Кэтлин забралась на сиденье отца и затеяла с братом оживленный спор насчет того, кто из них научится водить машину раньше, когда вырастет.

Внезапно брат воскликнул:

– Гляди, Кэтлин! Старуха идет. Какая пьяная! Во-о-о! За фонарный столб схватилась.

– Точно. В стельку пьяная, – глядя через ветровое стекло, вторила Майклу сестра. – Она идет в нашу сторону, а за ней – мальчишки. Дядя Родни! Она вот-вот упадет!

Родни приподнялся на заднем сиденье автомобиля. Заметив, что шатающаяся фигура, появившаяся в кружке света от уличного фонаря, Дорри Кларк, Родни быстро нырнул обратно. Ему не хотелось, чтобы эта ведьма, выкравшая его письма, приближалась к автомобилю. В мозгу Родни зазвучал голос Стеллы, зачитывающей ему отрывки из его любовной корреспонденции. Жена не скрыла, каким образом эти письма очутились у нее.

Дети молча наблюдали за приближающейся женщиной. Ее преследовали какие-то сорванцы.

Поравнявшись с машиной, пьянчужка привалилась к радиаторной решетке и завопила:

– Бог вас покарает! За что вы обижаете старую женщину?

Кэтлин и Майкл тихонько захихикали.

Дорри Кларк погрозила им кулаком и закричала:

– Чего смеетесь? Сегодня Рождество!

Старуха приблизила лицо к стеклу и, брызгая слюной, завизжала:

– Вы, маленькие выскочки!

Ее трясущаяся на толстой шее голова изогнулась в попытке заглянуть на заднее сиденье.

Родни, опустив лицо вниз, притворился, что с интересом читает газету, но предательский свет уличного фонаря падал прямо на него.

– Боже всемилостивейший!

Родни не оторвал взгляда от газеты. Дети молчали. В их расширенных глазах читались изумление и страх.

– Ты можешь не смотреть на меня! – закричала Дорри. – Смотри в газету. Смотри… Я же говорила, что расквитаюсь с тобой. Бог – он все видит. Как Дорри Кларк сказала, так и вышло. Ты думал, что ты настоящий врач, а на самом деле ты недостоин ботинки чистить доктору Келли! Ха-ха-ха! Кто ты сейчас? Ты даже не мужчина!

Родни опустил руки с газетой на колени и уставился, не моргая, перед собой. Его лицо приобрело землисто-серый оттенок.

Две женщины, идущие в их направлении по Слейд-стрит, услышали крики пьяницы и поспешили к машине.

– Убирайся отсюда, старая дура! – сказала одна из них. – Ты попадешь в большую беду.

– Что?! – как ужаленная, повернулась к говорящей Дорри Кларк. – Попаду в беду за то, что говорю сволочи правду?! Уберите от меня свои руки! Я еще ему не все рассказала о его крале!

– Уходи отсюда, старуха!

– Оставьте меня в покое! Уберите свои грязные руки!

Вырвавшись из цепких пальцев женщин, старуха всем телом навалилась на дверцу автомобиля. Устояв на ногах, она снова заглянула внутрь салона.

– Уехала, сбежала от тебя! Зачем калека такой, как Кейт Ханниген? А ты даешь объявления в газеты… Ну и умора!

Затем пьяная старуха, ударив кулаком по стеклу, дурным голосом загорланила строку из популярной песни:

– «Вернись, любимая, в наш Эрин… ^[11]Вернись, любимая, в наш Эрин…» Что ты готов отдать за то, чтобы узнать, где она сейчас? Свою вторую ногу? Дорри Кларк может тебе сказать. Да, я могу тебе сказать. Как насчет этого?

Вдруг страшная сила отбросила старуху от автомобиля и голос Питера Дэвидсона произнес:

– Миссис Кларк! Если это повторится, я прослежу, чтобы вами занялась полиция.

Сев в автомобиль, врач без излишних угроз уехал прочь от пьяной старухи.

Дорри Кларк застыла, прислонившись к стене, куда ее отпихнул доктор Дэвидсон.

– Еще один чертов выскочка! Полицией мне угрожает!

– Убирайся, пока еще в состоянии сама ходить, – посоветовала одна из женщин.

– Ты серьезно знаешь, где Кейт Ханниген? – спросила другая.

– Да не знает она ничего, – возразила ее подруга. – Это в ней джин чудит.

– Джин! – завопила Дорри. – Джин! Ты думаешь, я не знаю, куда она уехала? Ошибаешься! Я все знаю!

– Доктор неплохо заплатит, если ты ему скажешь.

– Я ни за что не возьму его чертовых денег. Не возьму даже тогда, когда буду умирать с голоду, буду лазать по канавам в поисках выброшенной корки хлеба…

Старуха демонстративно рухнула на колени, но женщины подхватили и помогли ей подняться на ноги.

– Не будь полной дурой, Дорри.

– Даже если он вручит мне поднос, полный золотых соверенов, я скажу ему: «Вали отсюда, одноногий урод!» А потом я плюну ему прямо в бесстыжие его зенки! Он никогда не вернет себе Кейт Ханниген… никогда. А знаете почему? Она мертва, как дверной гвоздь!

– Мертва?!

– Да, мертва. Вы думаете, я пьяна? Думаете, во мне говорит джин? Но у меня голова свежая, как никогда… Она мертва. Если бы она была жива, то вернулась бы к своему чертову доктору. Но она мертва, жарится сейчас в аду, где ей и место.

Один из мальчишек, что тащились за Дорри Кларк, вдруг крикнул:

– Глядите, кто там идет!

Он слегка тронул ближайшую к нему женщину за локоть и указал другой рукой на трамвай, остановившийся на противоположной стороне широкой улицы.

– Боже мой! Вот неожиданность!

Дорри Кларк часто заморгала подернутыми туманом опьянения глазами. Ее нижняя челюсть отвисла и непроизвольно задвигалась туда-сюда. Высокая женщина в сопровождении девочки прошла мимо них. Старуха медленно сползла по стене на мостовую.

Возвращение

Энни лежала, ожидая, когда зазвенит будильник. Уже несколько дней подряд она просыпалась задолго до его звонка и лежала в постели, вспоминая север и Роузи Маллен… Утром на прошлое Рождество они с подругой ходили в Джероу собирать дрова. Ночью тогда был сильный прилив, а когда он отступил, на берегу осталось лежать много разных деревянных обломков, не говоря уже о другом мусоре, вроде кочанов гнилой капусты. Тогда они вдоволь повеселились. Вдруг девочке показалось, что ей в нос ударила жуткая вонь гнилой капусты… Наверняка показалось. Кейт часто убирала и мыла полы, но в доме вечно стоял неприятный кисловатый запах гниющей капусты.

Энни успела забыть лицо Роузи Маллен. Она помнила коренастую фигуру подруги, а вот лицо… лицо забыла. Встретятся ли они еще? Энни скучала по своей подруге и по всему тому, что окружало ее в прежней жизни. Она вспоминала доки, отмели на берегу реки, район Пятнадцати улиц, церковь на Боро-роуд и детей, с которыми играла. Дети в городе святого Леонарда совсем не походили на детей, живущих на севере. Они разговаривали со странным акцентом, играли в незнакомые Энни игры, а те, кого считали бедными, были на бедных совсем не похожи. Одна девочка провела ее по старой части Гастингса, который находился от Сент-Леонардса примерно в таком же удалении, как Тайн-Док от Шилдса. Там она показала Энни местные трущобы. Это были вполне приличные дома, старые, но опрятные. Некоторые она сочла даже красивыми. Энни не верилось, что живущие в них люди могут быть бедными; по крайней мере, их бедность не имела никакого отношения к бедности, которую она знала дома, на севере. Ей хотелось поговорить с Кейт об этом, но при упоминании о севере ее мать всякий раз переводила разговор на другую тему.

На прошлой неделе, когда у Кейт выдался свободный вечер, они вместе стояли на набережной и смотрели, как лунный свет сверкает серебром на воде.

– Как красиво! – сказала тогда Кейт.

– Помнишь свечение, которое ночью поднималось над Джероу из труб доменных печей? – спросила Энни.

Мать ничего не ответила, и остаток прогулки они промолчали, а ночью девочка слышала, как Кейт плакала в подушку. Она часто тихо плакала по ночам, а Энни лежала и делала вид, что спит. Слезы матери воздвигали барьер из душевной боли, и Энни не имела сил его преодолеть.

В Лондоне они спали в отвратительном полуподвале дома, в котором работала Кейт. Даже ночью людские ноги то и дело мелькали мимо зарешеченного железными прутьями маленького оконца. Кейт часто плакала, ее лицо постоянно казалось опухшим от слез. В комнате была ужасная влажность. Кейт вспоминала, как почувствовала себя неважно однажды вечером. Засыпая, она испытывала ноющую боль в груди. Очнулась она уже в больничной палате. Рядом лежало много больных детей. Когда Кейт полегчало, она решила не возвращаться обратно, а нашла работу вот в этом доме, в котором пахло квашеной капустой и который был захламлен старой громоздкой мебелью и тяжелыми картинами.