– Но не нарушай обычая, – предупредил аршаум.

Горгид покачал головой:

– Нет, это всего лишь байка.

Гуделин и Скилицез переглянулись, пожали плечами… и кивнули, не найдя ничего лучшего.

Боргаз, несомненно, говорил по-видессиански куда лучше, чем грек. Он выслушал этот диалог с удовольствием. Особенно йезду понравилось, что товарищи Горгида не слишком доверяют его эрудиции. Тяжелые миндалевидные глаза йезда на миг вспыхнули злобой, когда Горгид наклонил голову перед Аргуном и начал рассказывать свою притчу. Ариг переводил рассказ.

– Великий каган! Этот человек из Иезда – превосходный собеседник, в чем никто не усомнится. Его слова напомнили мне одну историю, известную среди моего народа.

До этого момента вождь аршаумов также не обращал на грека большого внимания, рассматривая его как незначительного человечка при видессианском посольстве. Теперь каган смотрел на Горгида с живым интересом. Среди кочевников, не имевших письменности, хороший рассказчик всегда в большом почете.

– Давайте выслушаем его, – предложил Аргун. Старейшины затихли, ожидая интересного рассказа.

Довольный тем, что Аргун проглотил приманку, Горгид начал:

– Давным-давно, в одной стране под названием Египет, жил великий царь по имени Сесострис. – Он увидел, как аршаумы шевелят губами, пытаясь запомнить странные имена. – Этот Сесострис был могучим воином. Он победил множество врагов, подобно тому, как поражал их великий воин и повелитель нашего друга Боргаза каган Вулгхаш.

Улыбка исчезла с лица йезда. Сарказм больно задел его – тем более что это был любимый прием самого Боргаза.

– Итак, покорил Сесострис множество стран и царств. Он обращал в рабство владык и царей, чтобы показать им, сколь он могуч. Он надевал на них узду и заставлял их тащить свою юрту, словно они были лошадьми. – На самом деле в притче говорилось о колеснице, но Горгид вовремя внес изменения, чтобы слушателям было понятнее. – И вот однажды он заметил, как один из покоренных царей смотрит, не отрываясь, на вертящиеся колеса. Сесострис спросил: «Что интересного ты заметил, раб?» Плененный царь отвечал Сесострису: «Гляжу я, как крутятся и крутятся колеса. И думается мне: то, что когда-то было внизу, теперь наверху, а то, что было наверху, низвергнуто вниз, в грязь…» Сказав так, он отвернулся и снова пошел вперед. Но Сесострис понял его. Говорят, несмотря на свою непомерную гордыню, он больше никогда не заставлял царей возить свою юрту.

Гул разговоров стал громче, когда аршаумы услышали перевод притчи и стали обсуждать ее между собой. Двое-трое с любопытством поглядывали на Боргаза, вспоминая его хвастовство. Аргун сохранял неподвижность. Не шевелясь, он сказал своему старшему сыну несколько слов.

– Мой отец благодарит тебя за… м-м… интересный рассказ.

– Я понял.

Отвесив поклон кагану, грек повторил это на языке аршаумов. Аргун улыбнулся, поправил ошибку в произношении.

Боргаз нацепил на себя непроницаемую личину дипломата. Его лицо стало будто высеченным из камня. Он глядел па Горгида большими темными глазами, точно змея, завораживающая птицу. Впрочем, грек был не из тех, кого можно было запугать взглядами. Однако Горгид понял, что отныне нажил себе смертельного врага.

Все мятежи и междуусобицы, которые Марк повидал за два года жизни в Видессе, показались ему детскими игрушками по сравнению с тем, что он застал в Гарсавре. По дороге в этот город легионеры взяли в плен около тысячи намдалени, спасавшихся маленькими, плохо организованными группками, на которые всегда распадается побежденная армия.

Примерно сотня островитян еще удерживали крепость неподалеку от Гарсавры, обороняя ее одновременно и от римлян, и от йездов. Трибун даже и не пытался взять эту крепость штурмом – она была скорее полезна ему, поскольку прикрывала город от кочевников, просачивающихся небольшими отрядами со стороны плато.

Иезды были и в Гарсавре, однако они вовсе не контролировали город. Когда легионеры прибыли туда, Гарсавра была скорее ничейной территорией. Что, в свою очередь, означало, что никто не взял на себя труд изгнать оттуда кочевников. Нападать на них в то время, пока велись переговоры о заложниках, было бы неразумно. Поэтому трибун мудро сделал вид, будто не замечает йездов.

Кстати, йезды относительно мирно шатались по городу, дивясь виду больших зданий. Рядом с городом Видесс или с Римом Гарсавра была всего лишь сонной провинциальной «столицей»; но для людей, которые всю жизнь проводили в шатрах, она представляла потрясающее зрелище.

Иезды обменивали шкуры, шерсть, мед на всякие безделушки. Однажды Марк увидел кочевника, гордо нахлобучившего на голову ночной горшок. Этот предмет заменял йезду обычную меховую шапку. Трибун уже собирался сообщить йезду, что он нацепил себе на голову, но товарищи кочевника глядели на счастливца с таким нескрываемым восхищением и такой завистью, что Марк просто не решился вмешиваться. Кроме Скавра, немало горожан имели удовольствие насладиться этой картиной. Последнее обстоятельство породило новое прозвище для йездов. Это могло впоследствии принести немало бед.

Однако злополучный приобретатель ночного горшка и связанные с ним беспокойства были наименьшей из тревог трибуна в вопросах взаимоотношений легиона и горожан. Как и гарсавране, Марк опасался нападения кочевников со стороны центрального плато. Поэтому поначалу Скавр – несколько наивно – ожидал, чтобы многие из горожан присоединились к его отряду или, по крайней мере, увидели в легионерах неожиданную помощь.

Более того, Скавру позарез необходима была поддержка местного населения. Добыча Пакимера, взятая в Кизике, не помогла собрать шесть тысяч золотых – именно такую сумму Явлак потребовал за вождей мятежа, находившихся у него в плену. Для очистки совести Марк разослал по всему городу воззвания, однако он хорошо знал: в таком деле, коль скоро речь зашла об их кармане, имперцы не станут помогать ему добровольно.

Туризин Гавр все еще воевал с пиратами на востоке, а кроме Императора, ни у кого в Видессе не было горячей охоты раскручивать скрипучие колеса бюрократического аппарата. Слишком хорошо, к сожалению, была знакома Скавру эта адская машина.

Поэтому Марк принял единственное возможное решение: он собирался взять необходимую сумму у жителей Гарсавры и вернуть им долг позже – когда чиновники столицы сумеют наконец отправить золото на запад. Однако ожидать, чтобы гарсавране пошли на это с легкостью, было бы верхом наивности.

Конечно, многие местные жители поддерживали Туризина. Во всяком случае, немалое их количество заявляло об этом во всеуслышание, пока имперские войска удерживали город. Но почти столько же до сих пор жалели о Баане Ономагуле. Обширные владения разбитого Драксом мятежника располагались совсем недалеко отсюда – к югу от Гарсавры. Баан был мертв, он погиб от руки ненавистных многим чужеземцев-наемников (прежде чем те пошли по его стопам). Теперь уже никто не вспоминал о том, что Ономагул был предателем. Самоуверенный, раздражительный, коварный, он каким-то чудом был произведен чуть ли не в святые.

Полной противоположностью сторонникам Баана оказались те, кто жалел о поражении намдалени и восстановлении императорской власти в Гарсавре. Покойный Антакин говорил Марку о том, что островитяне довольно популярны в городах. Сообщение гонца оказалось чистой правдой. «Государство» Дракса было куда меньше Империи, поэтому барон не облагал города тяжелыми налогами, как это делал Туризин. Возможно также, мягкое отношение к городам было красивым жестом намдалени, которые не желали возбуждать против себя недовольство всего видессианского населения. Во всяком случае, эти действия – чем бы они ни были продиктованы – обеспечили Драксу поддержку у немалого числа гарсавран. Они даже начали перенимать обычаи победителей и ходили поклоняться Фосу в храме, который Dракс передал намдаленским жрецам (с точки зрения ортодоксальных видессиан – злостным еретикам!).