Далее. Когда он познакомил меня с Манкалем, как видите, я считаю их разными людьми, он поступал добросовестно и, подобно мне, верил, увы, в тот романтический рассказ, который давал мне имя, положение в обществе и соответствующее ему состояние.

Жак говорил все это обдуманно, взвешивая каждое слово, и собственные доводы еще более укрепили его в вышеупомянутом убеждении.

— Правда, — продолжал он, — я временами замечал некоторые странности в поведении дяди Жана, поступки которого иногда удивляли меня.

В особенности помнится мне один вечер в таверне, где, отуманенному винными парами, мне он показался чем-то вроде главаря бандитов! Но ведь я был тогда в ненормальном состоянии! Был ли он таким на самом деле, кто знает? И я не могу допустить, чтобы дядя Жан, который, как бы то ни было, приютил меня, воспитал, дал мне средства к образованию, чтобы он мог быть тем подлым виновником преступлений, имя которого постоянно звучит у меня в ушах!

— Ну, а его товарищи? Вы знали Дьюлуфе, «Поджигательницу», и других, которые подозреваются в причастности к тайне «Парижских Волков» — Трюара, Бибе и как их там еще?

— Это правда. Но постойте, вы упомянули о Дьюлуфе. Человек этот был очень добр ко мне. Допустим, пожалуй, что я был соучастником Волков. Но разве бы они тогда не защитили меня от бесконечных нападок, жертвой которых мне так часто приходилось бывать!

— Они-то и есть убийцы де Белена и Сильвереаля! Это очевидно! И они — я верю вам — они, угостив вас предварительно наркотиками, бесчувственного притащили в дом герцога и бросили там после убийства! Это, очевидно, акт ненависти, быть может, мести. Не было у вас врага среди этих негодяев?

— Нет, честное слово не было! Не участвуя никогда в их делах, я не мог быть для них соперником!

Так терялись они оба в этом лабиринте, путеводная нить которого ускользала от них.

Адвокат чувствовал, что Жак погиб. Кроме того, молодой человек уже изнемог в борьбе и с ужасом ожидал того дня, когда ему придется защищать свою голову.

— Я отказываюсь от нее, — говорил несчастный юноша. — Пусть ее возьмут у меня и возвратят покой!

Этот ужасный час наконец пробил.

Жак предстал перед судом присяжных. Мы, понятно, не будем входить в подробности этого заседания, все элементы которого живы еще в памяти читателя.

Обвинительный акт подавлял своей ясностью и убедительностью. Допрос, которым руководил президент суда, был скоплением ужасных обвинений. Обозначим вкратце те доводы, перед убедительностью которых должен был отступить Жак:

1. С давних пор он был посвящен в тайны «Парижских Волков».

2. Он назвался чужим именем и воспользовался чужим титулом. Он втерся в дом к де Белену с явным намерением обокрасть его.

3. Он был на содержании известной куртизанки.

4. Наконец, после этой позорной, развратной жизни он совершил двойное убийство, один или в соучастии с другими разбойниками.

Повод к преступлению оставался неизвестным.

Очевидно, им руководило какое-нибудь грязное побуждение: месть де Белену, прогнавшему его из своего дома, и Сильвереалю, домогавшемуся любви куртизанки. Не исключалась и корыстная цель.

Отчего не убежал он вместе со своими сообщниками?

Быть может, будучи новичком, он не смог вынести всего ужаса этой кровавой сцены и от сильного душевного потрясения лишился чувств, а сообщники не успели захватить его с собой.

Что мог он отвечать на это?

Тщетно пытался он опровергнуть эти ужасные обвинения.

В ответах его не хватало ясности и определенности. Он невольно горячился, возражения его были слишком резки. Все это оттолкнуло от него судей. Защитник Жака надеялся на свидетельские показания маркизы де Фаверей и Полины де Соссэ в пользу подсудимого.

Он жестоко ошибался!

Записка, поданная в начале заседания президенту суда, извещала его о подробностях той сцены, когда «Поджигательница» бросила в лицо Жаку ужасное обвинение.

Маркиза де Фаверей, вызванная в качестве свидетельницы, вынуждена была сказать правду.

Это была одна из главных улик. Жак в изнеможении упал на скамью, закрыв лицо руками.

Рассказ о самоотверженном поступке Жака, с опасностью для собственной жизни спасшего Полину де Соссэ от верной смерти, прошел незамеченным. Впрочем, это мог быть один из тех порывов, которые встречаются даже у самых испорченных натур.

Адвокат начал защитительную речь. Он был прав, говоря, что его аргументация опирается на шаткую основу. Однако же он проявил блестящий талант! Неоднократно удавалось ему до слез растрогать слушателей, но волнение это вызвано было скорее чувством восторга его несравненным красноречием, чем истинным состраданием к подсудимому.

— В этом несчастном происшествии, — воскликнул он в заключение своей речи, — куда ни взгляни — всюду тайна, всюду мрак! Подумайте об этом, господа судьи! Истина бывает часто скрыта под такой густой, непроницаемой мглой, что человеческий глаз не в силах распознать во мраке ее божественные формы. Тогда кончается сфера физических чувств, и на сцену выходит совесть. И вот я смело и открыто заявляю вам, господа судьи, что вопреки страшнейшим уликам, человек этот невиновен! Слабость — вот единственное его преступление! Но он не обагрял своих рук кровью! Господин прокурор требует для него смертной казни, но вы, я уверен, не согласитесь на это. Как бы сильны ни были подозрения, вам не хватит доказательств. И, быть может, на следующее утро после того рокового дня, когда эта молодая, прекрасная голова падет на плахе, вы услышите ужасные слова: «Вы осудили невинного!» О, не берите на себя такой страшной ответственности! Если человек этот виновен, дайте ему время на раскаяние, он может еще исправиться, загладить свою вину. Если он невиновен, то не лишайте его жизни, сил, надежды. И чтобы истинный свет пролился наконец на это темное дело, не гасите его во мраке могилы!

Вот каков был приговор присяжных.

На все вопросы касательно виновности подсудимого они единогласно отвечали:

— Да, виновен.

Даже никаких смягчающих вину обстоятельств!

Жак был снова отведен на скамью подсудимых выслушать решение своей участи.

Он поражен был расстроенным видом своего защитника, когда этот благородный, великодушный человек подошел к нему и, с чувством пожимая руку, прерывающимся от волнения голосом сказал:

— Мужайтесь!

Жак понял все.

Гордо поднял он свою прекрасную голову, и ясным, безмятежным спокойствием осветилось его лицо.

Председатель взволнованным голосом прочел приговор.

Жак был осужден на смерть.

— Господа, — громко и торжественно произнес несчастный молодой человек,— да простит вас Бог! Не вы виновны в моей гибели. Я — жертва злого рока.

С этими словами он вышел в сопровождении жандармов из зала суда. Затем он был отвезен в тюрьму и помещен в мрачной камере, предназначенной для осужденных на смерть.

Беспрекословно исполнял он все, что ему приказывали. Он был покорен как ребенок, и в глубине души говорил себе:

— Это справедливо! Бог наградил меня жизнью, а я не сумел ею воспользоваться, не сумел выбраться на честный путь, стать полезным членом общества. Я ни на что не годен! Я лишний в этом мире! Теперь уже слишком поздно. Я умираю. Отлично! Я искупаю свое прошлое!

Но вот пришел к нему защитник и стал убеждать подать кассационную жалобу.

Молодой человек отказался.

— К чему это? — сказал он. — Все мои страдания кончены. Смерть будет для меня освобождением.

— Но, по крайней мере, хотя бы подпишите просьбу о высочайшем помиловании!

— Нет, сударь! Только, пожалуйста, не приписывайте эту непоколебимую решимость излишней гордости. Чего могу я ждать? Замены казни галерами? Нет, уж лучше смерть!

И он в изнеможении бросился на постель и устремил глаза на клочок неба, видневшийся в узком окошке камеры.

И в самом деле, он чувствовал огромное облегчение. Все было кончено. Не надо было больше бороться. Оставался только один последний шаг — шаг к смерти. Это была теперь конечная цель его жизни, известная и уже верная.