Обретя обычное спокойствие, Жак считал себя достойным любить порядочную женщину.

Он думал о Полине.

Быть может, когда его уже не будет в живых, эта девушка вспомнит о нем если не с грустью, то хоть со слезой сострадания. Мысль эта была для него утешением.

К нему приставили одного из той породы людей, которые у каторжников носят прозвище «барашков», что на их языке означает «шпион». Их обязанность — под видом дружбы войти в доверие к осужденному и разными ловкими приемами добиться того, чтобы тот сознался ему в своем преступлении или выдал сообщников.

С первого же дня шпион отступился от своей задачи.

— Он слишком силен для меня, — решил «барашек».

То, что принимал он за силу — было спокойствием безупречной совести, спокойствием, вернувшимся в истерзанную душу Жака.

Прошло два дня.

Роковая минута приближалась.

Жак продолжал молчать и своими большими глазами, по-прежнему сиявшими детской добротой, казалось, пытался заглянуть в таинственный мир, ожидавший его за гробом.

Защитник был от него в восторге. Человек этот, вначале сомневавшийся в Жаке, теперь был искренно убежден в его невиновности.

Он упросил присяжных подписать просьбу о смягчении наказания и сам вручил ее канцлеру, отчаянно пытаясь расположить его в пользу Жака.

Но все старания этого великодушного человека были тщетны. Ужас, который наводили «Парижские Волки» на всю столицу, требовал кровавого примера. Запирательство преступника, как все определяли нежелание Жака сознаться в преступлении, которого он не совершал, лишало его какого бы то ни было сочувствия.

Приказ о смертной казни был подписан.

А в это самое время Жак спал безмятежным сном, небрежно откинув назад голову, с улыбкой на губах, спокойный и готовый к смерти.

В то же время по дороге из Кале в Париж мчалась во весь опор дорожная карета, запряженная четверней.

Жак, не слышится, ли тебе во сне отголосок этого стука, который, быть может, для тебя — жизнь, честь, спасение!

Спи, спи, невинный страдалец! Злой рок не довершил еще своего дела!

Ненависть ненависти рознь. Одна — глубокая, неукротимая, другая — легкая, мимолетная, хотя и не менее сильная!

Редкий убийца, нанеся смертельный удар, имеет ужасное мужество оставаться возле жертвы, когда та корчится в предсмертных судорогах.

Бегство является в некотором роде следствием угрызений совести.

Бискар понимал Изабеллу и скорее, как он сам выразился, он не доверял ей.

В то время, когда, находясь еще под влиянием вспышки гнева, внезапно превратившей ее из любовницы Жака в его жестокого врага, герцогиня наслаждалась, так сказать, предвкушением удовлетворенной мести, Бискар уже понял, что Изабелла будет сильно страдать, видя, каким ужасным пыткам подвергается ее Жак. Поэтому он и решил удалить ее из Парижа.

Ему не стоило большого труда уговорить Изабеллу уехать.

Она уже допустила одну неосторожность. Зачем отправилась она к следователю, рискуя проявить слабость и нарушить задуманный план?

Бискар хорошо знал, зачем ей хотелось еще раз увидеть Жака: подметить выражение его лица, уловить в его взгляде раскаяние, любовь, сознание совершенной по отношению к ней измены, горечь утраты.

О, тогда она оправдала бы его, она спасла бы его!

Он не удостоил ее ответом и она довела дело до конца.

Но силы ее истощились. Нервы расстраиваются от чрезмерного напряжения, это давно известно.

Она сделала свое дело, она отомстила изменнику! Теперь она хотела забыть.

Забвение возможно только вдали от объекта ненависти.

Бискар уговорил ее отправиться в Англию. Да и что хорошего могла она ожидать теперь во Франции? Имя ее было бы замешано в процессе, который покрыл бы его грязью и позором. Она была бы вызвана в суд в качестве свидетельницы. Ей сказали бы: «Вы были любовницей этого убийцы!» Еще раз пришлось бы ей обвинить его в преступлении, в котором он был совершенно невиновен, еще раз пришлось бы ей встретить его честный, прямой взгляд.

Нет, она не могла этого вынести.

Она бежала.

Бискар свободно вздохнул после отъезда Изабеллы. Он опасался ее. Экзальтированные натуры причудливы. Быстро меняют они свои планы, симпатии, в них мало рассудка, они действуют по вдохновению. Изабелла могла помешать ему.

Он с удовольствием убил бы ее, как сделал это с «Поджигательницей».

Но женщина эта могла еще пригодиться для его планов. Лучше всего было дать пройти грозе и терпеливо выждать, пока снова не выглянет солнце.

Однако он следил за ней и не терял ее из виду.

Он узнал, что она не исполнила своего первоначального намерения.

В ту минуту, когда море должно было встать между нею и Жаком, она почувствовала какое-то странное колебание.

Она осталась в Кале.

Там она поселилась в отеле, откуда открывался восхитительный вид на море. Целые дни проводила она в полнейшем уединении.

В изнеможении опустившись в глубокое кресло, задумчиво смотрела она вдаль, прислушиваясь к унылому плеску волн. Временами она пристально следила за мелькавшими вдали белыми парусами, и в воображении ее рисовалась неясная картина ссылки вдвоем.

О, зачем не увезла она его далеко-далеко отсюда, туда, где он всецело принадлежал бы ей одной? По правде сказать, она глупо делала, живя с ним в уединении, следя за каждым его шагом, держа его на положении пленника. Да, не следует стеснять свободы любимого человека.

Как бы прекрасна ни была тюрьма, она всегда ненавистна заключенному.

Но ведь он обманул ее! Он любил другую!

При этой мысли она вздрагивала и ее бледные губы передергивались.

Что происходило сейчас там, в Париже? Ах, он наверно уже томится в тюрьме, в оковах. Он страдает. Так что же, разве он не заслужил этого? А она разве не страдала, она, вложившая в эту любовь всю свою жизнь, все свои надежды? Разве она не плакала, она, глаза которой никогда не знали слез? Разве преступления против любви не должны быть наказаны? Ей вспомнился ужасный случай подобного рода.

Один банкир в один прекрасный день узнал, что жена его в связи с кассиром. Он не сказал ей ни слова, но ловко отомстил обоим. Он сам украл из своей кассы солидную сумму, обвинил в краже кассира и устроил так, что любовник его жены был сослан на галеры.

Она же, Изабелла, пошла еще дальше!

Она посылала на эшафот того, кто обманул ее!

При этой мысли она нервно вздрагивала: воображению ее представлялось, как падает гордая голова Жака под роковым ударом палача.

Каждый день говорила она себе:

— Я должна ехать!

И все-таки оставалась, с нетерпением ожидая газет из Парижа и с лихорадочной поспешностью пробегая их глазами.

Как коротки были известия о Жаке! Дело графа де Шерлю перестало быть сенсацией и больше не занимало публику. Изредка только где-нибудь вскользь упоминалось о ходе следствия.

Наконец она узнала, что дело Жака передано в суд и что ей послана повестка с приглашением явиться в качестве свидетельницы.

Она колебалась. Ей хотелось ехать в Париж, хотелось присутствовать при решении участи Жака. Она говорила себе, что месть ее будет полнее, когда она увидит его там, на скамье подсудимых. Каким наслаждением будет для нее видеть на его лице следы страшной нравственной пытки!

И, однако, она не поддалась этому искушению по причине, в которой она не смела признаться даже самой себе: она не надеялась на свои силы. И там, в суде, как и в кабинете следователя, если бы она только встретила его взгляд, если бы в глазах его прочла она мольбу, сожаление или хоть проблеск раскаяния, кто знает, что бы вышло из этого?

Она узнала все. Ей было известно, что маркиза де Фаверей и Полина де Соссе по просьбе защитника вызваны в суд в качестве свидетельниц.

При этом известии кровь прилила ей в голову. Все сдерживаемое бешенство вылилось наружу в виде яростных воплей и стонов.

Узнав приговор суда, Изабелла злобно воскликнула: