Собин чуточку помедлил, потом неожиданно сказал: «Маринованный огурчик свежим не станет!» – так часто говорил мне начальник по старому месту работы. Главное в моей биографии – это то, что я нахожусь в Афганистане. Не струсил, как другие. Их я называю не иначе, как «маринованными огурчиками». «Их отказ – другим наука!» – утверждал классик и был прав. Трусы никогда не рискуют. Они, как правило, пишут слово «Сало» с большой буквы, а слово «родина» с маленькой буквы, поэтому мне таких людей не жаль. Пусть с ними будет то, чего они заслужили.

– Скажите, Собин, что вы ищете в Афганистане?

– Во-первых, хочу после окончания командировки в Афганистане продолжить службу не на Дальнем Востоке, а в Москве или в Ленинграде. Во-вторых, получить досрочно воинское звание «подполковник» и хорошую характеристику с места службы в Афганистане, а там посмотрим, как все сложится. Не исключаю, что может все сложиться почти по Булгакову: «Никогда ни у кого не проси. Сами дадут, под зад!»

– Как я понял, вы, майор Собин, не верите в торжество Саурской революции, так стоит ли вам, как говорится, расчищать авгиевы конюшни Бабрака Кармаля?

– А почему бы не поучаствовать в их расчистке? Охотно поучаствую. Это даже интересно и занимательно. Афганистан ждет повторение худшего, что было в 1917 году в России. Кабул, Кандагар, Герат, Мазари-Шариф… завалены трупами. Их никто не убирает или убирают с большим опозданием, народ голодает, мрет. Из птиц остались одни воробьи и вороны. Все съедено. Правда, есть еще мыши и крысы, но это уже пойдет на десерт. Саурская революция не принесла афганскому народу ничего, кроме страданья. Теперь многие стали понимать это, но поздно. Из песни слов не выбросишь, назад хода нет. Нищие стали брататься с нищими, голодные с голодными, воры – с ворами. К чему это приведет – к взрыву страстей, новому витку напряженности в Афганистане. А кармалевская пресса, продажная и коррумпированная, трубит о том, что светлое будущее не за горами, дурачит народ разного рода глупостями, кто, к примеру, быстрее машет крыльями – комар ила муха? И афганский народ поддается на такие уловки, увлекается не на шутку этим вопросом, ловит комаров и мух и решает, кто же действительно машет крыльями чаще и быстрее, комар или муха?

– Ну и какой ответ? Кто все-таки чаще машет крыльями – комар или муха?

Майор Собин улыбнулся, сказал:

– Бабрак Кармаль скачет без оглядки не в ту сторону, и когда он оглянется назад, то родины за собой не обнаружит. Пока на крыльях насекомых удается сбить накал страстей, вернуть массы в мир грез и мечтаний о светлом будущем. Конечно, говорить проще, чем что-то сделать. Сегодня беда заглянула в афганские кишлаки, а завтра? Кармаль кнут из рук не выпускает. Это не война, а «черная книга» о войне, не забота о человеке, а борьба с ним. Чувствуется наш, советский почерк в афганских делах. Достаточно вспомнить, как все печалились, что у легендарной Ниобеи погибли все четырнадцать детей, умерших от стрел богов, но никто не хотел знать о гибели девяти сыновей у матери-героини Степановой в годы Великой Отечественной войны. Мать-героиня умерла в нищете, всеми забытая. Ее похоронили случайные люди. Закопали в яму. Могила заросла крапивой, полынью, и только тогда вспомнили о Степановой. Начали искать могилу, но никто точно не мог указать место захоронения и, чтобы показать заботу о женщине-труженице, поставили памятник Степановой на случайной могиле и вновь о ней забыли. Как это похоже на афганский быт! Прав оказался Гёте, сказав: «Из всех воров дураки – самые вредные, они одновременно похищают у нас время и настроение!»

– И последнее, скажите, пожалуйста, Михаил Михайлович, – обратился я к майору Собину, – есть ли у вас ко мне вопросы, пожелания, словом, то, что вы хотели бы сказать один на один?

– Мне вам нечего сказать. Все, что требовалось, я сказал. Если что-то появится, обязательно скажу.

– Ну, что ж, – сказал я, – и на том спасибо. Помните, что говорил Капнист:

– Будь тверд в злосчастные минуты, но счастью тоже не доверяй!

Затем пригласил для беседы переводчиков разведгруппы.

Первым зашел Хаким, румяный, как вечерняя заря, следом – его товарищ Ахмет. Оба молчаливые, угрюмые, подозрительные, кряхтели, как столетние старики, на вопросы отвечали осторожно и односложно: «Да» или «Нет!». Лишь однажды переводчик Ахмет хотел что-то сказать важное, но не сказал, раскашлялся, из глаз побежали слезы, он почувствовал себя плохо. Попросил разрешение выйти и, выходя, махнул рукой, что, дескать, еще будет время поговорить по душам, а пока здоровье не позволяет.

«С переводчиками происходит что-то неладное! – подумал я. – С ними следует разобраться в причине подозрительности и настороженности во взаимоотношении со мной как можно скорее, а не загонять болезнь, если она есть, в глубь организма».

Переводчик Ахмет был на вид довольно пожилым человеком, лет под 50, напоминал своим поведением майора Собина, так же гримасничал, дергался всем телом. На лице то и дело возникала судорога, сильно искажала лицо, делала его злым и непривлекательным.

– От чего вы, Ахмет, болеете? – в очередной раз спросил я его. – Мне сказали, что вы глохнете и слепнете? Почему не лечитесь и не обращаетесь к врачу?

– Все мои болезни от Аллаха! – невозмутимо ответил Ахмет. – Так желает Аллах и потому такие со мной страданья. Лечиться некогда. Нет времени. Идет война, не до лечения. Как сказал Сократ: «Смерть для меня – приобретение!»

– Ваши болезни не от Аллаха, а от нервов. Аллах тут ни при чем. Завтра я поговорю с начальником кандагарского госпиталя, и вас обследуют, начнут лечить.

– Большое спасибо, командир, за заботу, но не следует это делать. Скоро я уезжаю домой, в Узбекистан, там и вылечусь.

Вскоре от другого переводчика, Хакима – я узнал любопытные сведения об Ахмете. Он продолжительное время работал на советскую разведку в Иране, Пакистане, Саудовской Аравии. В последней командировке чуть было не был разоблачен местными бдительными соседями. Они донесли на него, что их сосед по дому знает не все религиозные обряды, как того требует Коран. Ахмет еле унес ноги, и памятью о тех годах служения России стали имеющиеся болезни, ревматизм, глубоко вгрызшийся в суставы, проник до костей, и казалось, что болезнь никогда не оставит Ахмета в покое.

Драма афганской войны высветила неожиданным светом равнодушия часть страниц из жизни легендарного разведчика-нелегала Ахмета, отдавшего служению России все силы и здоровье. Такие разведчики, как Ахмет, всегда скрыты от посторонних глаз чужими фамилиями и именами. Правду о них узнать практически невозможно при жизни. Их жизнь и смерть продолжают оставаться тайной за семью печатями в течение какого-то времени, как и все, ими содеянное в разведке. Вспоминая разведчика-нелегала Ахмета, я вспоминаю Кандагар, где мы с ним впервые познакомились. Ахмет вошел ко мне следом за переводчиком Хакимом, из приоткрытой двери блеснула его лысая голова, осветившая комнату, как восходящее солнце в ночи… Как заметил Крылов: «Кто добр поистине… В молчании тот добро творит!» Это изречение я всецело отношу к разведчику-нелегалу Ахмету, чья доброта и отзывчивость таили в себе умысел и интерес.

Солдаты и офицеры воюющей в Афганистане 40-й армии, воспитанные в нищете и зависти, творили в Афганистане разбой, не имеющий ничего общего с интернациональной помощью, о чем трубила на всех перекрестках советская пресса, выгораживая действия политиков, ввергнувших миллионы людей в кровавый конфликт. Чтобы придать солдатам и офицерам устойчивый характер в войне, они на политзанятиях изучали «бессмертные творения Леонида Брежнева: «Малую Землю», «Целину», «Возрождение». Солдаты говорили, прослушав брежневскую трилогию: «Наша жизнь – это книга, в которой вырвано много листов на самом интересном месте!»