Он медленно добирался до последней пуговицы. Наверно, прикосновение к ней, к последней надежде, трансформировало обиду в нелюдскую злость. И тут всего себя, всю свою неустроенность и голодность он вложил в удар прямой правой, нацеленный куда-то чуть выше фонарика, туда, откуда исходил приказывающий бас.

Удар был страшным. Генрих не удержался на ногах и свалился с костылей на охнувшее и упавшее от удара существо. Он ничего не видел. Но инстинкт самосохранения, прочно пропитавший его за годы войны, подсказал последовательность движений еще до того, как они стали осознанными.

Стальными кистями он сжал хлипкое горло, из которого только что исходил угрожающий бас. В тот же момент он почувствовал удар ногой по спине. Шинель в какой-то мере смягчила удар. Генрих слегка разжал ладони и очень тихо сказал:

– Вели ему уйти, не то через секунду ты будешь трупом.

– Толя, уходи! – Взмолился под ним грабитель. Взмолился уже не басом, а жалким, чуть ли не детским голоском, из которого вот-вот брызнут горькие слезы.

Рядом, сидя на грабителе, Вадим методично обрабатывал его лицо, придавая ему вид кровавого месива.

Обездвижив противников, Генрих и Вадим подобрали фонарики и осмотрели тех, кто еще минуту назад казался им непреодолимой силой. Мальчишки лет шестнадцати в отличных зимних пальто, красивых меховых шапках, в дорогих и модных в ту пору коричневых американских ботинках на толстой каучуковой подошве, безжизненно валялись на скользкой брусчатке. Третий убежал.

Генрих, скользя, с трудом поднялся на ноги и на всякий случай правым костылем ткнул в пах своего клиента. Душераздирающий крик пересек пустоту площади.

– Ну-ка, раздевайтесь, – приказал Генрих. Холод, не тот, который еще только что забирался под полы шинели, звучал в его спокойной команде. Даже Вадима испугал этот голос, в котором, казалось, все убитые Генрихом во время войны оставили свои автографы.

Грабители покорно сняли пальто.

– Дальше! – Генрих ткнул костылем в пах грабителя, которого только что перестал избивать Вадим.

Они сняли пиджаки. Генрих уже не приказывал. Он только время от времени орудовал костылем. Вадим тоже молчал, наблюдая за этим фантастическим стриптизом. В двух кучах лежала вся одежда и ботинки. Бывшие грабители в нижнем белье и носках дрожали от холода.

–Дальше! – Скомандовал Генрих.

– Дядечка, отпустите, мы больше не будем.

– Дальше! – Велел «дядечка» лет на шесть старше просящего. Нательные рубашки, кальсоны и носки прибавились к кучам. Вадим фонариком ударил своего подопечного.

– Изойдите!

Голые, как первобытные люди в тропиках, они рванулись и исчезли в темноте.

– Чумной ты, Генка. А если бы у них оказались ножи? – Вадим аккуратно увязал два узла, и они медленно направились к общежитию по безлюдной улице.

Вадим продолжал упрекать Генриха в неразумности его поведения даже после того, как тот, огрызнувшись, сказал:

– А если бы ты погиб на войне?

И только после фразы: «А если бы Старик доказал и тебе, что мина не взрывается?», Вадим рассмеялся и перестал пилить своего друга.

Странное свойство человеческой натуры смехом реагировать на события, по меньшей мере достойные глубокой печали. Можно еще понять смех прохожих, увидевших, как молодой зевака, заглядевшись на прошедшую мимо него красивую женщину, наткнулся на столб и набил себе шишку на лбу. Но что смешного в том, что старик, поскользнувшись на огрызке яблока, брошенного каким-то мерзавцем, упал и сломал ногу?

Смех Вадима тоже был реакцией неадекватной.

Минирование в училище преподавал капитан лет сорока. Восемнадцати или двадцатилетние курсанты называли его Стариком. Однажды, объясняя взводу устройство противотанковой мины и ее безопасность для минера, Старик сказал:

– Вот сейчас я не просто наступлю, а шлепнусь на нее, и ничего не случится.

Он действительно шлепнулся на мину. Из двадцати пяти курсантов их взвода в живых остались только Вадим, Генрих и еще один с оторванной ногой.

От капитана не осталось даже петлиц. А ведь мина действительно не должна была взорваться.

На следующее утро вместо университета друзья отправились на толкучку.

Трофеи были великолепны, но, к сожалению, малы и на Вадима и на Генриха. Не более часа заняла у них распродажа вещей. Можно было даже успеть на вторую пару. Но как было не отпраздновать такое несметное для студентов количество денег? Они крепко выпили и сытно закусили в забегаловке, в которой продавали по коммерческим ценам. Закусили сытно впервые за несколько месяцев.

Трапеза не помешала бы Генриху купить не только хорошее зимнее пальто. К сожалению, в эти дни у двух студентов их группы пропали хлебные карточки. То ли они потеряли, то ли кто-то стащил. Оба студента были в отчаянии, а группа – в трауре. Уже планировали, как от голодного пятисотграммового пайка подобия хлеба каждый студент будет отщипывать по кусочку, чтобы не дать погибнуть товарищам. Но отщипывать не пришлось. Генрих дал каждому студенту по тысяче семьсот рублей, не оставив себе ни копейки. Оба студента были спасены от голода, а покупка пальто откладывалась до лучших времен. Увы, до окончания университета эти времена не наступили.

Дипломная работа Генриха оказалась сенсацией, хотя было известно, что бывший сапер – первый студент на факультете. Рецензировавший дипломную работу профессор, видный физик-теоретик, написал, что это законченная кандидатская диссертация. Никто не сомневался в том, что Генриху предложат остаться в аспирантуре. Но его почему-то не оставили. И даже, в отличие от сереньких студентов, которых распределили учителями физики здесь же, в столице республики, Генриха направили учителем в глухую провинцию.

За полтора года, в свободное от преподавания время, он с увлечением работал над очень занятной проблемой и оформил ее как диссертацию. К его дипломной работе проблема не имела никакого отношения.

День в Москве, когда он привез свою работу в Институт физических проблем, начался с подозрительного взгляда гардеробщицы, принявшей его шинель. Именно в этот момент Генриху стало абсолютно ясно, что он обязан приобрести пальто. Совсем недавно он сменил свой китель на гражданский костюм, съевший все сбережения. Пальто он сможет купить не раньше лета. К его шинели притерпелись в школе, но это вовсе не значит, что в Институте физических проблем к ней может быть такое же снисходительное отношение.

Вскоре он получил извещение, что его диссертация принята к официальной защите, что не позже, чем через месяц ему сообщат, кто официальные оппоненты. Защита, учитывая загрузку Ученого совета, вряд ли состоится раньше будущего года. Не прошло и недели, как из Института пришло еще одно письмо, от академика Ландау, начинавшееся обращением «Дорогой Генрих Абрамович!» Академик предлагал выбросить в унитаз официальное письмо, так как лично он будет одним из оппонентов, и, следовательно, защита состоится максимум через три месяца.