А Марфа своё твердит:

— Хочу за него замуж! Тогда царь приказал:

— А ну, запихнуть мою дочь в эту бочку, засмолить её как следует и в океан-море выбросить.

Только прежде приказал он их с Емелей обвенчать. Чтобы любовь между ними незаконная не началась. (В те сказочные времена с детьми не очень чикались. Как что не так, сразу в бочку и в море выталкивали.)

Океана поблизости не было, но море студёное нашлось.

Посадили царскую дочку Марфу в бочку вместе с Емелей, засмолили не очень уверенно и в ближайшее море спихнули.

Долгое время плыла бочка по морю. Емеля-дурак много своей жене Марфе про себя рассказал. Стала Марфа Емелю просить:

— Сделай так, чтобы нас на берег выбросило.

— А как? — спрашивает Емеля.

— А так, — говорит Марфа. — Силой ума своего. Ты же мне сам говорил, что сила ума твоего невероятная.

Тут Емеля про щучье веленье вспомнил, а то в царском дворце у него совсем память отшибло. Он приказывает:

— По щучьему веленью, по моему хотенью, выкинься, эта бочка, на берег и разорвись.

Так и получилось. Море бочку сразу на берег выкинуло, и бочка в щепки!

А Емеле и Марфе хоть бы что. Ни одного синяка на них.

Царевна Марфа просто поразилась силе Емелиного ума. Она снова просит:

— Сделай хоть какую-нибудь избушку.

Емеля поднатужился, ум свой напряг и говорит:

— По щучьему веленью, по моему хотенью, выстройся, дворец, — такой, какой я умственным взором представляю.

И такое чудо на берегу выстроилось, какого ни один учёный строительный мастер построить бы не сумел. Разве что неучёный.

Внизу дворец был уже, чем вверху. А всё равно стоял и не падал. Башенки с куполами, как на церквях, из него во все стороны росли.

Окошки во дворце были все в наличниках и все разного размера. Ни одного одинакового. То круглые, то квадратные, а то вообще сердечком или ромбиком.

И слуги с подносами уже наших молодожёнов встречают.

А на подносах и выпить тебе что есть и закусить, и мясное и рыбное. Емеля мясное предпочитал.

Въехали Емеля и Марфа в тот дворец и стали жить-поживать да детей наживать.

В те поры царь-батюшка решил на охоту поехать. Гусей пострелять, лебедей или чего ещё продуктового к своему столу.

Видит, что на его владениях какой-то боярин посмел дворец выстроить.

— А ну, — кричит царь Данила, — подать мне сюда этого нахала!

Тут его дочка Марфа — Емелина жена и сам Емеля-дурак (теперь уже не дурак, а владетельный князь) из окошка высунулись.

Царь как увидел их, так и обомлел. Он пришёл, Емеле в ноги поклонился, свою дочь расцеловал и говорит:

— Недооценил я Емелюшку. Я думал, он совсем дурак, а он ничего подобного. Ишь какой дворец выстроил! У меня такого нет!

Ещё он подумал и заявил:

— Вот что, Емелюшка, как я помру, становись-ка ты у нас царём…

На том и порешили. И стали все они дружно жить.

А Кудеяра царь велел на конюшне выпороть.

А когда царь и в самом деле помер, Емеля и вправду царём сделался. Он был хороший царь — все крестьянские нужды знал. Людям при Емеле-первом хорошо жилось.

Одна только странность была у нового царя. Он рыбную ловлю по всей реке Федотовке запретил. А так ничего был царь. Хороший.

В некотором государстве жил-был король. Ну что мы можем о нём сказать? Да пока ничего. О людях судят по поступкам, а он ещё никаких поступков не сделал.

Единственно, что о нём известно, это то, что он был холост — не женат. Что практически одно и то же. И то, что у него была целая рота охотничьих стрельцов. Они его дичью снабжали.

Стало быть, он был натуралист, то есть большой любитель рябчиков-зайчиков в жареном виде. (Вот уже первая королевская чёрточка появилась. А в процессе мы и весь портрет выстроим.)

И служил в охотничьей роте стрелец Федот. Очень меткий стрелок. Уж если он ружьё поднял, значит, промаха не будет.

Больше всех он добычи добывал. За это его король любил пуще всех.

Дело шло к осени. Птицы уже улетать начали. Листья краснотой подёрнулись.

Случилось как-то стрельцу быть на охоте. На самой ранней заре зашёл он в тёмный лес и видит: сидит на дереве горлица. (Ну, знаете, такая мелкая птичка — полтора воробья.)

Федот навёл ружьё, прицелился: ба-бах из двух стволов, для верности. Перешиб птичке крылышко. Свалилась птица с дерева на сырую землю.

Поднял её стрелец, хотел было голову оторвать да положить в мешок. Но горлица как заговорит:

— Ах, стрелец-молодец, не срывай моей буйной головушки, не своди меня с белого света.

Стрелец Федот аж поразился! Надо же, с виду совсем птица, а разговаривает человеческим голосом. Ладно бы попугай какой или скворец учёный, а то горлица! Прежде с ним такого случая никогда не бывало.

А птица что-то уж совсем несусветное понесла:

— Ты возьми меня живую, принеси в свой дом, посади на окошечко и смотри. Как найдёт на меня дремота, в ту самую пору ударь меня правой рукой наотмашь. Добудешь себе великое счастье.

Стрелец совсем глаза вытаращил, и так с вытаращенными глазами он из лесу вышел. Был сильный… нет, ещё не было. Осень только начиналась.

Принёс он птицу домой. Дом у него небольшой. Всего-то в одно окошко. Но крепкий да ладный, как шкатулка из брёвен.

Посадил он птицу на подоконник, а сам на лавку сел — дожидаться.

Прошло немного времени. Горлица положила свою головку под крылышко и задремала. А стрелок Федот уже полчаса как спал.

Проснулся он, вскочил на ноги, вспомнил про уговор да как треснет птицу наотмашь правой рукой. (Хорошо, что правой, а тресни он её левой — неизвестно, что было бы.)

А так случилось вот что: пала горлица наземь и сделалась душой-девицей, да такой прекрасной, что ни вздумать ни взгадать, только в сказке сказать! Другой подобной красавицы во всём свете не было! (Ну и случай! Чего только природа не выдумает!)

Говорит красавица добру молодцу, королевскому стрельцу:

— Умел ты меня достать, умей и жить со мною. Ты мне будешь наречённый муж, а я тебе — Богом данная жена.

А умелец стоит, слова вымолвить не может. У него уже с другой девицей, купеческой дочкой, был уговор. И приданое кое-какое намечалось. Но делать нечего, раз так вышло. Придётся девку брать.

Он спрашивает:

— Жена, а жена, а звать тебя как?

Она отвечает:

— А вот как назовёшь, так и будет.

Долго стрелец Федот имя для неё примерял:

— Фёкла? Нет. Груня? Нет. Аграфена Ивановна? Тоже нет.

Он просто измучился. Никогда он людям имена не подбирал, разве что охотничьим собакам. И решил он так:

— Назову-ка я её Глафира. В честь горлицы.

На том они и поладили. Женился Федот и живёт себе с молодой женой, радуется, а службы не забывает.

Каждое утро ни свет ни заря возьмёт он своё ружьё, пойдёт в лес, настреляет разной дичи и отнесёт на королевскую кухню. Только горлиц он больше не трогал. Как-никак женины родственники.

(Работа тяжёлая и, что самое обидное, — бесперспективная.)

Видит жена Глафира, что от той охоты он весь измаялся, и говорит ему:

— Послушай, друг, мне тебя жалко. Каждый Божий день ты беспокоишься, бродишь по лесам да по болотам, завсегда мокрёхонек домой возвращаешься, а пользы нам нет никакой. Это что за ремесло!