Заид, один из вежливейших сподвижников Криспа, сейчас имел такой вид, словно был готов вырвать из пленника причину своего поражения раскаленными щипцами.

– А можно ли поставить защиту против твоих чар?

– Очевидно, можно. – Заид, прежде чем продолжить, бросил на пленника очередной яростный взгляд. – Это я знал и прежде. Но мне даже в голову не приходило, что этого вшивого фанасиота снабдят столь мощной защитой. Если все мятежники подобным образом защищены, то допросы станут менее надежными и более кровавыми.

– Истина благого бога охраняет меня, – гордо заявил пленник, словно не понимая, что неуязвимость перед магией отдаст его в руки пыточников.

– А вдруг он говорит правду? – спросил Крисп.

Заид презрительно фыркнул, но внезапно задумался.

– Возможно, фанатизм и служит ему определенной защитой, – предположил маг.

– Одна из причин, почему волшебство столь часто оказывается бессильным на поле битвы, состоит в том, что сильно возбужденные люди менее уязвимы для его воздействия. И искренняя вера в собственную правоту может сходным образом защищать этого парня.

– А можешь ты проверить, так ли это?

– На это требуется определенное время. – Заид поджал губы и, судя по его лицу, собрался погрузиться в размышления.

Но Крисп его уже опередил. Едва фанасиотов касалась магия, что-то обязательно шло наперекосяк. Заид не сумел определить, куда еретики увезли Фостия – чье отсутствие стало для отца болью, которую он кое-как подавлял бесконечной работой, – он не сумел выяснить, почему не в силах это узнать, а теперь не смог выжать правду из обыкновенного пленного. С точки зрения Заида, фанасиот стал интригующим вызовом его магическим способностям. Для Криспа неудача Заида превратила пленника в препятствие, которое необходимо сокрушить, потому что более мягкими методами с ним не справиться.

– Пусть им займутся люди в красной коже, – резко произнес император.

Следователи, не прибегавшие к магии, носили красную кожаную одежду, на которой кровь не видна.

В молодости Крисп не столь быстро отдал бы такой приказ. Он знал, что проведенные на троне годы – и его желание оставаться на нем еще много лет сделали его более жестким, пожалуй, даже жестоким. Но у него всегда хватало сил распознать в себе эту жесткость и не прибегать к ней до тех пор, когда обойтись без нее никак нельзя. И сейчас, рассудил Крисп, настал как раз такой момент.

Вопли фанасиота долго не давали ему заснуть. Крисп был правителем, поступавшим так, как полагал необходимым; монстром себя он не считал. Уже после полуночи он влил в себя чашу вина и отгородился винными парами от криков пленника. Наконец он уснул.

Прожив всю жизнь под шум морских волн, Фостий обнаружил немало странностей в холмистой местности, через которую они ехали. Ему был непривычен постанывающий гул ветра, который даже пахнул не правильно, принося с собой запахи земли, дыма и животных вместо привычного привкуса морской соли, которого он не замечал, пока не лишился.

Прежде он мог выглянуть из высокого окна и увидеть горизонт далеко за голубым простором, ныне же тот сузился до нескольких сот шагов серых скал, серовато-коричневой земли и серовато-зеленых кустов. Фургон, в котором он находился, петлял по дорогам столь узким, что по ним, казалось, и лошадь не пройдет, а уж тем более нечто на колесах.

И, конечно же, никто не обращался с ним так, как Сиагрий и Оливрия. Всю жизнь окружающие выполняли, а то и предвосхищали любое его желание и прихоть.

Единственными исключениями были отец, мать, когда была жива, и братья – а как старший брат он научился добиваться своего и от Эврипа с Катаколоном. И ему даже в кошмарном сне не могло привидеться, что дочь главаря мятежников и какой-то головорез станут не только поплевывать на его желания, но и командовать им.

Им же и в голову не приходило, что они не имеют права поступать иначе.

Когда дорога приблизилась к очередному из бесчисленных поворотов, Сиагрий сказал:

– Эй, ты, ложись. Если тебя кто и увидит, это наверняка окажется кто-то из наших, но никто еще не дожил до старости, полагаясь на авось.

Фостий улегся на дно фургона. Когда Сиагрий в первый раз велел ему так поступить, он заартачился, и Сиагрий тут же влепил ему затрещину. Выпрыгнуть и убежать Фостий не мог, потому что запястья ему стягивала веревка, привязанная другим концом к фургону. Он мог, конечно, подняться и закричать, призывая на помощь, но, как сказал Сиагрий, большинство местных жителей были фанасиотами.

Когда он попробовал не подчиниться, Сиагрий сказал еще кое-что:

– Слушай, парнишка, ты, наверное, думаешь, что сможешь высунуться из фургона и погубить нас. Возможно, ты и прав. Но советую тебе запомнить вот что: обещаю, что тебе не доведется увидеть наши головы на кольях возле Вехового Камня.

Блефовал ли он? Вряд ли. Несколько раз мимо проезжали другие фургоны или всадники, но Фостий лежал спокойно. В большинстве случаев, когда ему приказывали лечь на дно фургона перед поворотом, где дорога не просматривалась, на ней никого не оказывалось. Вот и сейчас через минуту-другую Сиагрий бросил ему через плечо:

– Ладно, парень, можешь лезть обратно.

Фостий вернулся на свое место между силачом возницей и Оливрией и спросил:

– Да куда вы меня везете, в конце концов?

Он задавал этот вопрос со дня похищения. Как и всегда, Оливрия ответила:

– Не будешь знать – не проболтаешься, если тебе повезет сбежать. – Она поправила упавшую на щеку прядь волос. – Если ты, конечно, решишь, что стоит попробовать.

– Может, мне этого меньше хотелось бы, если бы вы мне больше доверяли, возразил Фостий. Его религиозные убеждения почти не отличались от догм фанасиотов, но ему было трудно заставить себя полюбить людей, которые его опоили, похитили, избили и лишили свободы. Он решил рассмотреть эту проблему с теологической точки зрения. Быть может, ему следует одобрить их действия, потому что они избавили его от отвратительно комфортабельного мира, в котором он проживал?

Нет. Пусть он небезупречно религиозен, но тех, кто его мучает, он и сейчас воспринимал как врагов.

– Не мне решать, можно ли тебе доверять, – сказала Оливрия. Это сделает мой отец, когда ты предстанешь перед ним.

– И когда это случится? – в несчетный раз спросил Фостий.

– Когда надо, – отрезал Сиагрий, опередив Оливрию. – Тебе не кажется, что ты задаешь чертовски много вопросов?

Фостий промолчал, надеясь, что делает это с достоинством, и опасаясь, что со стороны он выглядит вовсе не так, как ему хотелось бы. Легко сохранять достоинство, когда его подкрепляют роскошные одеяния с золотым шитьем, неоспоримая власть и пышный дворец со множеством слуг. Гораздо труднее выглядеть достойно в драной занюханной тунике и со связанными ногами, а еще труднее было делать это несколько дней назад, когда Фостий, весь загаженный и вонючий, оказался во власти тех, на кого хотел произвести впечатление.

Громыхая колесами, фургон приближался к очередному повороту, а это означало, что Фостию предстояло вновь прятаться – или, может, правильнее сказать «быть спрятанным»? Даже его учитель грамматики не ответил бы с ходу на такой вопрос – на полу фургона. Однако на сей раз, когда поворот был без происшествий преодолен, Сиагрий удовлетворенно хмыкнул, а Оливрия негромко захлопала в ладоши.

– Эй, ты, вставай, – велел Сиагрий. – Считай, почти приехали.

Фостий все еще думал, что его привезли в порт Питиос, хотя запаха моря не ощущал. Питиос он никогда не видел, но представлял городом вроде Наколеи, только, вероятно, еще меньше и замызганнее.

Показавшийся впереди городок был и в самом деле меньше и замызганнее Наколеи, но на этом сходство с представлениями Фостия кончалось. Это был никакой не порт, а кучка домов и мастерских в долине, чуть более широкой, чем большинство из попадавшихся ему на пути.

Угрюмый форт со стенами из серого известняка возвышался над окружающими домишками, словно Собор в столице над остальными зданиями.