Вертен со вздохом положил книгу в багажную сетку над головой. Закрыл глаза. И тут же перед его внутренним взором возник отрезанный нос Лизель Ландтауэр, а затем размазанные по стенке мозги герра Биндера. Он представил, как Луккени нападает на императрицу Елизавету, а следом перенесся в тускло освещенные покои кронпринца Рудольфа в замке Майерлинг. Первое, несомненно, было преступлением. А второе? Эти события как-то связаны, или эта связь — плод фантазии его и Гросса? И что с этими ужасными преступлениями в Пратере? Они совершены просто для прикрытия убийства Фроша? А оно связано как-то с гибелью императрицы? И в свою очередь, ее гибель связана со смертью кронпринца, случившейся почти десять лет назад?

Наконец Вертена сморил сон. Он проснулся сразу, когда проводник объявил прибытие поезда в Цюрих. Встал, раздвинул занавески на окне. Ничего особенного на перроне не происходило. Несколько пассажиров сошли с поезда, несколько сели. Все как обычно. Кроме… Как раз напротив своего купе Вертен увидел высокого, сухопарого человека. Он внимательно смотрел на него. У незнакомца был на лице шрам, с левой стороны. От угла рта до виска. Встретившись взглядом с Вертеном, он глаза не отвел. Скорее наоборот, вгляделся еще пристальнее. Вертен уронил занавеску, а спустя пару секунд поднял. Человек со шрамом исчез.

Поезд тронулся, и он снова лег. Перед тем как заснуть, ему вдруг вспомнились слова Марка Твена, которые писатель произнес после похорон императрицы: «Не тот человек сидит в швейцарской тюрьме. А может, тот, да не за то. Ох уж эти венгры. Вначале Рудольф, а теперь вот его мамаша».

Сходя с поезда в Женеве в полседьмого утра, Вертен хмурился. Выспаться не удалось. Не надо было так за ужином наедаться.

Из головы не выходил загадочный человек со шрамом. А может, ему показалось, что он смотрит на него? Вполне возможно, незнакомец смотрел на кондуктора, а у Вертена просто разыгралось воображение?

Идя с Гроссом по перрону, он выискивал глазами того загадочного пассажира, но не видел никого, даже отдаленно на него похожего.

— Что вы высматриваете, Вертен? — спросил Гросс.

— Носильщика. Вы что, намерены сами тащить свой чемодан?

Разумеется, у криминалиста такого желания не было. И носильщик быстро нашелся: крепкий мужчина быстро сложил их багаж на небольшую тележку, и они двинулись по длинной платформе.

Усевшись на сиденье фиакра, Гросс объявил кучеру:

— Отель «Бо-Риваж», сударь.

— Вы считаете разумным останавливаться в том же отеле, что и императрица? — спросил Вертен.

— А как же иначе мы сможем его осмотреть и опросить свидетелей? — удивился Гросс.

Адвокат не стал заводить разговор об экономии. Криминалист жил на жалованье профессора, плюс гонорары за публикации. Это не шло ни в какое сравнение с его доходами. Так что если он выбрал отель, где останавливаются монархи, так тому и быть. Вертен все оплатит.

У входа в отель «Бо-Риваж», как и на многих других зданиях в Женеве, висели траурные ленты в память об усопшей императрице. В этом величественном сооружении, возведенном сорок лет назад на набережной Монблан, окна всех номеров выходили на Женевское озеро и все номера были шикарные и комфортабельные. Обширный вестибюль украшали величественные мраморные колонны и изысканная мебель. На столиках стояли вазы со свежими цветами.

Туристический сезон практически закончился, и им достались номера рядом, на третьем этаже. Они привели себя в порядок и отправились на завтрак в чайную комнату на террасе. Кофе был потрясающий, круассаны тоже. Женеву не зря называли аванпостом французской культуры в Швейцарии. Разумеется, и еда здесь была французская, выше всяких похвал.

В начале девятого они сели в фиакр.

— В управление полиции, — сказал Гросс кучеру по-французски.

Минут через тридцать, совершив мини-тур по городу (набережная Монблан, мост Монблан, южный берег Женевского озера, дальше по обсаженным деревьями улицам через опрятные жилые кварталы, чередующиеся с общественными садами и парками, на бульвар Карла Вогта недалеко от реки Арв), они подъехали к импозантному строению восемнадцатого века с гербом города над входом. Здесь размещалось управление полиции Женевы.

В вестибюле Гросс приблизился к молодой женщине за стойкой и спросил комиссара Оберти.

— Он ожидает вас, господа? — вежливо осведомилась она.

— Да. Я профессор Гросс, а это мой коллега, адвокат Вертен. Я телеграфировал ему из Вены. Мы прибыли по делу Луккени.

Она кивнула и взяла телефонную трубку.

Примерно через пять минут к ним спустился седой дородный мужчина лет шестидесяти в черном костюме.

Обменявшись с криминалистом рукопожатием, он с чувством произнес:

— Рад вас видеть, дорогой Гросс. Сколько лет прошло, а? Я до сих пор вспоминаю Франкфурт, как вы там блестяще провели экспертизу почерка.

Гросс представил Вертена, затем Оберти пригласил их в свой кабинет на втором этаже. Здесь кипела работа. Несколько сотрудников стучали на пишущих машинках, установленных на специально принесенные сюда столы. Двое других вели переговоры по телефону. Еще один рылся в папках.

— Мы сейчас заняты обоснованием обвинения, — пояснил Оберти. — Чтобы ни один адвокат не смог придраться.

Он завел их в свой просторный внутренний кабинет, обставленный мебелью эпохи Людовика XV. Высокие окна от пола до потолка были полуоткрыты. Кружевные шторы колыхал утренний ветерок, дующий с реки.

— Так вы приехали только ради разговора с этим человеком? — спросил комиссар после того, как они уселись в креслах.

— Точнее, ради моего ежемесячного альманаха, Оберти. Хочу следующий выпуск украсить «признаниями анархиста».

— Но альманах выйдет после суда, — предупредил комиссар.

— Само собой разумеется, — заверил его Гросс.

— Этот Луккени довольно странный субъект.

— Что значит странный?

Комиссар усмехнулся:

— Увидите сами.

Оберти выписал им пропуск-разрешение на посещение узника и разговор с ним в течение часа в присутствии жандарма. Луккени сидел в камере-одиночке в подвале этого же здания. Камера как камера: стол, два стула, койка. Все привинчено к бетонному полу, чтобы нельзя было сдвинуть. Под потолком электрическая лампочка в стальной проволочной сетке.

— Камеру специально оборудовали для политических заключенных, — пояснил жандарм по дороге в подвал. — В прошлом году. Не думали, что она так скоро понадобится.

Он открыл дверь камеры.

— Луккени, к тебе гости.

Свернувшийся на койке небольшой человечек встрепенулся. Раскрыл сонные глаза и просиял.

— Из газеты?

— В каком-то смысле, — ответил Гросс по-итальянски. — Мне не терпелось с вами познакомиться, синьор Луккени.

— Что значит «в каком-то смысле»? — Луккени подозрительно сощурил глаза.

— Я издаю журнал для криминалистов, который читают ученые люди во все мире.

— Специалист, значит? Это хорошо. Ладно, напишите. Пусть об этом знают все.

— Напишу, можете быть уверены. — Гросс кивнул на стулья: — Позвольте присесть?

— Располагайтесь, синьоры. — Луккени неожиданно рассмеялся кашляющим смехом.

— Вы приехали в Женеву с целью убить императрицу Австрии?

Луккени посмотрел на Гросса, затем на Вертена.

— А чего это вы не записываете? Разве сможете потом вспомнить, что я расскажу?

Гросс глянул на Вертена и произнес по-немецки:

— Вы поняли, что он хочет?

Вертен кивнул и, достав карандаш, торопливо раскрыл блокнот в кожаной обложке.

— Он понимает по-итальянски? — спросил Луккени.

Гросс кивнул.

Луккени улыбнулся Вертену:

— Постарайтесь записать мои слова в точности. — Затем посмотрел на Гросса. — Так что вы спросили?

— Вы приехали в Женеву с целью убить императрицу Австрии?

Луккени отрицательно мотнул головой:

— Вовсе нет. Я думал сделать этого француза, герцога Орлеанского. Оказалось, он уже уехал. Но зато в Женеву приехала императрица. Тоже неплохо. Даже еще лучше. Тут уж я точно должен был попасть в газеты. — Лицом Луккени был похож на хорька, а когда улыбался, это сходство усугублялось.