Дождь стучал по ивам, чьи тяжелые кроны тянулись вниз, к водам быстрой реки Анаграммы, располневшей от небесных потоков. Стучал дождь и по крышам замка Шварценбург, нынешнего Дома правительства, и по развалинам замка Гильденмайстер, под темными гулкими сводами которого, в подвале, сейчас творились странные вещи. Черная месса, колдовской обряд, шабаш — так подумал бы каждый, кто осмелился бы заглянуть в подвал на огонек. На холодном каменном полу, заваленном кирпичной крошкой, среди одноразовых шприцев, использованных презервативов и засохших экскрементов, горели свечи. Подвал когда-то служил пыточной камерой. Именно в нем, если верить древним рукописным книгам, чудом дошедшим до наших дней, тевтонские рыцари пытали, а затем казнили последнюю прусскую ведьму. Последнюю ли?
Под сводами этого мрачного и вечно холодного подвала двое мужчин и две женщины совершали обряд по всем канонам черной магии. Они жаждали встречи с демоном и тщательно приготовились к ней. В центре, на полу, старательно расчищенном и украшенном черными с золотом свечами, между которыми лежали цветки кувшинок, они нарисовали две белые окружности. В одной из них начертили неведомый фосфорически светящийся знак, символизирующий имя и сущность вызываемого демона. В другой — ярко-белый пентакль, повернутый одной из вершин к имени демона. На острие лежал серый козел со связанными копытами, его бородатая морда была перемотана веревкой. В двух других вершинах стояли девичьи фигуры в поблескивающих антрацитом плащах. Хоть головы их и были укрыты капюшонами, по очертаниям фигур, которые угадывались даже в дрожащем тусклом пламени свечей, казалось, что девушки эти очень и очень красивы. Действительно, неземной красотой Яны и Анны Гелочек стоило восхититься. Казалось, что природа, создав один шедевр, осталась настолько довольна результатом, что решила его продублировать. Грациозные, изящные двойняшки с прозрачными льдинками голубых глаз, бледной атласной кожей, тонкими запястьями и щиколотками, длинными шеями — таких девушек в любую эпоху признали бы красавицами. В оставшихся вершинах пентаграммы стояли Сатанюга и Следак — люди без имен. В руках высоченный Сатанюга, лицо которого наполовину было закрыто черным капюшоном, держал старинный фолиант в сильно потертом кожаном переплете — Гримуар, незаменимую книгу для черных ритуалов. Сатанюга беззвучно шевелил бескровными губами, вперив взгляд в ветхие страницы, и водил по ним указательным пальцем. На пальце не хватало одной фаланги. Следак, сутулый мужчина лет сорока, похожий на поэта Александра Блока, стоял, низко опустив седую длинноволосую голову, и не поднимал взгляда от белого угла пентакля под ногами. Весь его вид говорил о том, что ему очень неловко за происходящее. Но вот часы на башне Густава стали отбивать полночь. Сатанюга встрепенулся и под их гулкий бой начал нараспев читать заклинания из книги. Девушки замерли, скрестив руки на груди, только легкий ветерок, вечно гуляющий под сводами замка, играл с шелковыми подкладками их плащей.
Следак нервно закашлял. Больше всего сейчас ему хотелось убежать из замковой пыточной под проливной дождь, чтобы струи воды смыли с него этот липкий кошмарный сон. Но он не мог этого сделать. Во-первых, происходящее не было сном. Во-вторых, хоть Следак и не сам затеял эту игру, он считал себя отчасти виновным во всем, что творилось сейчас в этом проклятом городе. Сначала Сатанюга бубнил на латыни, и Следаку, как выпускнику юрфака, иногда попадались знакомые слова. Но вскоре пошла полная абракадабра. «Наверное, шумерский», — подумал Следак и сразу вспомнил Ароныча. О существовании мертвых языков Следак услышал именно от него. Классный был мужик. Следак представил, как бы у Ароныча отвисла челюсть, доведись ему увидеть их ночное представление. На лице невольно появилась улыбка, которая колючим шариком скатилась в живот, а потом пошла обратно. «Ну вот, только заржать тут не хватало». Следак решил отвлечь себя от неминуемых судорог смеховой истерики и напряг память.
Наум Аронович вел во Дворце пионеров краеведческий кружок, который любознательный Следак посещал с пятого по восьмой класс. Дети боготворили Ароныча, только что окончившего истфак и не растерявшего еще юношеского энтузиазма. Они заслушивались его диковинными историями про родной край. С ним они то погружались в магию кельтских друидов, то клеили из картона рыцарские доспехи и устраивали настоящие турниры, на которых невзрачный, лысоватый Ароныч начинал, казалось, светиться загадочным звездным светом и становился похож на могущественного колдуна вроде Мерлина. Как-то раз Ароныч рассказал ребятишкам, как тевтонские рыцари поминали после боя своих погибших собратьев. Вечером они разводили огромный костер и кидали в него плащи погибших. Потом, уже глубокой ночью, когда костер прогорал, рыцари посыпали пеплом головы, углем обводили контур глаз и красили веки, переворачивали плащи черным подбоем наружу, садились в круг. Втыкали перед собой мечи, как кресты. Монах подходил к каждому и писал углем на лбу первую букву имени одного из погибших. Все закрывали глаза и молча молились. В неверном свете тлеющих углей белые лица с черными глазницами становились похожи на выбеленные черепа. Словно покойники сидят в кругу. Мальчишки, конечно же, все так и сделали в одном из походов к башне Бисмарка — разрисовались, завернулись в одеяла и сели, закрыв глаза, в круг. Следак помнил, что обряд даже в их исполнении смотрелся страшновато. Таким был первый его эзотерический опыт — тогда он смотрел на мир чистым и наивным взглядом. Тогда его игры не имели ничего общего с тем жутким ритуалом, в котором он участвовал теперь. Теперь Следак хорошо знал, как это — когда страшно по-настоящему. А Ароныч лет десять назад умер от сердечного приступа. Пил много в последнее время, не нашел себя в новой эпохе, которой на фиг не нужен был его любимый кружок. Слава богу, не дожил до пришествия в город ЗЛА.
Сатанюга перешел на древнееврейский, смешно завывая в конце каждой фразы. Следак, глубоко ушедший в воспоминания, случайно поднял глаза и встретился взглядом с несчастным козлом, тяжело дышавшим в ожидании печальной своей участи. Следак никогда не симпатизировал живодерам, и сердце его наполнилось жалостью. Накостылять какому-нибудь гаду на допросе — пожалуйста, но мучить несчастную, безвинную животину — это не к нему. Сатанюга настоял, чтобы козел был обязательно, и именно такой — старый, бородатый, матерый козлище. На его поиски и поимку ушел весь вчерашний день. Торговаться было некогда, так что они его украли. Козел оказался настоящим козлом, взятие в плен далось нелегко. Тощему заду Сатанюги досталось больше всего. И поделом. Следак вспомнил этот замечательный удар острыми рогами. Теперь уже он никак не смог сдержать истерический смех. Сатанюга, поперхнувшись очередным хрипло каркающим словом, резко повернулся и сверкнул злобным взглядом из-под капюшона на хохочущего Следака.
— Псих! Придурок! Я из-за тебя сбился! А если я слово неправильно из-за этого прочитал? Ты понимаешь, что наделал?!
Сатанюгу трясло. Следак перестал смеяться, виновато развел руками:
— Может, сначала начнешь?
Аня и Яна одновременно повернули свои очаровательные лица, никак не вязавшиеся с их черными плащами и тягостной картиной мессы.
— Ни в коем случае. Продолжай с того же места, — в один голос сказали двойняшки.
Сатанюга глубоко вздохнул, порывисто всхлипнув, и продолжил читать. Никто больше не мешал ему. Вскоре он закончил и опустил тяжелый Гримуар на пол перед собой. Затем склонился над козлом, достал из кармана плаща серебряный нож, на лезвии которого была выгравирована ползущая змея, и резким движением перерезал животному горло. Несчастная жертва забилась в конвульсиях, кровь рубиновой струей хлынула на каменные плиты. Сатанюга воздел руки к закопченному своду подвала.
— Приди, Самриил! — крикнул он, но ничего не произошло.
— Приди, приди! — тонкими мультяшными голосками стали вторить ему двойняшки, но по-прежнему ничего не изменилось.
