Тут я отворачиваюсь и тихонько ухожу.

Я пересекаю двор замка. Якоб и Тильте догоняют меня, за ними — Ханс, Ашанти и Баскер. Мы молча проходим по насыпи и мимо шлагбаума. За стеклом в будке дремлет полицейский Бент, а на коленях у него Синичка. Мы проскальзываем мимо них и идём дальше по дорожке вдоль кромки воды.

Впереди справа припаркован автомобиль — «мазерати». Мы сворачиваем на тропинку и, пробравшись через кусты, оказываемся перед скамейкой, на которой сидит судовладелец Поуль Беллерад, вооружённый биноклем. Рядом с ним стоят два бритоголовых охранника, один из них вытирает судовладельцу глаза носовым платком, другой разминает ему плечи.

Заслышав шаги, Беллерад оборачивается, во взгляде его загорается огонёк надежды, который при виде нас сразу же гаснет. Он надеялся увидеть Хенрика.

— Поуль, — говорю я, — мне хотелось бы вас кое о чём спросить.

Он без всякого интереса смотрит на меня.

— Глава похоронного бюро на острове Финё. Бермуда Свартбаг Янсон, друг нашей семьи и популярная личность во всей Дании, знаменитая тем, что хоронит людей так, будто собирает их на придворный бал. утверждает, что существуют только три мотива, которые могут заставить людей задумать что-то действительно отвратительное — это религия, секс и деньги. Насчёт религии и секса мне всё понятно. Но вот деньги…

Тут наша компания пополняется. За спиной Беллерада вырастают Альберт Винглад, Ларс и Катинка. У Катинки в руках три пары наручников. Наверное, у неё где-то под рукой целый ящик с наручниками, в последние двадцать четыре часа они у неё никак не кончаются — как сосиски в киоске.

Судовладелец поднимается с места. Смотрит на меня.

— А, это ты, с цветами, — говорит он. — Кто ты, собственно говоря, такой?

— Жертва, — отвечаю я. — Обстоятельств.

Щёлкают наручники.

— Возможно, деньги и не лучший мотив. — говорит Беллерад. — Но он самый чистый. Подумай над этим.

Его уводят.

Альберт Винглад остаётся с нами, из контейнера с неприкосновенным запасом он достаёт десять-двенадцать бутербродов, чтобы немного подкрепиться.

— На самом деле, в этом нет никакого смысла, — сообщает он нам.

Мы бросаем на него вопросительный взгляд. Возможно, он хочет сказать: какой смысл есть бутерброды, если всё равно через пять минут снова проголодаешься.

— Аресты. Уголовные дела. Тюремные заключения. Какой смысл? Всегда найдутся другие, они уже наготове. Чего-то мы всё-таки не поняли…

Говорит он в первую очередь сам с собой.

— Её Величество хочет поблагодарить вас, — сообщает он. — Давайте я вас подвезу. Вот только дожую что осталось.

Все уходят вперёд, мы с ним остаёмся вдвоём.

— Альберт, — говорю я. — Полагаю, нам с Тильте нужна помощь, чтобы мы не наговорили лишнего всем тем журналистам, которые через минуту облепят нас как мухи. Мы ведь можем случайно рассказать такую историю, что у общественности сложится превратное представление, будто полиция и разведывательное управление проспали всё на свете, позволили обвести себя вокруг пальца и преподать себе урок — а всему виной маленький мальчик и его сестра.

Он смотрит на меня, не сводя глаз, и больше не жуёт.

— Мы с Тильте будем немы как рыбы, если вы поклянётесь, если дадите честное слово, скажете «будь я проклят», если ваших родителей не отпустят без всяких последствий.

Он прожёвывает и сглатывает. Потом подносит палец к складкам подбородка.

— Клянусь, — говорит он. — Честное слово. Будь я проклят.

В сказках бывает так, что когда ты оказываешься перед королевой, которая хочет поблагодарить тебя за услугу, то можно попросить её выполнить какое-нибудь желание. В настоящий момент у меня в голове крутится лишь одна мысль — попросить её быть моим личным спонсором, когда я стану профессионалом. Но стоит вспомнить о том, что мы только что спасли драгоценностей на миллиард и что Конни говорила о любви, глядя мне прямо в глаза, как такое желание сразу кажется чем-то несерьёзным, так что я молчу, переминаясь с ноги на ногу. Слово берёт Тильте.

— Ваше Величество, — говорит она, — один мой знакомый с большой долей вероятности является дворянином, притом, что сам об этом не знает. Возможно ли получить для него титул?

Королева задумчиво смотрит на Тильте.

— Решение по таким вопросам принимает Дворянское общество вместе с Государственным архивом, — отвечает она. — Двор не имеет к этому отношения.

Тильте подходит к ней ближе.

— Ваше слово будет иметь решающее значение, — говорит она. — Если я представлю необходимые документы. В частности, выписки из церковных книг.

Я смотрю на королеву. Она как будто смягчается. На неё действует очарование Тильте.

— Вам дадут мой прямой номер, — говорит она. — Позвоните мне в Амалиенборг. Возможно, мы сможем be pooling our resources.[33]

Мы снова в зале. Я оглядываюсь по сторонам, изучаю костюмы и головные уборы. Смотрю на Конни, которая сидит рядом со мной. Папа с мамой сидят впереди нас. Мы с ними ещё не успели толком посмотреть друг другу в глаза. Я наклоняюсь вперёд.

— Мама, папа, — шепчу я, — не знаю, удастся ли нам когда-либо уладить всё это, не очень уверен, существует много примеров тому, что детям так и не удалось простить своих родителей. Но мы сделаем маленький шаг в нужном направлении, если вы скажете, случайно ли у Ашанти оказался номер телефона Ханса и почему она позвонила именно нам, чтобы мы забрали её на площади Блогор.

Оборачивается ко мне отец, и ответ даётся ему нелегко.

— Мы с мамой встретились с ней во время подготовки всего этого. И решили, что если Хансу с кем-то и может повезти, так это с такой девушкой.

— Я, конечно, потрясён, — говорю я. — Тем, что снова не обошлось без вас. Но ценю вашу искренность.

В зале становится тихо. Начинается Великий Синод. Собралось так много людей, которые с лёгкостью могут ходить через дверь, словно это распахнутые ворота амбара. Конни берёт меня за руку. Я смотрю на собравшихся в зале, на Ханса и Ашанти, на Тильте, на Конни. На Афину Палладу, которая, слава Богу, сидит, а не стоит. Я заметил, как Тильте что-то шепнула ей на ухо, и видно, что сказанное произвело на неё сильное впечатление.

Может быть, дело в атмосфере зала. Но внезапно я вижу слонов внутри всех этих людей.

Это красивые животные. Но с ними нелегко. За ними наверняка надо постоянно ухаживать. Одной только еды — страшно подумать…

Я счастлив, что познакомился с ними. И благодарен судьбе за то, что сам я всего лишь четырнадцатилетний мальчик, у которого нет слона, а есть только ноги футболиста и врождённая скромность, которую я старательно пестую. И маленький фокстерьер. Я глажу Баскера по спине.

— Баскер, — шепчу я. — Ты чувствуешь дверь?

Мы так никогда и не вернулись на Финё.

Конечно же, чисто физически мы снова на острове, мы здесь живём, мы тут зарегистрированы, едим и спим в нашей усадьбе. Но мы не вернулись домой.

Почему так бывает, я вам уже объяснял. Когда ты изменяешься внутренне, окружающее тоже изменяется. И наоборот.

Когда мы возвратились обратно, мы уже не были прежними. И тот остров, на который мы возвратились, уже не был тем Финё, который мы так хорошо знали.

Начну с самых заметных изменений — которые видны невооружённым глазом.

Александр Финкеблод уехал с острова, он теперь занимает какую-то высокую должность за границей, а Айнар Тампескельвер Факир снова возглавил городскую школу, пока что у него, правда, испытательный срок.

Вся школа отправилась провожать Александра к парому — вовсе не для того, чтобы использовать последнюю возможность нанести ему смертельный удар или облегчить ему страдания, а для того, чтобы с ним по-доброму попрощаться. Александр ведь тоже изменился. После всех событий, о которых я вам рассказал, он уже не мог остаться прежним. В последние три месяца, пока он ещё работал в школе, он стал говорить с учениками как с самыми обычными людьми, а посреди урока мог вдруг погрузиться в свои мысли, подойти к окну и подолгу стоять, глядя на Море Возможностей, будто высматривая что-то, когда-то мелькнувшее перед ним и теперь исчезнувшее, то, что он не смог позабыть.