Слезы из глаз полились обильнее… Родни! Родни! Почему жизнь сложилась так, а не иначе? Кейт упала на кровать и разрыдалась, прижимая стеганое одеяло ко рту, чтобы заглушить рвущиеся из него звуки.

Родни! Родни! Возвращайся скорее!

Избавление

Энни и Роузи стояли сбоку от бельевой корзины и наблюдали за тем, как Кейт кладет в нее простыни, наволочки для подушек, полотенца, скатерти, рубашки, штаны, нижние юбки, передники и три шелковые блузки. Затем она накрыла все это куском материи.

– Поосторожнее, когда будете ее нести, – сказала она.

– Сколько мне за это заплатят? – спросила Энни.

– Три шиллинга.

Роузи перевела взгляд от матери к дочери. Ей хотелось, чтобы Кейт улыбалась и смеялась, как прежде. Почему и Энни не может стать такой, как когда-то? Почему она повторяет поступки матери? Кейт перестала смеяться, потому что ей теперь приходится много стирать, а старый Тим палец о палец не хочет ударить, чтобы хоть что-то заработать. Ее отец говорит, что старик – ленивая свинья, которую мало повесить, выпотрошить и четвертовать. Иногда он говорит, что хотел бы пинком в зад отправить эту свинью в ад, а затем таким же пинком послать ее обратно, так как ад – слишком хорошее место для такого скота, как Тим. Ее отец однажды заявил даже: «Хорошо, что он не дед Энни».

– Поскорее возвращайся, – сказала Кейт дочери. – Мне надо будет еще съездить в Шилдс. Побудешь, пока я вернусь, с бабушкой.

Подняв корзину, Энни и Роузи вышли наружу. Земля замерзла. Ее покрывал тонкий слой снега. Девочки осторожно ступали по дорожке. Корзина покачивалась между ними.

– Куда несем такую кучу? – спросила Роузи подругу.

– Это белье миссис Бекетт из Саймонсайда.

– Чудненько! Это ведь она угощает тебя пирожным, а иногда дает и пенни?

– Да, иногда.

– Идти далеко. Давай считать шаги отсюда и до набережной Саймонсайда, – предложила Роузи. – Так время пройдет веселее.

– Я смогу отнести корзину и сама, если ты не хочешь идти.

– Боже правый! Что с тобой?! – узкие глазки Роузи еще более сузились. – Кто говорит, что я не хочу идти? Что за чушь?! У тебя такое лицо, словно по нему ударило буфером трамвая.

Энни молчала.

– Ну, Энни, не хмурься. Давай споем «Сэм! Сэм! Ты неряха!».

И девочка затянула на удивление сильным контральто:

Сэм! Сэм! Ты неряха!

Вымойся в сковороде,

Расчешись метелкой,

Почешись гребенкой!

– Слушай, – предложила Роузи. – Я пою: «Сэм! Сэм!», а ты – «Ты неряха!» Затем я пропою: «Вымойся в сковороде!», а ты…

– Я не хочу, – сказала Энни.

Она вообще не любила песенку «Сэм! Сэм! Ты неряха!», а сегодня она показалась ей просто отвратительной. Не желая, впрочем, обидеть подругу, Энни пошла на компромисс:

– Но ты пой. Я с удовольствием послушаю. Или спой лучше «Придите, поклонимся» или «O Salutaria».

– Хорошо.

Придите, поклонимся, придите, поклонимся,

Придите, поклонимся Господу…

Голос звонко звучал в морозном воздухе. Прохожие улыбались, глядя на Роузи. Девочка, не переставая петь, улыбалась им в ответ.

Пока подруга пела, Энни думала: «Если бы только письма приходили, как прежде… Тогда и маме стало бы легче».

Но писем не было. Уже несколько недель маме не приходили письма. Они перестали приходить в то же самое время, как почтальон принес последнюю красивую почтовую открытку с розами и мандолинами на шелковой ткани. Эти открытки присылал доктор. Письма тоже были от него. Энни не знала, откуда ей это было ведомо, но она точно знала. От доктора не было ни слуху ни духу уже много-много недель. Люди говорят, что если о человеке давно нет никаких вестей, то он почти наверняка уже мертв…

Теперь Кейт не смеялась и отличалась странной молчаливостью. Дочери она лишь отдавала краткие приказы, понуждая делать то или не делать этого. Но Энни казалось, что матери на самом деле все равно, чем она занимается. Единственный настоящий запрет касался сбора угля. При этом угля дома становилось все меньше и меньше, потому что дед большую часть времени сидел, ничего не делая, положив больную ногу на стул. Но когда Тим все же отправлялся работать, то домой он каждый раз возвращался в дым пьяный. Еще Энни заметила, что старик взял моду останавливаться перед Кейт и пристально смотреть ей в глаза, почесывая ногтями ширинку брюк. Его вид внушал девочке звериный ужас…

Вчера вечером Тим сказал ей:

– Пойди в лавку и купи пол-унции табачку.

Кейт и Энни вышли из дому. Мать оставила дочь стоять у черного хода, а сама сходила в лавку.

Но когда придет письмо, все опять будет в порядке. Энни в этом не сомневалась. В прошлом ведь Кейт казалась такой счастливой, а при этом ей тоже приходилось много стирать, да и дед все время был дома… Но теперь ее мама быстро уставала, а иногда, оторвавшись от стирки, подолгу стояла, безвольно прислонив свою голову к стене. Теперь Кейт почти в открытую выражала свой страх перед Тимом. Не то чтобы он ее бил, но… Девочка мотнула головой, отгоняя от себя плохие мысли. Энни ужасно хотелось, чтобы ее дед умер или просто куда-нибудь исчез.

Корзина в руках дернулась. Это Роузи напоминала подруге о своем существовании.

– Мне кажется, ты меня не слушаешь.

– Нет, слушаю.

– А вот другая! – воскликнула Роузи. – Слушай.

Следующую песенку она исполнила двумя голосами.

Одну строчку Роузи произносила, имитируя, как могла, голос отца О’Молли, а другую – писклявым дискантом:

«Отче! Прости! Кота я убила». -

«Будешь за это в геенне гореть!» -

«Но он протестантом был нечестивым». -

«Нет в том греха, дочка! Аминь!»

– Смешно? – глянув на Энни, спросила Роузи и широко улыбнулась.

При виде улыбки подруги она подумала: «Вот засада!»

Когда они вернулись в район Пятнадцати улиц, Роузи пошла по своим делам, а Энни с пустой корзиной направилась домой. Ни пенни, ни куска торта! Ей даже не отдали деньги за стирку белья. Женщины не было дома, и постиранное белье пришлось оставить на пороге.

Энни скучно было возвращаться домой одной.

Девочка поставила корзину в прачечную и неохотно поплелась в дом.

– Что? Деньги не принесла? – спросила Кейт, когда Энни сказала ей, что хозяйки не было дома.

Мать тяжело опустилась на стул и медленно забарабанила пальцами по доскам столешницы. Энни села на коврик и уставилась в огонь камина.

«Я ни о чем не стану его просить, – подумала Кейт. – Я сделаю все, что угодно, но не стану его просить…»

Она понимала, что напугана, но не имела душевных сил бороться со своим страхом.

Деньги, которые Тим приносил домой, старик имел привычку швырять на кровать Сары, но последние две недели он вообще ничего не отдавал из своих заработков.

Когда его жена спросила, в чем дело, Тим пробурчал в ответ:

– На что они тебе? Кто содержит дом?

Затем он подошел к Кейт и молча протянул ей деньги. Его глаза шарили по телу дочери.

Ошарашенная Кейт приняла деньги, посмотрела в глаза отцу, и ее накрыла новая волна ужаса перед этим человеком. Ей стало стыдно.

На прошлой неделе он ждал, что дочь подойдет и попросит у него деньги, но Кейт молчала. Тогда Тим пошел и пропил их. Старик ждал, а в доме тем временем не было ни пенни…

Поднявшись по лестнице, Кейт вошла в свою комнату, открыла выдвижной ящик комода и взяла оттуда маленькую картонную коробочку. Часы-браслет были единственным подарком Родни. Кроме них у нее оставались только его письма. Все эти месяцы постепенного сползания в нужду Кейт одну за другой заложила все свои ценные вещи, и теперь пришло время подарка любимого.

Кейт нежно прикоснулась кончиками пальцев к браслету.

«Родни! Родни! Ты ведь не умер? Ты не имеешь права умереть! Ты не должен умирать!»