговориться, не перебивая. А потом проверял все, что она говорила.

– У вас были проблемы с полицией?

– Сначала да, полиция давила на нас, чтобы мы быстрее закрыли дело. Но потом все быстро уладилось. Я им показал, кто настоящий хозяин.

Жименез пожимает плечами. Чтобы пять лет тянуть с Матильдой, надо быть таким же маньяком, как и она. Я представляю их друг напротив друга… Жименез нервно теребит подтяжки и тянется за сигаретами. Он рано встал и не сомкнул глаз ночью. Сейчас он ждет Матильду. Думает, как, наконец, загнать ее в угол. Она так долго морочит ему голову. Итак, представим. В дверь стучат…

– Мадам Виссембург? Прошу вас, входите. Можете снять с нее наручники…

Матильда входит. Губы поджаты, спина сгорблена. Сегодня она решила поиграть в бедную старушку.

– Господин следователь, вы меня так рано подняли, ну совсем никакого сострадания к моему возрасту.

Матильда садится на самый краешек стула и улыбается. Она на ногах с четырех часов утра. Подняла всех девок в камере, пока готовилась. Каждый раз она прихорашивается перед допросом. Бигуди, макияж, новое платье. Она думает не только о судьях, но и о фотографах, телекамерах. Она не хочет краснеть, когда будет просматривать вечерние газеты.

– Эй, вы меня слушаете? – спрашивает следователь.

– Простите, я задумался.

Жименез продолжает. Я делаю кое-какие заметки. Так, правила игры. Я бы хотел прервать его. Я хочу, чтобы он говорил действительно о Матильде, о ее преступлении.

– Я работал с инспекторами Эррера и Конти, – продолжает Жименез. – Они осуществляли слежку, прослушивание, обыск и проверку банковских счетов. Они даже перерыли грязь в канале, чтобы найти диски от бетонорезки, и копались на свалке, чтобы найти останки трупа.

– А Матильда?

– Она очень старалась, чтобы ее рассказ соответствовал собранным свидетельствам. Она меняла часы, даты, алиби. Надо было постоянно следить за ней…

Я сгораю от желания прочитать первый протокол допроса Матильды. Жименез, кажется, в хорошем настроении.

– Не могли бы вы показать мне один экземпляр протокола допроса? – произношу наконец с рассеянным видом.

Я мог бы у него попросить назвать имя победителя этапа в Турмале в 1977 году, или тысячу франков, или его велосипед, но не протокол допроса Матильды. Нет. Впрочем, как и никто другой. Мой ничего не значащий вид ему не нравится. Между нами возникает необъяснимая неприязнь.

– Вы уверены, что Матильда совершила все, в чем ее обвиняют? – спрашиваю только ради того, чтобы прервать паузу.

– Что все? – раздражается Жименез.

– Все: ее фиктивный брак, любовники, отравления лекарствами, фальшивые документы и завещание, парики и вымышленные имена, и, наконец, расчленение трупа?

– Если вы до сих пор еще этого не поняли, то, видимо, только потому, что спали, – перебивает меня Жименез.

Он сердится. Не осмеливается назвать меня кретином или идиотом. Но это как раз то, что он обо мне думает. Улыбается.

– У вас, наверное, много работы, – говорю я.

– Да, есть немного.

Он уткнул нос в бумаги, делая какие-то пометки.

– Как вы думаете, почему она это совершила? – спрашиваю я, направляясь к выходу.

– Ревность, мсье. Ревность.

Несколько секунд стою в раздумье.

– Матильда никогда не является вам по ночам? – спрашиваю, держась за ручку двери.

Жименез смотрит на меня изучающе.

– Нет, а вам?

– Мне – да.