Бывший статский советник, вздернув редкие брови, кисло усмехнулся – оценил. Захлопнул папку, отложил в сторону.

– Еще лучше, господин Кречетов, отправить им осла… А я еще жаловался на некомпетентность правительства Его Императорского Величества! Сайхот – уникальная стратегическая позиция в самом сердце Азии. Только слепой от рождения и российский бюрократ не могут этого увидеть. Сейчас к сим господам прибавился третий – комиссар… Не целесообразнее ли вам, милостивый государь, самому поехать в Столицу? Ослов там, поверьте мне, и так хватает.

– Это верно. И верблюдов – тоже, – согласился Иван Кузьмич. – Может, и придется. При монголах все равно нам не жить. Помните, как в 1919-м русских резать начали? И кто? Его светлость князь Максаржав, который сейчас «товарищ» и первый боец Мировой революции. Ох, не достал я его тогда, хунгуза недобитого…

В 1919-м и вправду было плохо, хуже не придумать. Юг заняли китайцы-гамины, Цесаревич, к тому времени вновь ставший Беловодском, захватил колчаковский есаул Бологов, а на севере зверствовали монголы. Пытаясь выжить, русские станицы и села создали Оборону – военный союз, в который вошли и «красные», и «белые». Бывший унтер Кречетов был избран командующим сперва в родной Атамановке, а следом и во всей округе. Именно ему довелось прогнать обнаглевшего князя Максаржава, которого уже успели окрестить Мамай-жабой. С Бологовым пришлось повозиться, но тут пришла подмога – через Усинский перевал прорвались «заячьи шапки» товарища Щетинкина.

В начале 1921-го русские и сайхоты на совместном съезде-хурале провозгласили независимую Сайхотскую Аратскую Республику.

– Вот как мы сделаем, – рассудил Кречетов. – Вы, Вильгельм Карлович, бумаги оформите по-быстрому, только, пожалуйста, без шариков и печатей с позолотою. Все-таки народную республику строим, соответствовать надо. А я с местными товарищами поговорю, прикину, кого в Столицу лучше взять. Они же, чудики, обращение во ВЦИК в стихах написали. Жаль, переводчика толкового нет, чтобы на русский переложил.

Ответом вновь была кислая усмешка.

– Вы, батенька, с местными, извиняюсь, «товарищами» осторожней будьте. Надеюсь, помните, что они хотели в Конституции, в раздел «права и обязанности граждан» записать? Китайцев всех из Сайхота изгнать, корейцев же не изгонять, зато перерезать, невзирая на пол и возраст. Гражданская лирика здесь весьма специфична.

Спорить не приходилось. Иван Кузьмич присел к столу, без особой нужды придвинул к себе ближайшую папку, приударил ею о зеленое сукно столешницы.

– А все одно – не сдадимся. Когда Бакич-генерал к самой Атамановке подступил, еще хуже было. Ничего, сдюжили.

Гражданин Рингель, служивший при Бакиче советником, взглянул без лишней симпатии, хотел возразить. Не успел, стук в дверь помешал.

– Разрешите, товарищ командир?

– А не разрешаю, – откликнулся товарищ Кречетов, даже не оглянувшись.

В дверях – лопоухое недоразумение лет четырнадцати в огромных старых галифе и такой же, не по росту, гимнастерке, из которой торчит худая гусиная шея. На ремне пылает кавалерийская бляха, сбоку – фляжка в чехле, из-под краснозвездной фуражки светлые волосы выбиваются.

Аника-воин, и только.

– Так я же по делу! – В ярких голубых глазах – обида.

Иван Кузьмич не шелохнулся:

– Сгинь, Кибалка! Не до тебя.

Аника-воин не послушал, в комнату шагнул.

– Не Кибалка, а красноармеец Кибалкин. Это, во-первых. А во-вторых, дядя, сам же учил, что донесения выслушивать нужно. Вдруг белые уже в городе?

Товарищ Кречетов и гражданин Рингель переглянулись. Бывший статский советник ухмыльнулся не без яду:

– Многообещающе звучит, молодой человек. Вашими бы устами!..

Иван Кузьмич бросил укоризненный взгляд на разошедшегося «спеца», тяжело шагнул к порогу.

– Ты, Кибалка, так не шути и гражданина Рингеля не смущай. Вечно у тебя белые в городе. Я ведь, Вильгельм Карлович, этого орла чего из Атамановки вызвал? Он, паршивец, вздумал систему оповещения проверить. Четыре станицы переполошил, в ружье поставил!..

Орел, он же паршивец, и ухом не повел.

– Только две, дядя, остальные даже не проснулись. Вот тебе и боевая готовность… Белых в городе нет, однако чужак через все посты прошел, и через внешние, и через те, что возле площади. И не предупредил никто! Теперь у входа стоит, тебя спрашивает.

Товарищ Кречетов подошел к подоконнику, раскрыл пошире раму, выглянул.

Повернулся резко.

– Через все посты, говоришь? И как такое случиться могло? Ваши соображения, красноармеец Кибалкин?

Аника-воин подобрался, вздернул острый подбородок.

– Вы, товарищ командир, местных в караул ставите. А у них в башке не пойми что, то ли устав, то ли ихний будда. Вот и проворонили.

– В корень смотрите, юноша, – Вильгельм Карлович кивнул одобрительно. – Говорил я вам, господин Кречетов! С сайхотами ухо востро держать надо. Стихи-то они, конечно, писать горазды…

Иван Кузьмич на провокацию не поддался, лишь светлые брови к переносице свел. Бороду огладил, повел крепкими плечами.

– А ну-ка пойдем, племяш! Значит, меня требует? Ну-ну, поглядим…

Племянник, сын старшей сестры, товарищу Кречетову достался в качестве жернова на шею. Сестрин муж на Германской сгинул, вот и пришлось тезку, Ваню Кибалкина, на воспитание брать и разуму учить. А как воспитаешь, когда что ни день – война, если не поход, то перестрелка? Вот и вырос Аника-воин, такой, что оторви и выбрось. Матери – горе, всем прочим – забота великая. Правда, с некоторых пор Иван Кузьмич понял, что жернов хоть и тяжел, но полезен, хотя бы иногда. Год Кибалка честно прослужил адъютантом, а потом серьезно занялся связью. Между станицами – ни телефона, ни телеграфа, одна тайга. Как народ по тревоге поднять, чтобы быстро и не слишком заметно?

Кое-что придумал сам товарищ Кречетов, кое-что друзья-фронтовики подсказали. Кибалка же, собрав мальчишек, создал команду связных. Взрослый мужик на коне слишком приметен, да коню не везде сподручно, особенно через тайгу напрямки. Кибалкина команда старалась не зря. Именно она подняла соседние станицы, когда пришел Бакич. Под Атамановкой генерала встретили главные силы Обороны Сайхота.

После боя Иван Кузьмич выдержал еще один, с собственной сестрой, чуть не сошедшей с ума от страха за «робёнка». А потом и с самим Кибалкой, требовавшим зачисления всей его босоногой команды в Красную Армию.

Товарищ Кречетов понимал, что это – только начало. Даже не понимал, сердцем чуял.

В книге «Далекий Сайхот», изданной в Петербурге перед самой войной, автор, известный репортер Янчевецкий, обратил внимание господ читателей на одну из достопримечательностей города Цесаревича – самую большую в мире центральную площадь. Высказав должный восторг, автор уже вполне по-деловому предположил, что недалек тот день, когда на эту площадь будут садиться российские аэропланы.

С аэропланами Янчевецкий угадал, а вот насчет прочего слегка слукавил. Гигантский пустырь в центре города никто не планировал и площадью не считал. Это было незастроенное пространство между русским поселением и сайхотским Хим-Белдыром с его знаменитым дацаном. Оба города стояли друг против друга, дистанция, их разделяющая, сокращалась, но без излишней спешки. В последние годы из-за войны строиться перестали, и площадь по-прежнему расстилалась от горизонта до горизонта. Для предупреждения пожаров – очень удачно, для обороны же не слишком хорошо. Есаул Бологов, загнанный повстанческой конницей в Хим-Белдыр, ощутил на своей собственной шкуре.

Этим утром простор огромного пустыря скрашивал конный разъезд в мохнатых шапках с луками при седлах. Вид у сайхотских вояк был слегка растерянный. Ближе стояло двое русских ополченцев при «арисаках». Увидев появившегося на крыльце Кречетова, старшой шагнул вперед, привычным движением подбросив ладонь к белой, застиранной фуражке.