Это были странные принципы, но они находились в полном соответствии с диким невежеством народа, исповедовавшего их.

Последовало всеобщее восстание, и результатом его стала капитуляция при Байлене, то есть первое позорное пятно в истории нашего оружия с 1792 года.

Капитуляция была подписана 22 июля 1808 года.

Тридцать первого числа того же месяца английская армия высадилась в Португалии.

Двадцать первого августа состоялась битва при Вимейро, стоившая нам двенадцати пушек и полутора тысяч убитых и раненых; наконец, 30-го числа было подписано соглашение в Синтре, по которому армию Жюно надлежало вывести из Португалии.

Эти новости вызвали чрезвычайный отклик в Париже.

Наполеон знает одно лишь лекарство для такого поворота событий — свое присутствие.

Бог еще с ним, удача сопровождает его. Испанская земля увидит еще чудеса Риволи, Пирамид, Маренго, Аустерлица, Йены и Фридланда.

Он пожмет руку императору Александру, убедится в намерениях Пруссии и Австрии (за ней следят новоиспеченные короли: Саксонский — из Дрездена, а Вестфальский — из Гессен-Касселя). Он приведет с собой из Германии восемьдесят тысяч ветеранов, заглянет по пути в Париж, где объявит законодателям, что вскоре орлы будут парить над башнями Лиссабона, и отправится в Испанию.

Четвертого ноября он прибывает в Толосу.

Десятого маршал Сульт при поддержке генерала Мутона берет Бургос, захватывает двадцать пушек, убивает три тысячи испанцев и столько же берет в плен.

Двенадцатого маршал Виктор разбивает при Эспиносе два корпуса — ла Романы и Блэка, убивает восемь тысяч их солдат, десять генералов, берет двенадцать тысяч пленных и захватывает пятьдесят пушек.

Двадцать третьего маршал Ланн уничтожает при Туделе армии Палафокса и Кастаньоса, забирает у них тридцать пушек, берет в плен три тысячи солдат и убивает или топит четыре тысячи.

Дорога на Мадрид открыта! Пожалуйте в город Филиппа V, сир! Разве вы не наследник Людовика XIV и не знаете дорогу ко всем столицам? К тому же депутация города Мадрида ожидает вас и выходит вам навстречу, чтобы попросить у вас прощения, и вы с удовольствием дадите его…

Теперь поднимитесь на плоскую крышу Эскуриала и послушайте: со всех сторон вы услышите только эхо победы!

Вот ветер с востока — он несет вам весть о боях при Кардедеу, Льинарсе, Льобрегате, Сан-Фелисе и Молино-дель-Рей; впишем пять новых названий в наши календари — и нет больше врагов в Каталонии!

А вот ветер с запада, также ласкающий ваш слух, — он дует из Галисии и сообщает вам, что Сульт разбил арьергард Мура, заставил целую испанскую дивизию сложить оружие; ваш военачальник прошел по трупам испанцев, добрался до англичан, отбросил их на корабли, и те распустили паруса и исчезли, оставив на поле боя тела главнокомандующего и двух генералов.

А вот северный ветер, весь пронизанный пламенем, — он несет вам весть о взятии Сарагосы. Прежде чем вступить на центральную площадь, сир, мы дрались двадцать восемь дней! И еще двадцать восемь дней после того, как на нее вступили, дрались от дома к дому, как в Сагунте, как в Нуманции, как в Калагоре! Дрались мужчины, женщины, старики, дети, дрались священники! Французы стали хозяевами Сарагосы, то есть того, что было городом, а стало лишь руинами!

А вот южный ветер — он несет вам вести: взят Опорто, восстание в Испании задушено — если не сказать погашено, Португалия захвачена — если не сказать снова завоевана. Вы сдержали свое слово, сир! Ваши орлы парят над башнями Лиссабона!

Но где же вы, о победитель! И почему, едва приехав, вы вновь отправились в путь?

Ах, да! Ваш старый недруг, Англия, только что сбила с пути Австрию; она сказала ей, что вы находитесь в семистах льё от Вены, что вам еще необходимо собрать вокруг себя все свои силы и сейчас подходящий момент, чтобы отобрать у вас — у вас, кого папа Пий VII только что отлучил от Церкви, как отлучили Генриха IV Германского и Филиппа Августа Французского, — отобрать у вас Италию и прогнать вас из Германии. И она поверила в это, самонадеянная! Она собрала пятьсот тысяч человек, отдала их в руки своих трех эрцгерцогов — Карла, Людвига, Иоганна — и сказала им: «Летите, мои черные орлы! Я отдаю вам на растерзание рыжего орла Франции!»

Семнадцатого января Наполеон верхом отправился из Вальядолида; 18-го он прибыл в Бургос, а 19-го — в Байонну; там он сел в карету и, когда все думали, что он еще в Старой Кастилии, 22-го в полночь уже стучал в ворота Тюильри со словами: «Открывайте, это будущий победитель Экмюля и Ваграма!»

Правда, будущий победитель Экмюля и Ваграма возвращался в Париж в очень скверном настроении, и было от чего.

Эта война в Испании, которую он считал полезной, ему не нравилась, но, поскольку она была уже начата, у нее по крайней мере было одно преимущество — она привлекла англичан на континент.

Как ливийский великан, Наполеон чувствовал себя действительно сильным только тогда, когда касался земли. Если бы он был Фемистоклом, то подождал бы персов в Афинах и вовсе не стал бы отрывать Афины от их побережья, перенеся город в Саламинский залив.

Фортуна, любовница, которая всегда была ему так верна: и когда он заставил ее сопровождать его от Адидасе до Нила, и когда заставил следовать за ним от Немана до Мансанареса, — эта Фортуна изменила ему при Абукире и при Трафальгаре!

А ведь он только что одержал три победы над англичанами, убил у них двух генералов, ранил третьего и оттеснил их к морю, как Гектор поступил с греками в отсутствие Ахилла, и теперь вдруг вынужден был покинуть Иберийский полуостров, узнав, что происходит в Австрии и даже в самой Франции.

Поэтому, прибыв в Тюильри и войдя в свои апартаменты, он едва взглянул на постель, хотя было уже два часа ночи, и, перейдя из спальни в рабочий кабинет, сказал:

— Пусть пойдут разбудят великого канцлера и предупредят министра полиции и великого электора, что я их жду: первого в четыре часа, второго — в пять.

— Следует ли предупредить ее величество императрицу о возвращении вашего величества? — спросил камердинер, которому был отдан этот приказ.

Император на мгновение задумался.

— Нет, — сказал он. — Сначала я хочу видеть министра полиции… Только последите за тем, чтобы меня не беспокоили до прихода великого канцлера: я буду спать.

Камердинер вышел, и Наполеон остался один.

Тогда, взглянув на часы, он сказал себе:

«Четверть третьего; в половине третьего я проснусь».

И, бросившись в кресло, он вытянул левую руку на подлокотник, а правую просунул между жилетом и сорочкой, прислонился к спинке красного дерева, закрыл глаза, слегка вздохнул и заснул.

Наполеон, как и Цезарь, обладал этим ценным свойством — засыпать там, где приходилось, тогда, когда хотелось, и на то время, которое он мог себе позволить. Если он говорил: «Я посплю четверть часа» — редко случалось, чтобы адъютант, камердинер или секретарь, получивший приказ разбудить его, войдя в комнату в назначенное время, не заставал его с открытыми глазами.

У него была еще одна редкая особенность, свойственная, как и первая, некоторым гениальным людям, — просыпаясь, он сразу переходил от сна к бодрствованию: его глаза, открываясь, тотчас же становились ясными, его мозг уже работал, мысли были одинаково четкими как через секунду после пробуждения, так и за секунду до сна.

Таким образом, едва закрылась дверь за камердинером, получившим поручение созвать трех государственных мужей, как Наполеон уже спал и — странное дело! — никакого следа страстей, волновавших его душу, не отражало его лицо.

В кабинете горела только одна свеча. Услышав желание императора уснуть на некоторое время, камердинер унес два канделябра: слишком яркий свет мог бы даже сквозь веки коснуться глаз Наполеона; он оставил только подсвечник со свечой — с ее помощью зажигались канделябры.

Поэтому весь кабинет был погружен в мягкий и прозрачный полусвет, что придает предметам чарующий и легкий ореол. Именно при такой светящейся темноте или, если хотите, при таком темном свете любят проходить видения, возникающие во сне, или призраки, порождаемые угрызениями совести.