После ухода Бассейна Отто Юльевич подошел ко мне.

– Ну, что вы решили?-спросил он.

– Полетим на трех, - ответил я начальнику. – Прислушайтесь к моторам, они ведь работают, как звери! И не кажется ли вам, что левый средний, тот, что должен через час остановиться, работает лучше всех?

Отто Юльевич с необычайной нежностью положил руку на мое плечо:

– Летите спокойно! Мы идем не всем отрядом. Можно немного рискнуть.

Когда Бассейн возвращался в левое крыло, его остановил Папанин. Он уже давно присматривался к стремительно бегавшим по самолету механикам. Ему показалось подозрительным, что они то забираются в левое крыло, то спешат к запасным бакам или за инструментами.

Взяв механика под руку, он тихо спросил:

– Слушай, браток, что случилось?

– Где?

– Да там… В крыле.

– В крыле? Ничего не случилось, - невозмутимо пожимая плечами, ответил Флегонт.

– А может все-таки скажешь?-продолжал Папанин, заглядывая в ясные глаза Бассейна.

Но он ничего не прочел в них, кроме безмятежного покоя и легкого удивления.

Я вел машину сквозь облака. Приборы поглощали все мое внимание. Изредка я прислушивался к ровной песне моторов. Ни один самый легкий диссонанс не нарушал мощной гармонии. Все четыре мотора работали безупречно.

«А что, если левый средний все-таки выйдет из строя? Неужели мы будем вынуждены опуститься?» В это не хотелось верить. Усилием воли я подавил нахлынувшую тревогу.

«Скорее бы кончились облака, тогда, на худой конец, легче будет найти удобную для посадки льдину».

Ко мне подошел Спирин. Он осмотрел все приборы, уточнил курс.

Я молча сидел у штурвала. Как-то подозрительно осмотревшись, Спирин наклонился ко мне:

– Погода-то какая, а?

– Ничего, Иван Тимофеевич, до полюса еще далеко. Увидим и хорошую, - стараясь казаться беззаботным, ответил я.

– Увидим ли?-неуверенно протянул Спирин.

– Конечно! А где мы сейчас находимся?

– Подходим к восемьдесят пятому градусу. До полюса еще около шестисот километров.

Разговаривая со мной, Спирин все время внимательно следил за моими движениями, за выражением моего лица. А я думал: «Ничего ты, дружище, не знаешь. Ведь с минуты на минуту должен остановиться мотор. Сказать тебе, что ли? Нет, не скажу. Не надо расстраивать».

Но Спирин, оказывается, раньше меня узнал о том, что мотор теряет антифриз. В свою очередь он тоже решил ничего не говорить мне.

Так мы и остались каждый при своей «тайне»-решили не расстраивать друг друга.

Погода все ухудшалась. Вот-вот сойдутся облака. Казалось, что мы мчимся прямо в пасть огромного свирепого чудовища.

Я посмотрел на Бабушкина. Тот, действительно ничего не подозревая, спокойно сидел за вторым управлением.

Кивнув Михаилу Сергеевичу, я указал на окно: плохо, мол, там! Бабушкин понял меня, наклонился в мою сторону и громко крикнул:

– Ничего, Миша, долетим!

Пока мы с Бабушкиным неуклонно вели машину вперед, Бассейн, Морозов и Петенин не теряли ни минуты. Они прорезали металлическую обшивку нижней части крыла, нашли в верхней части радиатора течь во фланце и поспешно обмотали трубку фланца изоляционной лентой и тесьмой. Но потеря антифриза не прекращалась. Драгоценная жидкость капля за каплей уходила из мотора.

Трудно определить, кому из механиков первому пришел в голову еще один способ спасения сочившейся из мотора жидкости. Возможно, что всем троим одновременно. Во всяком случае все они дружно взялись за работу. Размотали ленту, стали прикладывать к трещине во фланце сухие тряпки и, когда тряпки пропитывались жидкостью, отжимали их в ведро, а затем с помощью насоса перекачивали жидкость обратно в бачок мотора.

Для этой, казалось бы, несложной операции механикам пришлось снять перчатки и в двадцатиградусный мороз, при сильном ветре, высовывать наружу голые руки. Очень скоро обмороженные руки покрылись кровавыми ссадинами, а на ладонях от ожогов горячей жидкостью появились волдыри.

Горизонтальный коридор среди облаков, в котором мы летели, становился все уже. Наконец, оба слоя облаков сомкнулись, и мы оказались в сплошном молоке.

Все мое внимание было устремлено на приборы. Мы шли слепым полетом. Я потерял ощущение времени. Со все большей остротой в усталом мозгу вспыхивала мысль: «Сейчас остановится мотор».

И совершенно неожиданно я услышал голос Бассейна:

– Командир, лети спокойно! Мотор будет работать!

Волна счастья захлестнула меня. Не оборачиваясь, я кивнул головой: «Спасибо, друг!»

Мы продолжали слепой полет, строго выдерживая прямую по меридиану. Винты с силой рассекали облака.

Ко мне подошел Отто Юльевич:

– Как вы себя чувствуете? Механики доложили мне, что мотор не подведет.

– Все в порядке, товарищ начальник. Теперь-то мы долетим!

Сигналы радиомаяка непрерывно напоминали о том, что самолет идет в зоне. Облачность стала редеть. Появилась дымка, сквозь которую слабо просвечивало солнце.

В центре объектива солнечного компаса заиграл чуть заметный зайчик.

На восемьдесят восьмом градусе нам навстречу засияло яркое солнце. Словно кто-то отдернул гигантский занавес, сотканный из облаков. Лучи скользнули по обшивке корабля и зажгли ее мириадами веселых искристых огоньков.

Мы неслись над бескрайными ледяными просторами. С высоты тысячи восьмисот метров лед выглядел совсем ровным, - хоть садись на любую льдину.

Четыре мотора попрежнему работали прекрасно, но один из них питался и жил силой человеческого энтузиазма. Трое наших товарищей, несмотря на мучительную боль, продолжали по очереди вливать в мотор драгоценную жидкость.

Все были уверены, что и на полюсе хорошая погода. Но пришлось еще раз поволноваться: впереди снова показались облака. Можно было смело лететь под ними, но мы не хотели терять солнце; без солнца Спирину трудно было бы точно определить полюс.

Оставалось сто километров. Решено было, в случае невозможности сесть на полюсе, вернуться на восемьдесят восьмой градус и там сделать посадку. При первом же прояснении погоды лететь на полюс.

Каждые десять минут Спирин брал высоту солнца.

– Через двадцать минут будем на полюсе!-сообщает мне Иван Тимофеевич.

В ответ я киваю головой, а сам смотрю вниз: хоть бы одно окошко в облаках! Мучительно преследует мысль: не спускается ли облачность до самого льда?

Двадцать минут тянулись нескончаемо долго. Из штурманской рубки не спеша выходил Спирин. С сосредоточенным видом брал он высоту солнца и возвращался в рубку производить свои вычисления.

На самолете все знали, что мы приближаемся к цели. Люди притихли и с нетерпением ждали заветного сообщения Спирина.

И вот Иван Тимофеевич снова вышел из своей рубки.

Теперь на лице его сияла улыбка. Он подошел ко мне и произнес торжественно и тихо:

– Под нами полюс!

«Под нами полюс!»

Мне захотелось запеть во весь голос, да так, чтобы услышала вся родная страна! Непередаваемо прекрасное чувство захватило в этот момент все мое существо.

Полюс! Веками стремились сюда люди. Они жертвовали своей жизнью, пытаясь пробить путь к вершине мира.

И вот я – в прошлом простой деревенский парень, ныне летчик, воспитанный большевистской партией, – нахожусь над полюсом! Еще несколько минут, - и я посажу нашу машину там, где никогда не садился ни один самолет.

С быстротой молнии разнеслась по машине весть о том, что мы достигли полюса. Я видел ликующие лица своих товарищей.

Из штурманской рубки вышел Шмидт. Он направился ко мне, должно быть желая что-то сказать, но я предупредил его:

– Отто Юльевич, раз мы над полюсом, разрешите пробиться вниз!

Шмидт видел, что я весь горю от нетерпения.

– Подожди, друг мой!-ласково сказал он.-Не надо торопиться. Спирин еще раз проверяет расчеты.

– А я и не тороплюсь, попросту хочу бензин сэкономить, - оправдывался я.