— Пусть войдет, — произнес Климт не задумываясь.

— А может быть, лучше поговорить с ним через решетку? Я совсем не знаю, что это за человек. Кажется, он искренне подавлен гибелью дочери, но…

— Чепуха, — решительно бросил Климт. — Зачем нам решетка? Он же знает, что я не мог убить его дочь. Надзиратель, пожалуйста, введите этого человека.

— Может, не надо, Густль? — спросил Гуго с верхней койки.

— Человек потерял дочку, — ответил Климт не оборачиваясь. — Это единственное, что я могу для него сделать.

Гуго посмотрел на Вертена.

— Все равно эта затея мне не нравится.

Дверь камеры распахнулась. Вошел Йозеф Ландтауэр с благодарной улыбкой на губах. По мере приближения к художнику выражение его лица менялось. Неожиданно он выхватил из кармана нож и бросился на Климта.

— Это тебе за мою дочку.

Сидящий на койке Вертен инстинктивно выбросил вперед ногу. Ландтауэр споткнулся и упал на пол. Прыгнувший на него сверху Гуго пытался отнять нож, но тщетно. Казалось, Ландтауэра это разъярило еще сильнее. Он легко сбросил Гуго со спины и вскочил на ноги.

— Мерзавец! Ты убил мою дочку! Так получай же!

— Сделайте же что-нибудь! — воззвал Вертен к надзирателям.

Один из них целился в Ландтауэра из пистолета, но его загораживал Климт.

Художник принял боевую стойку. Он каким-то образом успел оторвать от простыни лоскут и обмотать им левую руку.

Ландтауэр сделал выпад, но Климт уклонился, а затем произнес на удивление спокойным голосом:

— Клянусь, я ее не убивал. А теперь брось нож, пока не поздно.

— Ты изверг и злодей, — прохрипел Ландтауэр. — Совратил мою дочку, моего ангела.

Он снова бросился на Климта. Тот успел отбить удар обмотанной рукой, но нож прорезал тонкую материю, оставив на ней красную полоску.

Вмешался Гуго. Но теперь он действовал искуснее: прыгнул Ландтауэру на спину и вдавил своими длинными костлявыми пальцами его глаза в глазницы. Ландтауэр вскрикнул, дернулся и упал на обе руки. Но все же сумел задеть ножом левое бедро Гуго. В этот момент надзиратель приставил наконец к его виску пистолет.

— Хватит. Бросай нож, или я выстрелю.

Ландтауэр уставился на него с видом попавшего в капкан хищника. Дернулся пару раз, часто дыша, с выпученными глазами, а затем обмяк и выронил на пол нож, который Вертен быстро отпихнул ногой в сторону.

Когда надзиратель надевал на Ландтауэра наручники, тот бормотал что-то неразборчивое. Его подняли на ноги, и Вертен, увидев торчащую из внутреннего кармана пиджака газету, потянулся и вытащил ее. Это была та самая бульварная газета с фотографией Климта на первой полосе и репродукцией картины «Голая правда».

Увидев газету, Ландтауэр встрепенулся.

— Лучше бы я сам прикончил маленькую сучку, чем позволить этой свинье марать ее. — Когда надзиратели волокли его из камеры, он вывернул голову, чтобы в последний раз посмотреть на Климта. — Ты будешь гореть в аду, грязный подонок!

Вертен явился к Гроссу в его номер в «Бристоле» позднее, чем уславливались.

— Что вас задержало? — спросил криминалист, не поднимая головы от бумаг.

Вертен рассказал ему о своем злоключении.

— Это все из-за меня.

— Чепуха, — бросил Гросс, продолжая просматривать список, который ему сегодня передали от Герцля. — Вы Климта предупредили. А он рисковал из ложного благородства.

— Не надо было приводить Ландтауэра в тюрьму. Но он казался мне таким искренним. Вот вам моя проницательность.

— Не стоит так строго себя судить. Вертен. Я уверен, что этот человек был искренним в своем горе, не важно, что было его причиной. И вы смогли убедиться, что деревенские жители могут быть хитры и коварны.

— Уверяю вас, Гросс, у Йозефа Ландтауэра мог бы брать уроки сам Жирарди.

— Кстати, об актере, — сказал Гросс. — Сегодня проверил его алиби. Метрдотель ресторана «Захер» подтвердил, что в тот вечер он действительно был там в обществе молодой женщины. И ушли они порознь.

Вертен шумно вздохнул.

— Хорошо, что хотя бы эта версия отпадает.

— А как себя чувствуют Климт и его защитник-уголовник?

— Рана у Климта поверхностная, но инцидент вывел его из равновесия. А Гуго некоторое время будет отдыхать в больнице. Может быть, потом суд учтет, что он предотвратил убийство в окружной тюрьме.

— Ландтауэра, я полагаю, посадили, — пробормотал Гросс, откладывая список и возвращаясь к внимательному изучению телефонного справочника Вены.

Вертен кивнул.

— Климт отказался выдвинуть против него обвинения, но в любом случае он свое получит. Я посоветовал следователю связаться с полицией деревни, откуда он приехал, и представляете, все очень быстро выяснилось. Оказывается, этот человек пользуется там дурной славой. В полиции подозревали, что он забил свою жену до смерти, но доказать не смогли. Его дочка Лизель, как только представился случай, сбежала от него из-за побоев. Но потом в деревню дошли бульварные газеты с репродукцией картины Климта, на которой изображена обнаженная Лизель, и Ландтауэр стал всеобщим посмешищем. Он даже не смел появиться в местном трактире.

— То есть, нападая на Климта, он мстил больше за себя, чем за дочь, — сказал Гросс.

— Похоже, что так, — отозвался Вертен.

Криминалист тряхнул головой.

— Каким бы обаятельным этот герр Ландтауэр ни был, но давайте с ним покончим, хорошо, Вертен? Тем более что никто серьезно не пострадал.

— Вот повеселятся газетные репортеры, если об этом пронюхают. — Вертен откинулся на спинку кресла и глотнул великолепного коньяка из рюмочки. Только сейчас наконец прошло это ужасное похмелье. — Бульварная пресса снова вытащит Климта на первые полосы. Гнусного Ландтауэра превратит в национального героя, а художника представит растлителем юных девственниц.

Но Гросс его больше не слушал, сосредоточив внимание на фотографиях жертв убийцы и списке Герцля, дополненного Вертеном предполагаемыми врагами Климта. Недавно посыльный доставил еще список от инспектора Майндля с фамилиями анархистов и других смутьянов, за которыми ведется наблюдение. По его мнению, эти люди ждут не дождутся революции, и потому любые возмущения в обществе им на руку. Гросс счел это чушью, а Вертен, внимательно изучив список, подивился его разнообразию. Там были собраны все, от итальянских анархистов до таких политиков, как Герцль и социалист Виктор Адлер.

Вечером они отправились на встречу с бывшим коллегой Гросса по работе в Граце Рихардом Фрайхером фон Крафт-Эбингом, ныне заведующим кафедрой психиатрии Венского университета.[20] Вертен тоже был с ним знаком. До 1889 года Крафт-Эбинг был директором психиатрической больницы в городке Фельхоф вблизи Граца, затем его пригласили в Вену занять пост директора государственной психиатрической лечебницы. С 1892 года, после кончины Теодора Херманна Мейнерта,[21] он заведует кафедрой психиатрии в Венском университете. Вертен знал Крафт-Эбинга как психиатра-криминалиста, который детально исследовал всевозможные психологические типы уголовных преступников и существенно развил теорию этой области психиатрии. В частности, он ввел в уголовно-правовую практику понятие «ограниченная вменяемость». По Крафт-Эбингу, совершивших преступления под влиянием душевной болезни следует не наказывать, а лечить. Правда, в законы эти положения пока еще не вошли.

Кроме всего прочего, Крафт-Эбинг был одним из самых крупных в мире специалистов по сифилису и его побочным эффектам. Он также пропагандировал для лечения психических заболеваний гипноз и являлся пионером в исследовании сексуальных отклонений. В 1886 году Крафт-Эбинг выпустил книгу «Половая психопатия», снабдив ее сотнями примеров из практики. Именно в этой книге впервые появились такие понятия, как мазохизм, садизм, гомосексуализм, инцест и зоофилия. Чтобы избежать излишней сенсационности, ученый намеренно изложил все примеры из медицинской практики по-латыни. Но это не помогло. Монография быстро стала международным бестселлером, а после публикации «Половой психопатии» продажи латинских словарей в Германии и Австрии увеличились десятикратно.