Рейн ушел танцевать с Фари, если это можно было назвать танцами: шаг вперед, два назад и снова. Адриан и Тото остались у столика вдвоем.

— Тот, — неуверенно начал Адриан и вдруг заметил, что она не слушает его, а смотрит на соседний столик, который Ганс спешно прибирает, освобождая место для двух новых гостей — очень высокого мужчины и другого, помоложе.

Высокий мужчина был Доминик Темпест.

— В чем дело? — тревожно спросил Адриан Тото. — Вам дурно? Это от жары? Выпейте чего-нибудь, хоть глоточек, право, выпейте.

Но Тото — не слышала: она все смотрела в одном направлении.

И Темпест медленно обернулся и встретился с ней глазами. Кровь прихлынула к бледным щечкам То-то, будто два маленьких красных флажка взвились, приветствуя Темпеста, который с трудом пробирался к ней через толпу. Наконец, вот он, перед нею!..

— Тото!

— Ник!

Она забыла, что раньше называла его иначе, она улыбалась ему и глазами, и ртом — вся воплощенная радость, откровенная и непосредственная.

— О, вы! Когда вы приехали? Видели кого-нибудь? Карди или Верону? Я здесь у Скуик, в ее маленькой квартирке. Были вы в Париже?

Ник, улыбаясь, покачал головой. Не мог же он сказать Тото что он не поехал в Париж, так как сознавал, что должен уйти с ее пути. Но о том, что она в Вене, он не подозревал, не представлял себе даже такой возможности, — и вот она тут, рядом, в своем "взрослом" черном платье, цветок юности, больше чем когда-либо — такая нежная, такая беленькая и милая…

Оба забыли про Адриана Уэбба; он просто перестал существовать для них, сидел, откинувшись на спинку стула, и смотрел, уныло недоумевая. Темпест? Ведь он, кажется, из дипломатического корпуса? Да, как будто. Темпест? Имя знакомое. Красивый мужчина, немного надменный, очевидно — со средствами.

Вернулись Фари и Рейн. Познакомились. Рейн, тот ничуть не смутился и не потерял ни капли апломба; взглянул на Фари, засмеялся и спросил Темпеста:

— Встречались уже с Тото, надо полагать? — Темпест вежливо кивнул головой и продолжал разговаривать с Тото. Немного погодя он попросил:

— Протанцуйте со мной разок, — и добавил, с улыбкой обернувшись к Адриану: — Я хотел бы похитить мисс Гревилль на один тур, если позволите.

Он обвил талию Тото рукой, и ее ручка вся сжалась в его руке.

— Это изумительно, чудесно! Встретить вас здесь! — говорила Тото, глядя ему прямо в глаза. — Пансион? О, в пансионе было ужасно, и я убежала оттуда, вернее — уехала! В пансионе я чувствовала себя такой несчастной, такой уничтоженной, что не знала, как и быть, — надо было вырваться. И вот, как-то в один день я получила письмо от Скуик и чек от дэдди. Сама судьба указывала на Вену. И я здесь уже три месяца.

— Теперь я уже больше не стану терять вас из виду, — сказал Темпест.

— О да, не надо! — очень серьезно отозвалась Тото и добавила просто: — Я так много думала о вас. Вы так мило взяли на себя заботу о Давиде.

— На новом месте Давид царит безраздельно, как снисходительный тиран, — поспешил объяснить Темпест, — на днях он погубил парниковые фиалки в рамах — фунтов на пятнадцать, — и знаете, что сказал мне по этому поводу Эрик Лунд: "Как хорошо, что Давид не порезал лапы!" Судите сами!

Танец их заканчивался. Он торопливо спросил:

— Можно мне прийти к вам завтра?

— О да! — сказала Тото. — Приходите к чаю. Марктгассе, 14. Живём мы на самом верху.

Отходя от столика Адриана, Темпест говорил себе:

"Как мне быть? Это — настоящее. Но я не должен встречаться с ней. Она была рада, когда увидала меня. Я чувствовал ответный трепет, когда обнял ее. Воздержаться от поездки в Париж и встретить ее здесь, в первый же вечер по приезде в Вену!"

Он шел к себе пешком с молодым Ньюджентом и в унылом свете холодного утра старался найти выход, продумать до конца создавшееся положение.

Вначале он смотрел на Тото лишь как на милого ребенка, но женитьба Карди заставила ее страдать, он понял, что она уже не дитя, — она так мужественно страдала; и вскоре он открыл неожиданно для самого себя, что она незаметно завладела им, что в сердце опять зашевелились чувства, с которыми, думалось ему, он давно покончил.

С тех пор как он расстался с ней, он жил подавленный; не мог ничего делать — так преследовало его воспоминание о ней.

Дважды едва не собрался в Париж, но каждый раз брал себя в руки.

Он ходил взад и вперед у открытого окна. Вернее всего, он заблуждается: Тото никогда не думала о нем серьезно; ей просто приятно видеть его, а в его отсутствии она забывает о нем.

Но тут он вспомнил ее взгляд, напряженный взгляд, который встретил его, когда он вошел сегодня в ночной ресторан.

Он глубоко засунул руки в карманы; всю свою жизнь он брал то, что ему хотелось брать, от кого бы ни было; ему всегда уступали, и если он менее избалован, чем мог бы быть, то это оттого, что он истый спортсмен во всем — предпочитает всегда то, что дается с большим трудом. Эгоист по натуре, он не был лишен воображения и счастливого случая никогда не упускал, но за всю его жизнь за ним не значилось ни одного низкого или невеликодушного поступка.

Он пытался проанализировать — откуда эта власть Тото над ним? Никогда, с юных лет по крайней мере, он ни о ком не думал так много, по совести говоря, он ни на один час не забывал о ней, с самого ее отъезда из Копенгагена.

Он долго убеждал себя, бранил, уехал наконец в Англию, охотился вовсю — и не мог заставить себя забыть; решил съездить в Вену на три месяца с тем, чтобы там усиленно работать, — и в первый же вечер встретил Тото.

В ушах его еще звучал ее крик "Ник", вызвавший в нем трепет.

Если бы он мог жениться на ней! Но он не может, в том-то и дело. Не может, пока Алтея не даст ему свободы, а она ни за что не даст!

Они полюбовно договорились относительно условий, на которых разошлись. Но Алтея не даст ему развода ни при каких обстоятельствах. Странные обходы допускает католицизм: жить врозь — это допустимо; этим она не нарушает предписаний церкви; но было бы, на ее взгляд, смертельным грехом освободить его, чтобы он мог открыто и верно жить с другой женщиной.

Ему двадцать три года, ей восемнадцать; семьи были очень довольны этим браком, а венчал их сам кардинал, но… в двадцать три года он был пылок, страстно влюблен, а она в восемнадцать — робка, холодна от природы, фиаско было неизбежно. Трагедия эта оставила в его душе рубец, порой и сейчас ноющий.

В конце концов родные Алтеи вмешались.

— Раз вы решительно не ладите… Но это так грустно, так противоестественно.

Он не выдержал, вспылил:

— Противоестественна Алтея!

Переговоры довел до конца его отец. Как это все далеко теперь!

Слабо освещенная керосиновыми лампами контора адвоката, и глухой голос, читавший соглашение о раздельном жительстве…

Он ехал затем по Стрэнду сердитый, с чувством горечи и унижения в душе. Витиеватые фразы отдавались в мозгу: "И принять на себя обязательство никогда не досаждать другой стороне…" Не досаждать!

Вспоминается то чувство бессильной ярости, которое владело им тогда. Он долго ненавидел Алтею, потом забыл.

Угли с треском обрушились в белом камине; он вздрогнул и вернулся к действительности. Огонь потух; он почувствовал, что сильно озяб.

Он ткнул папиросу в пепельницу и бессознательно долго-долго давил ее, пока она не потухла окончательно. Пробили часы, и вспыхнула в мозгу мысль: "Я увижу ее сегодня".

Он знал: за сегодняшним последуют для них обоих много-много других дней. Ковалось будущее.

— Хорошо, что я заложила свой жемчуг, — думала вслух Тото, — а то у нас не было бы ни масла, ни сахару, не было бы, конечно, яблочного пирога и такого веселого огня. А теперь — ты ведь любишь повторять, Скуик, что "все всегда к лучшему" — какая роскошь на столе! Недостает только одного: несколько букетов роз!