– Ну и ладно. Но ты знаешь вообще, где это, Гибралтар, Гольфстрим, а?
– А вы… знаете что, – сказал Паша, – мне это надоело. Я не собираюсь больше перед вами оправдываться. Всё, всё, хватит абсурда. И платить за меня не надо, себя только не забудьте… – С этими словами Паша встал, чтобы пройти к стойке, но Пётр тоже встал и нагловато приобнял его за плечи.
– Да идите вы нах!.. – Паша попробовал скинуть руку Петра со своего плеча, но это у него не получилось. Глеб громко поцокал языком, Паша перевёл взгляд на него и увидел, что тот крутит пальцем у виска. Кому он это показывал, ему или Петру, Паша не понял, но вдруг почувствовал, что в левый бок ему упирается что-то твёрдое. Он не сразу понял, как это может быть, потому что одна рука Петра лежала на его плечах, а другая держала кружку. Но тут он заметил, что кружку рука больше не держит, а вот ему в рёбра и в самом деле упёрлось что-то узкое и твёрдое… И тут я третьей рукой, лежавшей у пояса… Но не будут же они прямо здесь… Однако он сел на стул.
Пётр тоже сел, Глеб, ещё два раза цокнув языком, улыбнулся и сказал:
– Стоп, стоп, стоп… И правда: мы что-то зациклились, да, Петь? Шутка больше не катит. Мы хотели тебя разыграть, Пашенька! Ну, чтоб веселей было, да? Знаешь, программа такая была «Розыгрыш», по Первому? Вот мы решили свою серию снять, хе-хех.
– Прости, Паш, придурков, – сказал Пётр, – это у нас от переутомления. Много было всего за последние дни, не спали, весь этот брейн-шторминг, или как его… это нервный смех такой теперь у нас, фак… Ну да всё теперь, пошутили и будет. Пистолет игрушечный, брызгалка, детям купил. Всё. Пойдём покурим? Здесь же нельзя? А курить после пива ох как хочется… На улицу выйдем, да? Или в соседний дворик, я видел по дороге, тут славные дворики такие достоевские… Или тебе Ясная Поляна, говоришь, снилась?
– Здесь на кухне можно курить, – сказал Паша, сам не понимая, зачем он это говорит. Видимо, от «придурков» – как они сами себя назвали – исходило какое-то заразное безумие… Недаром он неожиданно для себя забормотал ещё там, в метро, на прощанье (как он думал) стишок про козла и осла, который не вспоминал с детства, ну да, сам же себе и накаркал…
И вот так же он сейчас ляпнул, не думая, про кухню.
Тут же он опомнился: зачем идти с психами в полностью замкнутое пространство?
– Хотя нет, – сказал он, – я забыл, там для своих – «приват».
– Так а чем мы не свои, приват-доцент, – сказал Пётр, – у меня в роду немцы были.
– Да при чём тут, – сказал Паша, – я имею в виду: друзья заведения.
– Ну а ты-то как туда попал?
– Я вам говорил: я был завсегдатаем, меня пускали.
– Ну так если тебя пускали, то и нас пустят.
Паша кивнул, подумав, что новая барменша их всё равно не пустит, но она не обратила на них никакого внимания, а тяжёлая железная дверь с надписью «Privat» на поверку оказалась не заперта.
– Это ещё что, блять, – сказал Пётр, оглядываясь.
Всё вокруг теперь было из металла: поверхности шкафов, часть из которых, вероятно, представляла собой холодильники и морозильные камеры, а часть была просто шкафами, шкафчиками; Пётр открыл один, другой – выдвижные ящики из матового металла, и освещение было не просто тусклым, но из-за многократного отражения от многочисленных матовых граней свет был таким, как будто в кухню наполз туман какого-то лимонного цвета…
Хотя на самом деле никакого тумана или вчерашнего дымка… там как раз не было, и даже табачного запаха: вытяжка была мощной, что-то больше похожее на аэродинамическую трубу грозно нависало над газовой плитой, а потом, сужаясь, зигзагами входило прямо в противоположную стену.
– Где мы, пацаны? – сказал Глеб. – В камере хранения? Я имею в виду автоматической, не ручная кладь, а эти, б… ячейки…
– Смешно… я тоже, когда впервые здесь очутился, так подумал, – сказал Паша.
– Ну так правильно, похоже ведь на камеры.
– А знаете, как я тут впервые оказался? – спросил Паша. – Раньше была другая официантка, Софи. У неё, между прочим, было двадцать четыре татуировки, причём там пятнадцать человеческих лиц, довольно больших…
– Ух ты, – сказал Глеб.
– Между чем, между чем? – недоверчиво спросил Пётр.
Паша улыбнулся: он вдруг почувствовал себя в компании старых друзей, и его понесло:
– Я однажды, – сказал он, – сидел тут, ну, в смысле, в баре, пил пиво, ещё там было в тот момент человека два-три, все мужики. И вдруг она нам из-за стойки: «Кто со мной?» – и помахивает в воздухе здоровенным таким косяком… Те двое, или трое, отказались, а я пошёл с ней и впервые оказался в этом затерянном мире…
– И что, что дальше-то было? – сказал Глеб.
– Дальше как раньше? – сказал Пётр.
– Косяк оказался супер, – уклончиво сказал Паша, – совсем без табака, и такая правильная в нём была зелень, что я…
– Верю, – прервал его Глеб, доставая что-то из пепельницы, – вот смотрите, это ж недокуренный косой… Во дают фрицы… прикурить, хе-хех, совсем разжирели боши, б… косяки в пепельницах оставляют недобитые…
– Да это табак кто-то не докурил, – сказал Пётр, – они нищие, я ж видел, как они самокрутки крутят с махрой, – сигаретки-то дорогие, простым фрицам не по карману, вот и выкручиваются…
– Ты мне будешь говорить? На, смотри!
– А и правда, – удивлённо сказал Пётр, понюхав довольно длинный окурок без фильтра, – вот так кухня…
Он достал золотистую, а может, и золотую зажигалку, зажёг свалившийся с неба косяк, затянулся три раза и протянул Паше.
– О, хорошо, – сказал Глеб, приканчивая пяточку, – вот так и пыхнули, теперь посидим ещё на дорожку… Может, ты ещё официантку позовёшь? Очень хочется посмотреть на татуировки – между прочим…
– Так это же не та, – сказал Паша, – у неё нет тату.
– А ты откуда знаешь? – сказал Пётр. – Ты же говорил, что её видишь впервые? А теперь оказывается, что ты знаешь, что у неё там есть, а чего нет?
– Да он вообще знает больше, чем видит! – засмеялся Глеб.
– А видит больше, чем слышит, – сказал Пётр.
– А слышит больше, чем нужно, – сказал Глеб.
– Вы летите сегодня? – спросил Паша.
– Не-а, это ты сегодня летишь… Ты нам тут не путай тяжёлый дым с лёгким паром.
– Я не понимаю, – покачал головой Паша, – вы что, опять шутки шутить?
– А то! – сказал Глеб.
– Да не, какие шутки, – сказал Пётр, – в каждой шутке есть доля, иногда даже горькая…
– Она же судьба, – сказал Глеб и достал из-за пазухи предмет, похожий одновременно на водяной и на настоящий пистолет – с глушителем…
– Так это не брызгалка? – равнодушно спросил Паша, чувствуя, как дым распространяется по телу… как бы по каналам, которые он видел на схеме в кабинете иглотерапии в своём родном городке, где лечили не только иголками, но прижигали точки какой-то камышовой, что ли, полынью…
– Брызгалка-то брызгалка, – сказал Пётр, – только ты ж не знаешь, чем она брызгает…
– Ну да, воды здесь нет, – сказал Паша, – краны перекрыты… Так что, царской водкой?
– Типа того. Действует мгновенно, б… так что не ссы.
– Да я и не ссу… Хотя на самом деле охота. Ну, спасибо, что предупредили.
– Да не за что, брат, – улыбнулся Глеб и вдруг состроил гримасу и хлопнул Пашу по плечу, – ты что ж, ещё не привык к нашему казарменному юмору?!
– Привык-то привык, – сказал Паша, – но вы подождите меня минутку, я сейчас. Мне тоже надо брызнуть.
– Чего-о?
– Ну, отлить, неужели непонятно. Я сейчас.
– Э-э, – сонно сказал Пётр, – а он не сбежит? Ух, трава хороша у бошей… Дрова…
«Вот пойди их разбери, когда они шутят, когда нет?» – думал Паша…
Дверь закрывалась медленно, как будто на гидравлике, – так же было теперь у него и в голове всё устроено, но вокруг – ещё медленнее…
Он медленно подумал было, что если бы они не шутили, то не выпустили, а там бы и замочили… Он обернулся и увидел, что Пётр смотрит на него – оттуда. А может быть, показалось, освещение и в коридорчике было тусклым, и на кухоньке… Паша толкнул дверь, вошёл в туалет, подошёл к окну с непрозрачными стёклами, открыл его и увидел толстую решётку.
