— Решила, что будет лучше, если никто пока не узнает об этом.

— Чего ты опасаешься? — спросил Даршак.

Женщина покачала головой.

— Ничего. Просто не понимаю, как такое возможно. Надеюсь, ты мне объяснишь, — добавила она, помолчав.

— Напрасно.

— Я могу тебя заставить! — она холодно взглянула Даршаку в глаза.

— Нет, — ответил тот равнодушно.

— Я продам тебя в Урдисабан! — проговорила женщина с угрозой.

— Говорят, рабы там живут не так уж плохо, — герцог пожал плечами, насколько позволяли веревки. Он изо всех сил старался не показать своего ликования, ведь именно туда ему и нужно попасть.

— Ты не понял, — женщина усмехнулась, — я продам тебя Ламкергу. — Она сделала паузу, словно это имя должно было что-то сказать Даршаку.

— Кто это?

— Ты не знаешь? — всадница, похоже, была искренне удивлена. — Этот человек покупает гладиаторов для тальбонского Цирка. Тебе придется драться с дикими зверями и ядовитыми змеями, проходить сквозь огонь и биться с другими рабами, пока смерть не настигнет тебя.

— Только-то? — Даршак улыбнулся.

Стегнув лошадь, женщина умчалась вперед.

Герцог уселся поудобней и задумался. Его везли прямо к цели. Трудность была лишь в том, как сбежать из Цирка и подобраться к императору. Впрочем, чтобы поразмыслить об этом, времени у Даршака хватало. Он вздохнул и снова попробовал веревки на прочность. Они затрещали, и герцог усмехнулся: не такой уж он и пленник.

Вечером караван остановился. Воины разожгли костры и принялись готовить пищу. Даршак ждал, не подойдет ли кто-нибудь к клетке, потому что хотел спросить, далеко ли до Тальбона. Наконец один из воинов принес ему миску с едой и кружку воды.

— Как я буду это есть? — спросил герцог, имея в виду связывавшие его веревки.

В ответ воин молча открыл клетку, вошел и ножом перерезал веревки.

— Не боишься, что я сбегу? — поинтересовался Даршак, разминая руки.

— За тобой присматривают, — бросил тот, закрывая за собой дверь. — И у темноты есть глаза.

Герцог невольно оглядел ближайшие деревья, едва различимые в свете далеких костров. Заметив это, воин усмехнулся и, не оборачиваясь, пошел прочь.

Даршак принялся за еду, пользуясь вместо столовых приборов руками и запивая непонятное месиво водой. Только теперь он почувствовал, насколько был голоден. Расправившись с нехитрым ужином за несколько минут, он прислонился к прутьям клетки и с наслаждением вытянул ноги.

Некоторое время герцог прислушивался к доносившимся звукам, затем увидел в стороне движущиеся огни: похоже, кто-то приближался с факелами. Мимо Даршака, тихо переговариваясь, прошли четыре воина, за ними спешили еще трое. Голоса у них были взволнованные, но не испуганные: видимо, приехали те, кого они ждали.

Вскоре из темноты показалась процессия. Впереди шли закутанные в плащи люди, чьи лица были скрыты капюшонами, за ними ехали два всадника с факелами в руках. На некотором расстоянии от них двигались лучники, а за ними восемь человек в алых одеяниях несли высокие хоругви с изображением какого-то чудовища. Очевидно, это был бог неизвестного Даршаку пантеона. Судя по его внешности, он покровительствовал войнам или чему-то в этом роде. Дальше взору герцога предстало нечто непонятное: существо ростом более двух метров, покрытое шерстью, шло на двух ногах подобно человеку и несло в правой руке массивный золотой жезл. Герцог невольно вздрогнул, вспомнив иллюстрацию в книге, которую читал однажды. Там рассказывалось о населяющих землю расах, в частности о кобольдах, один из которых и прошел сейчас мимо клетки, шевеля треугольными ушами и нервно дергая кабаньим носом. За ним из темноты выступили несколько всадников на коренастых лошадях. Все они были в доспехах и шлемах, с мечами и палицами. При свете факелов их волосатые лица казались еще более зловещими, чем на картинке. Еще два пеших кобольда замыкали процессию. Они вели за собой навьюченных мулов. Даршака удивило, что он не увидел отправившихся навстречу отряду воинов, но, с другой стороны, они могли получить какие-нибудь указания и вернуться иным путем.

Герцога разбирало любопытство. Он даже был готов рискнуть и выбраться из клетки, но, поразмыслив, решил, что важнее выполнить данное Унгкеру обещание, чем погибнуть по дороге к цели. Так что, стараясь не думать об увиденном, он лег на пол и, подложив под голову сено, попытался заснуть.

Перед окном колыхались усыпанные мелкими белыми цветами кусты, и Сафир с наслаждением вдыхал их аромат. Он недавно вернулся с конной прогулки на подаренном императором скакуне. Теперь, поручив его заботам Фаимара, Сафир растянулся на кушетке возле распахнутого окна и наблюдал, как ветер колышет легкие полупрозрачные шторы.

Во дворце до него дошли тревожные слухи: поговаривали, что появились новые секты и пока не ясно ни кому поклоняются их члены, ни опасны ли они для государства. В Урдисабане была официальная религия, но тех, кто признавал иных богов, не преследовали, ибо император Камаэль считал, что внутри страны должны царить мир и покой и негоже разжигать смуты, тем более из-за такого щекотливого вопроса, как вера. Большинство вельмож поддерживали его: кто из соображений личной выгоды (чтобы угодить императору), а кто и по искренней убежденности в правильности такого решения. Но имелись и противники, полагавшие, что единства империи можно достичь исключительно путем унификации религии.

Сафир вспомнил о Карсдейле, где верили в единого бога по имени Даргмут. Государство там было одним огромным храмом, и управлял им король-жрец, каждое слово которого считалось священным. Рыцари-храмовники зорко следили за тем, чтобы в стране не возникало тайных сект, поклоняющихся иным богам. Еретиков сжигали без суда и следствия, порой прямо на улицах. Не возбранялся даже самосуд, если таковой случался.

Сафиру пришел на ум рассказ его друга Нармина, уехавшего полтора года назад в Нордор в качестве пажа посла, барона Мартинбейра. Тот побывал как-то в Карсдейле, и его поразило то, как наказывают в этой стране преступников: после того как суд признает вину доказанной, человека отлучают от церкви и выдворяют за пределы государства, а на лицо ставят клеймо, по которому даже в соседних странах каждый может понять, что перед ним преступник. Таким образом, последний обрекается на одиночество не только в Карсдейле, но и в других королевствах. Конечно, он может попробовать сойтись с другими преступниками, но те едва ли захотят взять в подельники того, у кого на лице «написано», что он уголовник.

Вот это-то более всего и поразило Сафира в рассказе Нармина: что человек нигде уже, кроме как в совсем дальних землях, где об обычае Карсдейла ничего не знают, не может найти пристанища, обреченный на постоянные гонения и вечную ненависть. Он сказал тогда об этом Нармину, и тот согласился, что это действительно страшнее, чем пытки или даже смерть, при которых наказание все же имеет определенные сроки и, следовательно, окончание. В Карсдейле же человек объявлялся изгоем, противником бога (поскольку нарушал установленные им законы) и лишался привычного уклада жизни, отрывался от корней, становился сиротой, ибо родные отрекались от него наравне с остальными.

Сафиру не зря припомнился этот разговор — накануне ему прислали из Пажеского Корпуса записку, в которой говорилось, что Нармин скоро приедет в Урдисабан (барон Мартинбейр стал очень плох, так что он вынужден был уступить свой пост другому, а сам вернуться в родовое имение; поговаривали даже, что дни его сочтены). Почему молодого пажа отправляли вместе с его сюзереном, а не оставили с новым послом, Сафир не знал, но вполне допускал, что тот и сам мог пожелать сопровождать барона.

Он встал и подошел к окну. Пахло лимоном и лавром — ароматы приносил из дворцового парка теплый ветер. Слышались голоса слуг, то ли споривших, то ли бранившихся, но они были где-то далеко. Небо заволокло темными тучами, однако в просветах оно было ярко-голубым. Сафир облокотился на подоконник и глубоко вздохнул. Ему хотелось праздника, музыки, песен — он и сам не знал почему. А еще он скучал по Армиэль. Жаль, что они до сих пор не женаты. Будь это так, он мог бы видеть ее каждый день и не только в обществе императора и вельмож. Свидания наедине были слишком редки, ведь оба они вынуждены большую часть дня проводить на виду у придворных. Обязанности оруженосца оказались обременительнее прежних, и отдых, которым наслаждался Сафир, наступил лишь после многих часов, в течение которых лорд Маград сопровождал императора или выполнял его поручения. Кроме того, он должен был удовлетворять любопытство казантарского посла. Вот и теперь он вернулся с прогулки, во время которой показывал лорду Дьяку Тальбон. Из всех достопримечательностей посла больше всего заинтересовал водопровод, проведенный в столице только четверть века назад. Он был устроен по закону сообщающихся сосудов: вода текла с ближайших гор, где была поставлена плотина, и наполняла трубы, тянувшиеся вдоль дороги, а кое-где поднятые на акведуки. Она попадала в городские фонтаны и бассейны, а также в дома богачей, имевших возможность платить за подобное удовольствие. Остальные жители столицы брали воду из резервуаров, установленных на улицах или из собственных, где она собиралась во время дождя. Лорд Дьяк изъявил желание осмотреть плотину, и пришлось ехать в горы, что заняло много времени. Но теперь Сафир мог насладиться отдыхом и покоем. Казантарец, император, Ормак Квай-Джестра и министр иностранных дел заперлись для переговоров, и лорд Маград отправился домой.