— Нет, нет, — мама замахала обеими руками, словно отгоняла осиный рой или недобрую черную силу.

— В пять часов утра, — мертвым голосом сообщила Валя.

И мама вдруг сделалась спокойной-спокойной.

— Где он? — спросила.

— В стационаре.

Забрать Леку домой невозможно: не только на кладбище, до Второй линии не довезти. По голому асфальту не дотащить на санках…

И одного его, Леку, заводская служба хоронить не станет…

— Там попрощаемся, — решила мама, и все Савичевы отправились на судомеханический завод.

Мартовское солнце отогревало город. Дома на южной стороне мокрые, словно после грозового ливня с ветром. На рельсах слепящие блики. Уже несколько дней через мост Лейтенанта Шмидта ходили трамваи, сталь очищалась от ржавчины.

До завода было совсем близко, за десять минут добежать можно. Сразу за мостом повернуть направо, дальше — по набережной до упора, налево — ив сотне метров заводская проходная.

— Придется трамваем, — сказал дядя Вася, — чтоб не опоздать.

Страшно сделалось от мысли, что Леку могут увезти. Где его потом искать?

Долго трамвая не было, скопился народ.

— Подождем, — миролюбиво сказала женщина в котиковом манто поверх стеганки. — Теперь можем. Самую смерть пережили, голод выдержали.

— А теперь умираем, — проскрипел кто-то.

— Умирают дистрофики, кто до костей выголодан, — разъяснила девушка с медицинской повязкой на рукаве. — Таким питание уже не впрок.

— И еще те, — добавила женщина в манто, — кто духом пал. А мы, кто работает, выстоим.

Таня плотнее запахнула шерстяной платок. Лека день и ночь работал, неделями жил на заводе, почему же он умер?

Он лежал в недлинном ряду товарищей, других отстрадавших свое заводчан, укрытый до тонкой шеи измятой простыней. Как быстро, за несколько часов, спала с лица одутловатость. Широко распахнулись глаза. Они без очков стали большими-большими, серые, савичевские глаза.

Мама попыталась закрыть их, но веки не повиновались, будто примерзли. Не удалось и дыханием отогреть, ничего не помогло.

Лека, не мигая, смотрел вверх и вдаль. Он видел, наверное, то, что не доступно живым, иначе поделился бы своим открытием, как супом или запеканкой из декстрина. Перевел бы взгляд на стоящих рядом, улыбнулся и заверил весело и задорно: «Все чин чином, чин чинарем!»

Мама, не раздеваясь, свалилась на постель, впала в тяжелое забытье. Таня безмолвной тенью бродила по квартире. Неисполненный долг, незавершенность чего-то лишили покоя.

Белые и черные клавиши раскрытого пианино ощерились, как рот, пораженный цингой. Лека, видно, крышку поднял, когда в последний раз дома был. А играть не стал, мандолину попросил, напомнил мелодию прощальной песни из замечательного кинофильма «Большой вальс». Перед войной все очень увлекались музыкой Штрауса. Популярной сделала ее картина об истории любви композитора и знаменитой певицы. Таня и то смотрела «Большой вальс» дважды.

Не знала Таня, и никто из Савичевых, что рядом где-то, в блокадном Ленинграде, умирали от дистрофии сестра и мать Милицы Корьюс, исполнительницы главной роли Карлы Доннер…

Таня опустила крышку, закрыла клавиши.

Она почему-то медлила, оттягивала запись о смерти Леки, но это было ее обязанностью, ее долгом — вести летопись семьи Савичевых.

Ларец с палехской росписью покрылся слоем пыли. Таня провела рукавом по выпуклой крышке.

На черное лаковое поле стремительно вылетела конная тройка.

Под кисейной фатой, меж свечами лежали блокнотик и синий карандаш. Таня после смерти бабушки хранила их в шкатулке. Вместе со свидетельствами о смерти папы, Жени, а теперь и бабушки с Лёкой.

Она раскрыла блокнот на букву «Л».

В одном месте два слова слились.

В марте фашисты выпустили по Ленинграду 7380 снарядов.

В марте только одним трестом «Похоронное дело» предано земле 89 968 человек. Сколько всего погибло в том месяце ленинградцев от артиллерии, цинги, алиментарной дистрофии — не знал и не узнает уже никто.

Фюрер отдал приказ начать операцию «Айс-штосс» — «Ледяной удар». Цель — уничтожить до начала весеннего ледохода корабли на Неве и в Ленинградском порту.

После трехмесячного перерыва на город опять ринулись воздушные армады, возобновились бомбежки.

Он подвернулся под руку совершенно случайно, и Таня принесла его на кухню, а тут как раз объявили воздушную тревогу…

Глобус в бомбоубежище никого не удивил, люди всякое брали с собою на многочасовые сидения в подвале.

В первые месяцы войны, когда еще не было голодно и холодно, почти все рукодельничали, читали в подземельях. А в младших классах и школьные занятия проходили в убежищах.

Хотя построжевшие правила поведения во время тревог возымели свое действие, в бомбоубежище народу стало гораздо меньше: война и блокада заметно сократили население, кроме того, в зимние месяцы из Ленинграда вывезли более полумиллиона.

Тане с мамой досталось отличное место — у стены, близко от висящей на потолочном крюке «летучей мыши». Свет от лампы был достаточен, можно читать надписи на крутых боках. А шрифт на глобусе убористый и мелкий, целые материки небольшими пятнами, отдельные страны — веснушками на лике объемной модели Земли.

Ленинград обозначен как город с миллионным населением — точкой в окружности. Живая точка в мертвом кольце блокады…

Таня видела и воспринимала предметы, события, явления, весь окружающий мир глазами блокадной девочки, жительницы города-фронта.

Кружки и точки на глобусе — воронки от бомб и снарядов, дороги и реки — линии траншей и окопов, шрамы ранений. Всюду война, смерть и разрушения. Даже на макушке и донышке, у полюсов, в белой Арктике, в голубой Антарктиде. В северных морях гибнут от торпед и снарядов корабли транспортных конвоев и грузовые пароходы. В южных океанах эсминцы и субмарины атакуют пассажирские лайнеры и нефтеналивные суда. Нигде нет покоя и мира. Несчастный, безумный шарик земной…

— Абу-уз…

На руках женщины с землистым лицом и стеклянными глазами проснулся ребенок. Мальчик или девочка — не определить.

— Абуз, — сначала удивленно, потом с вожделением повторил ребенок и затвердил монотонно: — Абуз, абуз, абуз…

Он не требовал, не клянчил. Повторял механическим голосом:

— Абуз, абуз…

— Глобус это, — устало пояснила мать, но ребенок не слушал или не слышал ее.

— Абуз…

При свете «летучей мыши» ученический глобус без подставки и в самом деле похож был на маленький арбуз. Полосатый, хрупкий. Сдавить посильнее — хрустнет, брызнет красным, развалится на куски.

Таня прижала глобус к груди и прикрыла его руками.

Солнце повернуло на лето, дни прибывали, но еще долгие, томительные ночи оставались по-зимнему холодными.

Северная весна особенная. Ладожское озеро освобождается от белого панциря мучительно и неохотно. Не сразу и не скоро уходят вниз по Неве глыбы и льдины.

Весну ждали с тревогой: исчезнет ледовая трасса, оборвется конвейер Дороги жизни. Температура быстро росла, превышала уже ноль градусов. Лед тончал, трещины и прораны разрушали путь, движение делалось опасным. Гибель угрожала не только с неба, уже и снизу.

Весну ждали с надеждой. Можно будет — и есть на то специальное постановление — завести огороды. В скверах и дворах, на пустырях и под окнами, на бульварах и Марсовом поле — всюду, где нет асфальта и булыжного покрытия, станут выращивать картофель, брюкву, свеклу, капусту. Заводы и артели создадут в пригородах подсобные сельские хозяйства.

А пока без карточек можно добыть лишь хвойные лапки пихты и ели, дубовую кору. Для отвара или настоя с противоцинготным витамином, для снадобья от желудочного расстройства.