Нас, детей, удивляет не то, что мама с папой сожгли нечто ценное. Они такое не раз проделывали. Все на Финё знают, что мама — опытный пиротехник, она несколько лет подряд делала большую часть новогодних петард для нашего города. Когда Большую вересковую пустошь Финё раз в два года подходит время сжигать, потому что это заповедник, именно мама — вместе со спасателем Джоном и полицейским Бейтом — становятся движущей силой в деле возвращения пустоши к её первоначальному выжженному, прекрасному виду.

Так что никто из нас не удивляется самому сожжению, хотя денежные купюры горят довольно плохо, что нам хорошо известно с тех пор как Тильте однажды сожгла сотню, которую Вибе из Рибе ей задолжала. Тильте заработала эти деньги, заменяя Вибе в киоске в порту, и когда Вибе наконец-то, после длившихся два месяца попыток предать дело забвению, раскошелилась, Тильте сказала, что её зарплата была делом принципа, а теперь она хочет показать Вибе, как она относится к деньгам, и сунула стокроновую купюру в пламя стоявшей на прилавке декоративной свечи. Купюра горела очень медленно, но в конце концов сгорела. Конечно же, мама может спалить двадцать шесть миллионов. Удивительно лишь то, что папе с мамой не хватило смекалки их вернуть.

Этому, однако, нашлось объяснение, при том не очень приятное, но получили мы его лишь полгода спустя. А пока полицейский Бент по секрету сообщает нам, что маму и папу обвиняют по статье о мошенничестве, а вскоре после этого обвинение с них снимают в связи с недостатком улик, а потом следует церковный суд и психиатрическое обследование, маму и папу признают невиновными, и вот они возвращаются на Финё.

Не знаю, бывало ли в вашей семье так, что радоваться можно лишь тому, что папа и мама хотя бы в настоящий момент на свободе — и то только потому, что у прокуратуры не хватило улик для предъявления обвинения — и что их последняя выходка не попала на первые страницы газет, потому что обманутые сохранили обман в тайне, не желая становиться всеобщим посмешищем?

На тот случай, если вам не доводилось узнать, как чувствуешь себя в такой ситуации, могу сказать, что в такое время все проявляют крайнюю осторожность и говорят приглушёнными голосами, чтобы внезапно не лопнуло какое-нибудь стекло, а за ужином ты сидишь бледный и молчаливый, ковыряя в тарелке — пусть это даже и папины рыбные котлеты.

Никто на Финё или в городской школе ничего толком не знает, но многие о чём-то догадываются. Мы с Тильте немы как рыбы, и у большинства хватает такта не задавать вопросы, а тем, у кого такт отсутствует, слишком дорога их жизнь, так что всё это время мы живём в окружении стены вопросов, которые никто так и не задаёт.

Время — лучший лекарь всех ран, но дело не только во времени, сыграло свою роль и психиатрическое заключение, которое гласило, что мать и отец психически здоровы, но, очевидно, были невменяемы в момент совершения преступления — по причине сильного переутомления.

Когда отец снова оказывается на кафедре, а мать — за органом, всё успокаивается, и хотя и папа и мама стали бледнее и похудели, и иногда их взгляд напоминает взгляд поросят на алтарной картине, оба они по большому счёту спокойны.

А вскоре обычные будничные катастрофы и радости постепенно оттеснили злодеяния родителей на задний план. Как раз в это время Ханс принял участие в конкурсе на Мистера Финё и победил, а меня, как я уже говорил, Кай Молестер Ландер выманил на подиум, заставив поверить, что я должен получить премию за достижения в основном составе футбольного клуба, а я потом нашёл железную трубу и отправился на поиски Кая Молестера, который сбежал в дремучие леса, чтобы жить там изгнанником, и вернулся домой лишь три дня спустя, когда моя доброта растопила лёд гнева, как пишет автор псалмов, — так что вам должно быть понятно, что большая часть населения Финё предала грехи мамы и папы забвению.

Но мы, дети, ничего не забыли. Мы не разговариваем с родителями, воспоминания лежат у нас на сердце тяжким грузом, и, в конце концов, это стало для мамы и папы невыносимо.

Дело было вечером на кухне, отец возился со своим аппаратом для приготовления мороженого — только он и остался у нас от их авантюры, — исчезли и «мазерати», и норковая шуба, они стали частью судебного соглашения, а мама конструировала новое устройство для распознавания голоса, похожее на часы с кукушкой.

Вдруг отец откашлялся.

— Тогда случилось вот что, — сказал он, — то чудо, осуществлению которого мы с мамой способствовали, оно как будто отодвинулось во времени. То есть купюры исчезли, как и должно было быть, но вновь они не появились. Возмущение было велико, но вопрос с инвестиционными компаниями и властями был урегулирован, и мне удалось разрешить ситуацию ко всеобщему согласию, мы договорились, что дело будет закрыто. Удивительно, но деньги внезапно возникли снова неделю спустя. Если смотреть с теологической точки зрения, то, по нашему с мамой мнению, мы имеем дело с чудом, которое происходит одномоментно, но растянуто во времени. Не успели мы ещё осознать и обдумать новые обстоятельства, как к нам обратилась полиция, которая не обладает необходимым духовным потенциалом для понимания всего божественного значения таких вещей.

— И где же это к вам обратилась полиция? — спросил Ханс.

— В отделении компании, которая называется «Датское инвестиционное общество алмазов и драгоценных металлов», в тот момент, когда мы вкладывали деньги в золото и платину с мыслями о вашем будущем.

В кухне наступает тишина. Если вы думаете, что тишина эта полна уныния оттого что наши родители такие жулики — и это при всём уважении к тому, что им всё-таки удалось убедить инвестиционные компании, министерство по делам церкви, полицию и психиатрическую комиссию, что всем будет лучше, если ничего не выйдет наружу и никто ничего не узнает, — если вы так думаете, то вы попали в точку.

Но в этой тишине происходит и нечто другое, и это гораздо труднее объяснить. Дело в том, что отец отчасти — процентов на десять — всё-таки считает, что они с мамой устроили этот фокус при помощи неких высших сил и что они сделали это, чтобы при помощи золотых и платиновых слитков обеспечить нам более приятное детство и будущее, так что в каком-то смысле это означает, что надо быть бдительным, потому что любовь может принять такое обличие, что её будет очень трудно узнать.

В это мгновение мы прощаем маму с папой. Больше мы об этом не говорим, тема исчерпана и снова не возникает — может быть, лишь в маминых и папиных ночных кошмарах. Но мы с Тильте, Баскером и Хансом в этот момент понимаем, что если ты хочешь научиться принимать других людей, то тебе неизбежно придётся смириться с их внутренними слонами.

Когда человек на пути к своему дому на протяжении четырёх километров сажает липы по обе стороны дороги, которая в полтора раза шире скоростной магистрали, то в конце ожидаешь увидеть нечто исключительное. Не многие поместья могут соответствовать таким ожиданиям, но Финёхольм может, а сегодня вечером он вдвойне им соответствует.

Финёхольм находится у моря, и, чтобы попасть к замку, надо спуститься с холма. Дорога делает последний изгиб, и мы проезжаем между двумя большими стеклянными круглыми павильонами с тропическими деревьями и прудами, в которых плавают кувшинки. В каждом из павильонов вполне могло бы разместиться человек восемьдесят; крышу каждого украшают три позолоченных тюленя, балансирующих на трёх позолоченных кабанах, — можно принять их за дрессированных цирковых животных, но на самом деле это фрагмент герба Калле Клоака, который он заказал после покупки Финёхольма.

Калле Клоак учился в местной школе вместе с нашим отцом, затем он — то есть Калле — отправился во Фредериксхаун, стал строительным подрядчиком и заработал миллиард — а это тысяча миллионов, — проложив или отремонтировав большую часть канализационных сетей в центральной Ютландии, после чего его избрали в фолькетинг. Папа рассказывал, что ещё в школе Калле мечтал о том, чтобы стать владельцем поместья, и пытался заставить других детей играть в игры, где они должны были изображать слуг и батраков, а он при этом был помещиком или управляющим, и его следовало носить на носилках. Вот почему он, вернувшись из Фредериксхауна, купил Финёхольм у графа Финё, который к тому времени состарился и настолько обеднел, что мог позволить себе отапливать лишь одно помещение — кухню для прислуги. После этого Калле Клоак сменил имя и стал называться Шарль де Финё, перестроил поместье и нанял двенадцать лесничих, двух егерей, двух поваров, двадцать человек прислуги, двух управляющих, нескольких горничных и уборщиц и ещё специального человека, понимающего в том, как всё положено делать в больших поместьях на материке, и для всех принятых на работу была сшита форма, чтобы они, когда Калле Клоак устраивает охоту с последующим обедом, разгуливали вокруг, напоминая гвардейцев из парка Тиволи в роли лакеев. Калле приобрёл также «Белую даму Финё», до этого она носила какое-то арабское название, означавшее «Воля Аллаха», но судно переименовали.