Пурга бушевала неистово. Все разместились в машине. Самолет покачивало. Хорошо, что он стоял против ветра: лыжи занесло снегом, и получилось естественное крепление.
Казалось, что время остановилось, так медленно двигались стрелки часов.
…С момента посадки прошло около суток. Ветер немного стих. Среди снежных вихрей стали появляться небольшие горизонтальные просветы. Спирин снова предложил запускать мотор.
– Чем чорт не шутит! Вдруг удача!
– В это трудно поверить, - усмехнулся Иванов, – и к тому же лететь все равно нельзя.
– А прогревать мотор необходимо.
– Бензина хватит?
– Должно хватить. Мы ведь летели один час.
Снова натянули амортизатор. Дернули – вспышка! Первая вспышка за сутки!
Появилась надежда. Теперь Спирин уже не залезал в кабину, а включал мотор прямо с крыла и крутил пусковое магнето.
– Скорей давай, скорей! Может пойдет!
Еще раз натянули амортизатор. Рывок, вспышка, вторая, третья… пошел! Мотор дает перебои, стреляет в глушитель.
Спирин непрерывно крутит пусковое магнето и не решается прикоснуться к рычагу газа: это может остановить холодный мотор. Временами мотор начинает хрипеть и фыркать. У Иванова и Федорова лица то расплываются в улыбке, то становятся унылыми.
Но вот мотор прогрелся, заработал. Машина готова к полету, да и погода разгулялась.
Спирин занял свое место. Иванов и Федоров тоже забрались в кабину, но в это время повалил такой густой снег, что пришлось отказаться от мысли о полете и остановить хорошо прогретый мотор. В ожидании прояснения его запускали каждый час.
Прошло еще часов двенадцать. Ветер стих. Появилась горизонтальная видимость. Еще не установилась летная погода, но три товарища так замерзли и проголодались, что готовы были лететь при любых условиях.
Спирин – летчик великолепный, Иванов и Федоров это знали. Кое-как финским ножом отрыли они примерзшие в снегу лыжи. Спирин дал полный газ, товарищи принялись качать машину за крылья и с трудом сдвинули ее с места. Пробежав метров десять, самолет остановился. Все сели.
Но тут явилось новое препятствие. Лыжи опять прилипли к рыхлому снегу. Самолет не двигался с места. Иванов снова раскачал машину. Хотя Спирин рулил тихо, сесть на ходу было трудно, мешали глубокий снег и струя ветра от винта. Задыхаясь, Иванов с помощью Федорова едва успел забраться в кабину.
Спирин дал полный газ и пошел на взлет. Снег был не только рыхлый, но и сырой. Машина почти не развивала скорости.
Впереди выросли ропаки. Лавируя между ними, Спирин мигом убрал газ. Самолет остановился.
– Рулим на старое место!-скомандовал летчик.
Федоров и Иванов, ухватившись за крылья, помогали рулить. Когда машина остановилась на старом месте, они отошли в сторону и начали о чем-то совещаться. Затем вернулись к самолету и неожиданно для Спирина выдвинули новый проект.
Они настойчиво требовали, чтобы Спирин летел один.
– Ты вернешься на Рудольф, - говорили они, - возьмешь бензин, продовольствие, палатку и прилетишь за нами. Здесь мы дождемся хорошей погоды и, когда подморозит, оторвемся.
Молча выслушав их, Спирин сказал спокойно, но твердо:
– Один я не полечу. Давайте лучше закусим, подкрепимся. А там видно будет.
Закусили кусочками шоколада с сухарем. Спирин проверил наличие бензина. Его оказалось очень мало, минут на сорок.
– На этом бензине, - грустно сообщил Спирин товарищам, - до Рудольфа не долететь.
Оставалось одно: с помощью финского ножа построить снежный дом. Но прежде чем строить, надо было хорошенько отдохнуть.
Забрались в кабину. Холодно. Голод все сильнее давал себя чувствовать, зверски хотелось курить.
Иван Тимофеевич упрямо ломал голову, придумывая новые выходы из создавшегося положения. Ни на минуту не сомневался он в счастливом исходе. Но было обидно и даже немного стыдно, что они так глупо попали впросак.
На третьи сутки погода резко улучшилась. Отчетливо вырисовывались берега островов Карла-Александра и Райнера.
Мотор удалось запустить очень скоро. Стали разгружаться. Выбросили кое-какие части, аккумулятор, батарею.
Спирин нашел неплохую площадку для взлета. Как на грех, погода опять начала портиться, но все же решили лететь.
Старым, уже проверенным способом сдвинули машину с места. Спирин дал полный газ, и машина пошла на взлет. Вначале она бежала с трудом, потом запрыгала по застругам.
Спирин решил не торопиться. Пусть самолет наберет скорость. Правда, площадка кончается, вот уже начнутся торосы, а там и вода, но другого выхода нет.
Перед самыми торосами летчик плавно потянул ручку на себя, и машина повисла в воздухе.
Пролетев около десяти километров, попали в сплошной туман. Бензин убывал. Положение становилось все тревожнее. Вдруг слева открылся берег острора Карла-Александра. Спирин повел самолет к нему, но остров тут же закрыло шапкой тумана.
«Надо вернуться», - промелькнула мысль.
В это время Спирин вторично увидел берег. Не теряя его из виду, убрал газ и снизился. Через несколько минут справа показался другой берег. Теперь они летели между двумя островами – Карла-Александра и Райнера – на высоте не более двадцати метров. Берега то резко уходили в сторону, то вырастали прямо перед самолетом.
Хорошо, что машина маленькая, верткая. Избегая берега, Спирин ставил ее почти на ребро. Он рад бы в любую минуту сделать посадку. Но куда? Внизу беспрерывно мелькали торосы.
Еще немного, и под самолетом показались черные полосы разводьев. Начался сильный снегопад. Машину бросало во все стороны. Бензин вот-вот должен был кончиться.
Внезапно впереди возникла огромная черная скала.
– Остров? Нет…
Может быть, это мыс Аук?.. Нет… это, наверное, черные облака, похожие на скалы…
Внизу плавали редкие льдины.
Самолет шел на высоте пяти метров.
Наконец, показался желанный мыс. Теперь легко найти зимовку. Но хватит ли бензина?
Впереди видны долгожданные радиомачты. Кто-то тронул Спирина за плечо. Он быстро обернулся – не случилось ли что-нибудь? Улыбающийся Сима Иванов указывал вниз. Там огромный белый медведь, задрав голову, следил за самолетом…
Что же происходило в это время на зимовке?
Тридцатое апреля. Ветер так кружит снежные вихри, что трудно понять, откуда он дует.
Весь белый входит в комнату Молоков.
– Где щетка?
Вместо щетки он берет веник и идет отряхиваться в сени.
– Завтра Первое мая. Неужели пурга не уляжется? – говорит Бабушкин, отрываясь от книги. Он встает с постели и подходит к окну.
Метет… В такую погоду Сторожко и Латыгин легко могли пройти мимо самолета, не заметив его.
Тяжело переживали мы неизвестность. Особенно горевал Папанин:
– Зачем пустили? Что, если они потерпели аварию, разбились? Экспедиция сорвется, но это ли главное? Ведь они люди, да еще какие замечательные люди!
Как умел, я старался подбодрить товарищей, уверить их в том, что все кончится хорошо. Но сердце сжималось от глухой тревоги: улетели на три часа, а нет их вот уже трое суток.
Часто вспоминался последний разговор со Спириным. Перед стартом ему советовали взять продовольствие. А он засмеялся и, махнув рукой, ответил: «Зачем? Ведь мы вернемся к обеду»…
Неожиданно до нашего слуха донесся какой-то звук.
– Тише!-остановил нас Бабушкин.
Мы прислушались.
– Мне показалось, что гудит мотор, - взволнованно шепнул Михаил Сергеевич.
– Мотор?-переспросил Молоков.-Нет, это, верно, трактор работает или гудят провода. Может ли машина лететь в такую погоду?
Внезапно за дверью раздались возбужденные голоса:
– Летит! Летит!
Мы срываемся с места.
Далеко в небе, сквозь пелену мокрого снега, просвечивают контуры самолета.
– Летит!
Машина идет на посадку.
– Ура!
Какой чудесный первомайский подарок!
Начались объятия, восторженные приветствия.
Полярники народ закаленный, не сентиментальный, но здесь, вдали от родной Москвы, возникает особенно крепкая и нежная дружба. Чувство непередаваемой тревоги за товарищей, попавших в беду, хорошо знакомо каждому, кто побывал в Арктике.
