Она села на кровати и оглянулась кругом. Скуик каждый вечер приходила к ней перед сном и до сего дня, стоя на коленях у ее кровати, пела ей песенки, как делала, когда она была ребенком.
Жгучие слезы вдруг прилили к глазам Тото, когда она представила себе угловатую фигурку Скуик, ее вязаные ночные туфли на плоских ступнях, сложенные руки и толстую седую косу, перехваченную внизу таким смешным синим бантом.
Стук в дверь…
Тото выпрямилась.
— Войдите, — крикнула она. Вошла Риверс.
— Мне велено помочь вам одеться, — почтительно сказала она.
— Мне не нужна помощь, благодарю, — ответила Тото. — Я отлично справлюсь сама.
Риверс помялась немного на пороге, не сводя с Тото серых глаз, в которых было невысказанное желание; затем вышла из комнаты.
Закрыв за собой дверь, она постояла еще немного. Риверс принадлежала к числу тех благородных женщин, которые, будучи сами бездетны, наделены материнским инстинктом; которые, видя плачущего ребенка — к какому бы классу и кому бы он ни принадлежал, — тотчас опускаются подле него на колени и осушают его слезы. Счастливы те малютки, к которым попадают в няни такие любящие детей женщины, и бесконечно жаль, что так много подлинной беззаветной любви пропадает зря; в этом одна из трагедий современной женщины.
Риверс "приставили" к Тото, когда она была еще совсем крошкой: старая кормилица Вероны заболела и не могла больше нянчить малютку. Риверс случайно попала в детскую, но сразу почувствовала, что здесь ее место, ее царство. И сейчас, когда она за дверьми прислушивалась, затаив дыхание, не плачет ли Тото, она видела малютку Тото, прикорнувшую у нее на руках; в златокудрой и гибкой теперешней Тото узнавала пухленькую крошку, которая улыбалась ей и колотила розовыми кулачонками.
Раздался звонок. Риверс вздрогнула.
"Некоторым женщинам никогда не следовало бы иметь детей, факт!" — заключила Риверс про себя и поспешила на зов.
Она не любила Скуик, понятно, да иначе и быть не могло; но раз ее крошка плачет, оттого что фрейлейн уехала, сердце Риверс тоже надрывается.
Верона лежала на кушетке на белых шелковых подушках.
— Кончили вы одевать мисс Гревилль? — спросила она Риверс.
Риверс ответила почтительно, но кисло:
— Мисс Тото не угодно было, чтобы я помогла ей, мадам!
— Я надену коричневое с золотом платье, — бросила Верона, переворачивая страницу.
Торопливо вошел Карди, довольно взъерошенный после долгой прогулки под дождем. Он поцеловал Верону и рассказал ей, что встретился с Темпестом и пригласил его позавтракать завтра с ними.
— Лучше позови его обедать сегодня, — лениво предложила Верона. — Завтра будет такая суета.
Карди опустился в глубокое кресло подле кушетки и, заглядывая не без тревоги Вероне в лицо, объяснил:
— Видишь ли, я думал — раз мы все уезжаем завтра и Тото отправляется в пансион, завтрак пройдет очень томительно, и вот присутствие Темпеста… — тянул, пока не замолчал, и, как всякий мужчина в таких случаях, не призвал на выручку свой портсигар.
Верона обернулась и с улыбкой посмотрела на него. Улыбка была недобрая; в ней чувствовалась и холодная усмешка, и явное презрение. Она приподнялась на локте:
— Карди, дорогой, неужели ты до сих пор не сказал Тото?
Карди поднялся, как большой, нервный пес. В глазах у него было выражение и недовольное, и немного вызывающее, и задумчивое.
— Правду говоря, не сказал. Ведь я не видел ее с самого завтрака.
Прекрасные тонкие брови Вероны нахмурились. Она сказала ровным голосом:
— Риверс, пойдите скажите мисс Гревилль, что мне надо поговорить с ней. Попросите ее зайти сюда минут через пять.
Когда Риверс вышла из комнаты, Верона снова повернулась к Карди и улыбнулась, на этот раз самой обворожительной улыбкой.
— Бедный мальчик! Как он изнервничался! Милый, глядя на тебя, я положительно чувствую себя чудовищем эгоизма. Ведь это я предложила отправить Тото в пансион, а теперь вижу, что ты совершенно не в состоянии вынести это, вынести разлуку с ней, и предпочитаю отказаться от моей затеи.
Карди уже стоял на коленях подле кушетки, припав темноволосой головой к белому плечу Вероны.
— Ты — ангел! Я… ты так изумительно все понимаешь, угадываешь. Да, это глупо с моей стороны, это слабость, я знаю, но мне кажется жестоким в отношении крошки отправить ее так… вдруг… ведь она считала, что уже покончила с уроками и ученьем.
Поверх его головы Верона устремила странно внимательный взгляд на потоки дождя. Она думала.
И немного погодя сказала, на секунду прижавшись щекой к волосам Карди:
— Милый, мы пересмотрим заново наши с тобой планы, и ты придумаешь какую-нибудь поездку втроем: надо чем-нибудь вознаградить бедную крошку Тото за то, что она осталась без гувернантки — она, верно, чувствует себя одинокой. Если бы я догадалась вчера или хотя бы сегодня поутру, что ты испытываешь, если бы я поняла вовремя, что придется изменить планы нашего ближайшего будущего, я бы ни за что не отпустила эту несчастную старуху. Видишь ли, когда мы с тобой толковали, мы были так поглощены друг другом, но теперь…
Карди приподнял голову.
— Нет, — горячо заговорил он, — пусть будет все так, как было решено. Я сам виноват: глупо было не сказать тебе сразу, что я чувствую. — Выражение глаз его изменилось; полные обожания, они улыбались ей. — Радость моя, я так был полон тобою! Я представлял себе, как мы странствуем снова вдвоем — второй бесконечный медовый месяц…
Верона закрыла глаза, не выдержав его взгляда, но вложила в его руку свою.
— Можем ли мы отказаться от этого? — шепнула она. — Разве нет и у нас права на жизнь? Пусть же Тото уедет месяцев на шесть, милый, и мы осуществим свои планы… А может быть, это так эгоистично с моей стороны, что ты возненавидишь меня потом? Я знаю, что такое для тебя Тото, знаю, что она была для тебя всем тогда, когда я — по вполне понятным причинам — в счет не шла. Но, милый, теперь, когда моя жизнь принадлежит тебе, теперь, когда наш второй брак кажется настолько жизненнее, чудеснее, чем какой-либо другой…
Уста к устам Карди клялся Вероне, что лишь она одна идет в счет, что он недостоин такой любви.
Осторожный стук в дверь Риверс; звонкий голос Тото:
— Можно войти?
Не успела она переступить через порог, как Карди сказал, стоя спиной к окну, так, что лицо его оставалось в тени:
— Девочка, мы с мамой решили отправить тебя на некоторое время в Париж, в школу, для завершения твоего образования…
— В школу?.. — перебила Тото, явно не веря своим ушам. — О, но это же… невозможно… совершенно невозможно, дэдди! Ведь мне семнадцать лет!
Она слегка отодвинулась назад и крепко стиснула руки. Наступило молчание, которое прервал воркующий голос Вероны.
— Милое дитя, в семнадцать-то и поступают к мадам Ларон. Ты будешь ездить верхом, ходить в театр, в оперу, танцевать и слушать кое-какие лекции. В твои годы ты уже сумеешь извлечь из всего этого пользу для себя. Завидую тебе.
Тото в миг преобразилась: глаза потемнели на бледном лице, золотые кудри рассыпались, когда она резко повернулась к матери.
— Вот, по крайней мере, правдивое слово, — очень звонко проговорила она, — вы действительно завидуете мне. Вы ревнуете, потому что дэдди меня любит, потому что я люблю его, потому что я вообще существую тут, подле вас, вы…
— Тото! — громко крикнул Карди. Но Тото уже нельзя было остановить:
— Почему бы маме не выслушать раз в жизни правду? А правда — вот она: она хочет отделаться от меня, вы оба хотите. И знаете это в глубине души. — Она направилась к дверям. — Мне, вероятно, придется уехать завтра?
Она вздернула головку, и широко раскрытые глаза спокойно и горько смотрели на тек двух.
Верона невозмутимо ответила:
— Да, поездом в два сорок пять. Мы едем все вместе до Берлина, дальше ты поедешь с Риверс.
Тото коротко рассмеялась, секунду помедлила и вышла из комнаты.
