Я живо представил себе, как туман прижал самолет к земле, как летчик вел машину бреющим полетом и под крыльями с головокружительной быстротой мелькали торосы и разводья. В таких условиях боишься неожиданно наскочить на берег незнакомого острова и, сосредоточив все внимание на приборах, не успеваешь отвечать на радиограммы.

Встретившись с Головиным, я убедился в справедливости своих предположений. В то время как мы, не переставая, посылали радиограммы, Головин шел в сплошном тумане на высоте трех-четырех метров.

Сообщение Головина вернуло зимовку к жизни.

Мы снова стали ждать летной погоды. Прогноз был неизменный: туман, низкая облачность, угроза обледенения.

В последние дни Алексеев и Бабушкин предложили новый план полета на полюс.

Сначала должен вылететь один самолет. Он может лететь при худших метеорологических условиях, так как отпадает опасность столкновения. Одному самолету легче маневрировать в воздухе. Кроме того, в случае неудачи одну машину легче снарядить в повторный полет, на нее уйдет меньше бензина. А горючего у нас уж не так много, чтобы тратить его попусту.

Вечером на очередном совещании я поставил вопрос о полете одного корабля. После тщательного обсуждения было решено, что первой пойдет флагманская машина; после ее посадки вылетят остальные корабли.

На борту флагмана должны находиться начальник экспедиции, два пилота, три механика, штурман, радист, четыре зимовщика и кинооператор.

Груз разместили по-новому. На флагманский корабль погрузили побольше продовольствия и инструмент для оборудования аэродрома. Грузы, необходимые зимовщикам, были размещены на других кораблях.

Девятнадцатого мая исполнился месяц нашего сидения на острове Рудольфа.

Прошел еще один день.

Низко висели тяжелые облака. Аэродром совсем закрыло туманом, и нам оставалось, скрепя сердце, ждать.

После ужина я вышел подышать свежим морозным воздухом. Смотрю – над головой разорванные облака; кое-где сквозь них просвечивает голубое небо. Все чаще появляются окна. Вот в просвете мелькнул солнечный луч. А вслед за ним выглянуло солнце.

Я поспешил к Шмидту. Оказывается, все уже в сборе. Дзердзеевский принес синоптическую карту с последними данными; завтра ожидалась хорошая погода.

Увидев меня, синоптик приветственно замахал рукой:

– Готовьтесь к вылету, Михаил Васильевич!

Ночью мы приехали на аэродром. Светило полярное солнце. Небо было безоблачно.

Все приняли участие в подготовке к полету флагманского корабля. Несколько человек, вооружившись лопатами, откапывали занесенные снегом лыжи. К шасси прикрепили концы толстого троса, чтобы с помощью трактора сорвать пристывший самолет с места.

Солнечные лучи рассыпались по оранжевым плоскостям. Вишневая полоса на фюзеляже вспыхнула ярко-алым пламенем.

К 4 часам утра самолет был готов к старту.

…К нам спешит Дзердзеевский с последней сводкой в руках. По лицу «хозяина погоды» ясно, что вести не очень утешительные.

– Впереди большая облачность, - говорит синоптик.

Тут же на совещании решено: лететь!

– Держите самолеты наготове, - обращается Шмидт к Молокову, - и следите за нами. Если погода на полюсе будет хорошая, я вас немедленно вызову.

Прощаемся.

Теплотой светятся глаза Молокова. Он крепко целует меня. Подходит Мазурук. Губы его сжаты. Взгляд устремлен туда, где сверкающий ледяной покров сливается с небесным простором.

– Скоро и мы…-говорит он, пожимая мне руку.

Я его понимаю.

Солнце светит попрежнему ярко. Только далеко-далеко на горизонте плывут прозрачные облака. Вырастут ли они в мрачные тяжелые тучи, прежде чем наша быстрокрылая птица домчится до своей цели?..

Надо торопиться. Я сажусь за штурвал. Прощай, Рудольф! Прощайте, дорогие друзья! До скорого радостного свидания!

Винты с силой рассекают воздух. Какой-то миг… и ревущие на полных оборотах моторы тянут машину вперед.

Самолет набирает скорость. Скачок, второй, третий… На двадцать четвертой секунде мы отрываемся от земли.

Около домика стоят провожающие. Они восторженно машут руками, кидают в воздух шапки.

Зимовка остается далеко позади.

Сначала мы шли над бесконечными нагромождениями айсбергов, торосов, над ледяными долями, густо изрезанными трещинами. Но чем дальше мы продвигались на север, тем ровнее становился ледяной покров.

Мысль, что я веду самолет на полюс, вызывала во мне такие бурные приливы радости, что мне стоило большого труда сдерживать волнение и спокойно вести машину по заданному курсу.

Мы постепенно набираем высоту. Вот уже тысяча метров. Мороз двадцать три градуса. Дует ровный встречный ветер. Путевая скорость незначительна. Самолет идет спокойно; отсутствует качка, опасная для нашей перегруженной машины.

Ярко сияет солнце, горизонт чист. Мне хорошо виден солнечный зайчик, который мы не должны выпускать из центра объектива солнечного компаса. В ушах непрерывно, с одинаковой слышимостью, звучат сигналы радиомаяка. Мы идем в зоне.

Через двадцать минут полета впереди показались какие-то темные пятна.

Бабушкин посмотрел в бинокль, затем наклонился ко мне и крикнул:

– Кажется, туман!

«Не страшно. Лишь бы полюс был открыт», – подумал я.

Скоро мы уже ясно различали клочья тумана. Дальше, к северу, они сгущались. Постепенно поверхность океана скрылась за сплошной дымкой. Над нами появились высокие перистые облака.

Самолет шел на высоте тысячи пятисот метров. Погода заметно портилась. Мы летели уже в прослойке облаков.

Ко мне подошел Отто Юльевич.

– Ну, как?-спросил он, показывая на облака.

– Лететь еще можно, - ответил я.

Мы решили итти вперед и только в том случае повернуть обратно, если верхние и нижние облака сомкнутся и начнется обледенение.

Прислушиваясь к ровному гулу моторов, я размечтался и мысленно уже вел на посадку свой крылатый корабль. Я и не подозревал, что в это время бортмеханики переживали очень тяжелые минуты. Морозов заметил подозрительный пар, поднимавшийся от левого среднего мотора. Он позвал Бассейна, и они вдвоем принялись осматривать мотор.

Предполагая, что в появлении пара виновна дренажная трубка, Бассейн закрыл ее конец рукой. Но пар продолжал итти.

Еще и еще раз осмотрев мотор, Морозов обнаружил, что пар просачивается снизу, из крыла. Он приложил руку к нижнему шву крыла. Рука стала влажной, и механики сразу поняли, что из радиатора вытекает незамерзающая жидкость – антифриз.

Бассейн подошел к Отто Юльевичу и, наклонившись, чтобы никто не слышал, сказал:

– Разрешите доложить, товарищ начальник. Через час, а может быть и раньше, один из моторов выйдет из строя. Повреждена магистраль – из мотора вытекает антифриз. Предстоит вынужденная посадка.

– Как посадка?

За окном сплошные облака. Как же садиться?..

Помолчав минуту, Шмидт спросил:

– А Водопьянову вы доложили?

– Нет еще, но я заранее знаю, что командир скажет: «Полетим на трех моторах».

– Я тоже думаю, что лучше лететь вперед. Если уж придется садиться, то по крайней мере как можно ближе к полюсу… Вы все-таки доложите командиру.

Бассейн подошел ко мне:

– Товарищ командир, через час, а может быть и раньше, один из моторов выйдет из строя.

Эти слова не сразу дошли до сознания, хотя Бассейн с предельной ясностью и четкостью рассказал о создавшемся положении. Мои мысли были далеко, там – на полюсе.

– Какой мотор? Почему?

– Левый средний, - ответил Бассейн.-Мотор где-то под крылом теряет антифриз. Вероятно, в радиаторе течь.

– Ты кому-нибудь говорил об этом?

– Только Отто Юльевичу.

– И что он?

– Он приказал доложить тебе.

Я немного подумал и решительно сказал:

– Полетим на трех моторах, Флегонт! Там будет видно.

– Правильно, Отто Юльевич тоже считает, что нужно итти вперед.

– Отлично! Только смотри, Флегонт, больше никому ни слова.

Во время этого разговора Отто Юльевич внимательно следил за нами. Он догадался о моем решении и, когда наши взгляды встретились, улыбнулся. В его улыбке я почувствовал одобрение.