Сидония обнаружила, что больше всего сейчас ей хочется повидать леди Сару и ободрить ее, объяснить, что в современном мире все эти предрассудки не имеют большого значения, хотя в любом веке положение замужней женщины, ждущей ребенка от своего любовника, было не из самых приятных.

«Вернусь в Лондон и сразу же отправлюсь в Холленд-Хаус», – решила она и поняла, что ее связь с давно умершей женщиной принимает новое направление, что она стремится поддержать Сару и будет удовлетворена только тогда, когда увидит ее хотя бы еще раз.

Она плакала, дописывая эти строки – настолько перепуганной и обеспокоенной она была уже несколько дней. Ее губы застыли, не давая возможности не только улыбаться, но и разговаривать.

Впервые Сара заподозрила самое худшее в начале апреля, когда ее ежемесячные недомогания так и не наступили. Ее грудь отяжелела, стала более чувствительной, и, хотя Сара была совсем неопытной в подобных вопросах, она сразу предположила, что беременна. Когда недомогания не наступили и в мае, отрицать страшную истину было уже невозможно.

Она была совершенно потрясена, до сих пор твердо веря и даже сообщив об этом Уильяму Пауэллу, что на ее семью пала кара бесплодия и что она сама вместе с сестрой Луизой Конолли оказались ее жертвами. Она не допускала и мысли, что в ее бесплодии виноват сэр Чарльз, что это его семя было безжизненным, и никак не связывала причину с их редкими супружескими соитиями. Но теперь невероятная истина была налицо. Связь с неистовым мужчиной дала невероятные результаты, и Сара благодарила Бога уже за то, что отцом ее ребенка будет человек, дорогой ее сердцу, а не один из множества ловеласов, которых она допустила до своего тела.

Сначала она написала Уильяму, что не желает его видеть. Но вскоре она почувствовала, как тяжело ей нести эту ношу в одиночку, и неожиданно сама приехала к возлюбленному. Ее заплаканное лицо рассказало обо всем яснее, чем смогли бы сделать любые слова.

– Ты беременна, – немедленно предположил он и бросился целовать Сару.

Сара не ответила, просто кивнула головой, а потом разразилась настоящим потоком слез, обильно орошая ими грудь Уильяма.

– Что же мне делать? О Боже, помоги мне решить, что делать? – рыдала несчастная женщина.

– Давай по порядку, – радостно пришел ей на помощь Уильям. – Прежде всего, ты должна поздравить счастливого отца, то есть меня. Во-вторых, решить, когда и куда мы сбежим. А в-третьих, хорошенько поцеловать меня и прекратить шмыгать носом.

Он буквально сиял, обрадованный новостью, его бледное лицо оживилось, в глубоких глазах появилось умиротворенное и восторженное выражение.

– Я ничего не могу решить, – скорбно отозвалась Сара. – Я просто не знаю, что предпринять.

Ее кузен задумался.

– Возможно, самое лучшее, что мы можем сделать, – позволить ребенку родиться в браке. По крайней мере, так он избежит репутации незаконнорожденного.

– Но что я скажу сэру Чарльзу?

– А ты не могла…

– Нет, это невозможно. Наши отношения в этом смысле были кончены раз и навсегда. Кроме того, Чарльз считает меня блудницей и едва удостаивает взглядом.

– Тогда тебе необходимо приложить все свое умение и проявить настойчивость, – решительно заявил Уильям, и Саре пришлось удовлетвориться этими словами.

Но вечером, делая новую запись в своем дневнике и видя написанные черным по белому слова «внебрачный ребенок», она вновь испытала тошноту и зарыдала, с ужасом размышляя, сколько времени пройдет прежде, чем весь мир узнает о ее позоре.

Дневник заканчивался неожиданной и удивительной записью:

Пробило час ночи, когда Сидония сидела, уставившись на эти слова и размышляя об их туманном значении. Ни одна из предыдущих записей не проливала ни луча света на это «странное событие», каким бы оно ни было, и, очевидно, с этого момента Сара начала новый дневник.

«Боже мой, как бы я хотела приложить к этому руку», – подумала Сидония, а потом поняла, что ее родители уже давно спят, и погасила лампу у постели.

Она лежала в темноте, и в ее голове проносились невероятные мысли. Ей вновь предстоит увидеть Сару – причем не менее трех раз, и последняя встреча будет совершенно особенной. Почему-то подтверждение ее путешествий в прошлое уже не вызывало страха. Сидония помнила тошноту, которую испытывала, возвращаясь с поля, зябкий ужас, от которого не могла избавиться, пробегая по коридору в Шато-де-Сидре, и теперь была рада, что прошлое больше не принесет ей эмоциональных травм.

«Тем не менее, – размышляла она, погрузившись в первую зыбкую дремоту, предвестницу сна, – обо мне наверняка есть записи в других дневниках. Но о них я никогда не узнаю».

Она быстро заснула и во сне видела графа Келли, но была полностью уверена, что на этот раз видит всего лишь сон, а не совершает путешествие в прошлое.

Проснувшись на следующее утро, Сидония пришла к твердому убеждению, что сама судьба предназначила ей поселиться близ Холленд-Хауса, ибо только благодаря Саре она научилась исполнять музыку восемнадцатого века. Она знала, что этот эпизод ее жизни, каким бы сверхъестественным он ни был, стал настоящим переломным моментом. Холленд-Хаус и его обитатели подвели ее к решающей черте – и в ее карьере, и на всей жизни.

– Ты сможешь выступить в Силбери-Эббас на концерте в пользу исследований рака? – крикнул с нижнего этажа ее отец.

– Конечно! – отозвалась Сидония и, охваченная удручающими, но трогательными воспоминаниями о Финнане, задумалась о том, сколько времени ещеосталось до его возвращения из Канады.

– Как мне нравится здесь! – невольно воскликнула она за завтраком.

– А нам нравится, когда здесь бываешь ты, – ответила Джейн. – Ты уезжаешь в понедельник?

– Боюсь, что да.

– Что ты хочешь сыграть для них? – спросил отец, еще продолжая говорить по телефону.

– Скажи, что избранные произведения восемнадцатого века – главным образом сочинения графа Келли, в том числе недавно обнаруженную мной пьесу под названием «Леди Сара Банбери».

– Банбери? Она имеет отношение к владельцу жеребца-победителя на первом Дерби? – спросил Джордж Брукс, прикрывая трубку ладонью.

– Вот именно! – откликнулась Сидония, улыбнувшись самой себе и всем этим странным совпадениям.

С тех пор как Сара Леннокс вышла замуж за Чарльза Банбери, над ним зависла небольшая, но всегда присутствующая туча. Затем, казалось бы, безо всяких причин, началась болезнь – по-видимому, обычная простуда, но с невероятно серьезными симптомами и осложнениями. Врачи щупали его пульс каждые несколько минут, как казалось Георгу, делали ему обильные кровопускания и пользовали клистиром так, что ему приходилось почти не вставая жить на мраморном сиденье своей уборной. Его состояние было достаточно серьезным для издания Указа о регентстве, и к середине мая этот указ был принят.

Король понимал, что вскоре поправился бы, если бы его министры, воспользовавшись преимуществами его временной слабости, не мучили бы его своими увертками и хитростями. Придя в ярость, Георг разогнал добрую их половину, не сделав новых назначений на посты, и, в конце концов, был вынужден унижаться и умолять их вернуться к исполнению своих обязанностей. Именно в этом случае имя Банбери вновь привлекло внимание короля: муж Сары предлагался в качестве секретаря нового лорда-губернатора Ирландии, должности, от которой он, к счастью, вскоре отделался.

Только тогда Георг впервые понял, насколько его эмоции влияют на его же физическое состояние. В нем развивалась склонность к несдержанности, он легко впадал в возбуждение. Его режим сна в целом претерпел изменения, и теперь он приобрел странное обыкновение спать всего два-три часа за всю ночь. Не только усталость, но и чрезвычайная слабость привели к тому, что он стал раздражительным и часто впадал в уныние.