Примерно так же кричал он в Вене в день битвы под Эслингом, когда Дунай вздыбился и снес мосты, но в конце концов Дунай ему удалось победить!

Укротит ли он огонь, как укротил воду?

Нет; словно питаемый невидимой силой, огонь разрастался, его огромное кольцо все приближалось. Наполеон был буквально окружен морем пламени: каждый дом был как поднимающаяся волна, и ужасный прилив непрерывно приближается и уже начинает биться у стен Кремля.

День проходит в созерцании этого ужаса. Все толпятся вокруг императора и умоляют его покинуть Кремль, но он, будто боясь, что его хотят увести силой, цепляется за оконные рамы. Наступает ночь, а огонь уже так близок, что отражение пламени мечется на разгневанном лице этого второго Юпитера, осажденного титанами.

Все, кто считает, что имеют какое-то влияние на него, собрались здесь: его ближайший наперсник князь Невшательский, его зять Мюрат, его пасынок принц Евгений — все на коленях умоляют его, но он кажется глухим, бесчувственным, немым! Все его способности свелись лишь к одной — видеть! Скрещенные руки; непокрытая голова; лицо, позолоченное отблесками медного цвета… Он смотрит…

Вдруг из уст в уста пробежал шепот, каждый передает его как можно быстрее своему соседу и толкает перед собой, чтобы он скорее дошел, наконец, до императора.

— Огонь в Кремле!

Но этого все еще недостаточно.

— Пусть его потушат! — приказал император.

Повиновались: огонь потушен.

Десять минут спустя тот же шепот, еще более угрожающий, возобновляется.

— Потушите! Потушите! — повторяет Наполеон.

Но в третий раз пожар вспыхивает уже в Арсенальной башне. На этот раз схватили поджигателя: это полицейский солдат.

Его приводят к Наполеону, и тот ведет допрос.

Человек подчинился полученному приказу. От кого он получил приказ? От своего начальника. А тот от кого? От своего начальника.

Таким образом, приказ поступает сверху; значит, это не индивидуальный фанатизм каких-то мерзавцев, поджигающих столицу России: выполняется полученный приказ, выполняется заранее составленный план.

Наполеон пожимает плечами и с брезгливым жестом дает знак, чтобы увели с его глаз поджигателя. Того уводят во двор и закалывают штыком; он умирает, но при этом смеется и произносит по-русски какую-то угрозу.

Один поляк услышал ее. В ужасе он поднимается по лестнице дворца и достигает комнаты, где упорно продолжает оставаться Наполеон.

— Кремль заминирован! — сообщает он. — Русские надеются взорвать императора вместе с его штабом!

— Сир, — сказал Евгений, — против людей борются, как Цезарь и Александр; против богов борются, как Диомед и как Ахилл; но с огнем не борются.

— Хорошо! — сказал, решившись наконец, Наполеон, — где Северная лестница?..

Двери быстро раскрываются, гиды бросаются вперед, чтобы указать дорогу, торопятся, так как сами подвергаются опасности, спускаются по знаменитой Северной лестнице, увековеченной избиением, которое учинили там стрельцы.

— Куда император желает перевести свой штаб? — спросил Бертье.

— На петербургский тракт, — сказал Наполеон, — в Петровский императорский замок.

Таким образом, несмотря на пожар и заложенную мину, несмотря на разверзшийся под его ногами вулкан, он не отступит, не пойдет назад в сторону Франции, наоборот, он продвинется хоть на одно льё по дороге к Петербургу.

Но доберутся ли они до Петровского замка? Слишком долго ждали! Только что они были осаждены пожаром, теперь они просто блокированы огнем.

По коридору, проложенному через каменистые породы, им удается достичь потерны и выбраться, наконец, из Кремля.

Но, выйдя из Кремля, они оказались еще ближе к пламени, в центре огромного горящего костра; улицы, окутанные облаками дыма, не видны; воздухом, насыщенным пеплом, невозможно дышать: он обжигает легкие.

Наугад спустились куда-то, что походило на улицу. По счастью, это в самом деле была улица, но узкая, извилистая, с двух сторон охваченная огнем.

Император шел пешком в окружении человек двадцати; впереди него находились Мюрат и Евгений: они размахивали своими шляпами, чтобы легче было дышать; Бертье следовал за Наполеоном — всегда одинаковый: оставаясь позади, как и везде, проходя там, где шел император, но не впереди и не сбоку, получая от него импульс, но никогда не проявляя инициативы.

Так двигались они между двумя стенами огня, под сводом огня, по огненной земле! Загоревшиеся балки падали справа и слева; расплавленные железо и свинец текли с крыш, как дождь во время грозы. Языки пламени, сгибаясь от ветра, своими кончиками лизали перья на шляпах офицеров, потом, поднимаясь вдруг, тянулись к небу как огненные вымпелы.

Надо было вырваться, найти выход — или они задохнутся.

Еще пять минут — и никто уже не выйдет из этой отдушины ада!

В какое-то мгновение решили вернуться назад, но несколько домов вдруг рухнули и образовали горящую баррикаду, преградившую отход.

— Вперед же! Вперед! — призвал Мюрат.

— Вперед! — повторил Евгений.

— Вперед! — приказал сам Наполеон.

Но те, кто был в авангарде, закрыли голову руками и ответили задыхающимся голосом:

— Невозможно! Мы ничего там не видим, повсюду огонь!

В эту минуту среди дыма послышалось:

— Сюда, сир, сюда!

И слева от императора, из клубов дыма, появился молодой человек тридцати лет, со следом сабельного удара на лице, еще бледный от недавней раны.

— Ведите нас, — сказал ему Наполеон.

— Сюда, сир! — повторил молодой человек.

И снова, погружаясь в клубы дыма, он позвал:

— Сюда, сюда! Я отвечаю за все!

Наполеон прикрыл носовым платком рот: воздух стал невыносимым, удушливым, смертельным.

— Сюда, сир! — слышался время от времени голос.

И действительно, через несколько шагов пламя стало менее жгучим, а дым менее плотным: они очутились в квартале, сгоревшем еще утром.

В самое пекло чуть не попал генерал, которого несли на носилках, его чудом спасли: это был маршал Даву, раненный в сражении на Москве-реке. Он заставил нести себя в Кремль, чтобы уговорить Наполеона покинуть этот роковой дворец.

Увидев императора, маршал приподнялся и протянул к нему руки. Наполеон принял его благосклонно, но спокойно, как будто только что совершил обычную прогулку.

В эту минуту в пятидесяти шагах появился обоз с порохом, следовавший сквозь пламя.

— Пропустите императора! — закричал молодой офицер.

— Пропустите порох, сударь, — произнес император. — Порох при пожаре, — добавил он, пытаясь улыбнуться, — нужно спасать прежде всего.

Один зарядный ящик взорвался.

Все, кто окружал императора, сгрудились вокруг него.

Второй, третий, потом четвертый ящик взорвались, как и первый. Горящие щепки летели пылающим дождем.

Ящиков было пятьдесят; император и его свита подождали, пока проехал обоз, а потом отправились сами.

Приближаясь к Петровскому замку, Наполеон спросил Даву:

— Это тот лейтенант Ришар, которого вы мне в свое время прислали в Донаувёрт, идет впереди нас? Он прибыл так вовремя, чтобы показать нам дорогу в этом море огня!

— Да, сир, — сказал Даву, — только он стал уже капитаном.

— Надо, чтобы он на этом не остановился, Даву, и пока вы не сделали его командиром батальона, отдайте ему свой офицерский крест Почетного легиона.

Маршал позвал молодого офицера и, сняв свой золотой крест, сказал ему:

— Капитан Ришар, это вам от императора!

Капитан Ришар поклонился, а Наполеон, проходя, сделал ему знак рукой, означавший: «Я тебя узнал и не забуду!»

Молодой человек отошел, готовый без единой жалобы, не жалея себя, умереть за императора.

На следующий день, проснувшись, Наполеон бросился к окну, выходящему в сторону Москвы. Он надеялся, что пожар, если не совсем погас, то хоть немного утих, но город по-прежнему был покрыт сплошной пеленой огня и облаком дыма. Это была Москва, в которую мы пришли издалека, и которая, казалось, отдалялась и убегала от нас, как мираж в пустыне; эта Москва, на которую, наконец, мы наложили руку, оказалась просто грудой пепла! Теперь стали неуловимыми не только армии царя, но и сами его города.