Долл впервые испытал это чувство, во всяком случае, начал испытывать, шесть месяцев назад в кулачном бою с одним из самых рослых и сильных солдат третьей роты — капралом Дженксом. Они дрались до изнеможения, потому что ни один не хотел сдаваться, пока в конце концов зрители не признали, что схватка закончилась вничью из-за того, что соперники совершенно обессилели. Но дело было не столько в этом, сколько в том, что Долл вдруг понял, что Дженкс так же волновался перед боем, как он сам, и в действительности хотел драться не больше, чем он. Это открыло Доллу глаза на многое. Заметив это волнение у Дженкса, он начал видеть его повсюду и у всех.

Когда Долл был моложе, он верил всему, что каждый рассказывал о себе. И не только рассказывал, потому что чаще они не рассказывали, а показывали, то есть как бы давали понять это своими действиями. Они старались внушить окружающим, что на самом деле такие, какими хотят казаться. Когда Долл видел, что кто-то храбрец и чуть ли не герой, он верил, что тот и вправду такой. И разумеется, чувствовал себя неполноценным, зная, что никогда не сможет стать таким. Неудивительно, что он всю жизнь был на последнем месте.

Странно, но если ты честно признаешь, что не знаешь, кто ты такой, представляешь ли собой что-нибудь, то никто не станет тебя любить, все потеряют к тебе уважение и не захотят с тобой дружить. Но если ты сочиняешь вымышленную историю и рассказываешь, какой ты замечательный парень, а потом притворяешься, что ты и в самом деле таков, все примут ее за чистую монету и поверят тебе.

Когда он наконец добудет пистолет, то не признается, что трусил, или был не уверен в себе, или проявил нерешительность. Он притворится, что это было легко, что все произошло именно так, как он себе представлял, отправляясь на эти поиски.

Но сначала надо добыть пистолет, черт побери!

Он прошел вперед почти до конца и наконец снова увидел ненадетый пистолет. Долл остановился и уставился на него жадными глазами. Потом напомнил себе, что надо оглядеться и оценить обстановку. Пистолет висел на конце коечной рамы. Через три койки, где шла азартная игра в кости, столпилась группа солдат. У самого трапа, в полутора метрах, стояли, разговаривая, еще четверо или пятеро солдат. Взять этот пистолет было не менее рискованно, чем те два, что он видел на корме. Пожалуй, даже немного рискованнее.

Но с другой стороны, у Долла оставалось все меньше и меньше времени. Может быть, это единственный пистолет, который ему удастся здесь увидеть. Ведь он видел только два во всей корме. В отчаянии он решил рискнуть. Казалось, никто не обращает на него внимания. Долл небрежной походкой подошел к раме койки, прислонился к ней, будто это было его место, затем снял пистолет, надел и застегнул ремень. Подавив инстинктивное желание броситься бежать, он закурил сигарету и пару раз глубоко затянулся, затем неторопливо направился к двери, откуда пришел.

Он прошел полпути и уже начал думать, что операция успешно завершилась, как услышал позади голоса. Без сомнения, это обращались к нему:

— Эй, ты!

— Эй, солдат!

Долл обернулся, почувствовав, как его глаза принимают испуганно-виноватое выражение, а сердце начинает сильнее биться, и увидел двоих — рядового и сержанта, приближающихся к нему. Заставят вернуть пистолет? Или будут бить? Ни одна из этих перспектив не тревожила Долла так, как то, что к нему отнесутся с презрением, как к мелкому воришке, каким он себя и чувствовал. Этого Долл боялся больше всего.

Те двое приближались к Доллу с угрожающими, негодующими лицами, с потемневшими от гнева глазами. Долл несколько раз быстро моргнул, пытаясь избавиться от выражения смущения и вины на лице. Он заметил, что к ним с любопытством повернулись другие.

— Это мой пистолет, солдат, — сказал рядовой. В его голосе звучали обида и негодование.

Долл ничего не ответил.

— Он видел, как ты снял его с койки, — сказал сержант. — Так что не ври и не пытайся выпутаться, солдат.

Собрав все свои силы, все мужество, Долл молчал, и на его лице медленно расплылась натянутая циничная улыбка, в то время как он упорно, не мигая, смотрел на них. Он медленно расстегнул ремень и передал пистолет солдату.

— Сколько времени ты в армии, парень? — ухмыльнулся Долл. — Пора бы тебе знать, черт возьми, что оружие так не бросают. Когда-нибудь ты потеряешь его. — Он продолжал в упор смотреть на своих преследователей.

Солдат и сержант тоже глядели на него расширившимися глазами; их справедливое возмущение сменилось удивлением и недоумением. Его наигранное бесстрастие и явное отсутствие чувства вины поставило их в глупое положение. Оба вдруг сконфуженно улыбнулись, чувствуя неловкость от этой излюбленной во всех армиях выдумки бывалого, вороватого, развязного солдата, который подбирает все, что плохо лежит.

— Уж больно у тебя прилипчивые пальцы, — сказал сержант уже не так сердито и даже чуть улыбаясь.

— Все, что валяется без присмотра, — моя законная добыча, — весело ответил Долл, — как и всякого другого старого солдата. Скажите своему мальчику, чтобы он больше так не искушал людей.

Позади заулыбались и другие, глядя на незадачливого солдата. У него самого был пристыженный вид, словно он был виноват. Сержант обратился к нему:

— Слышишь, Дрейк. — Он усмехнулся. — Надо лучше беречь свое добро.

— Правильно. Надо, — подтвердил Долл. — А то оно у него не долго продержится. — Он повернулся и не спеша направился к двери. Никто ему не мешал.

Выйдя наружу, Долл остановился и облегченно вздохнул. У него так дрожали ноги, что пришлось прислониться к переборке. Если бы он вел себя как виноватый, каким он себя считал, его бы непременно избили. Но он не подал виду. Ловко выпутался, а виновным оказался солдат. Долл рассмеялся нервным смехом. Все это была одна большая ложь! Несмотря на испуг, он испытывал бурную радость и гордость. Он вдруг подумал, что в известном смысле был именно таким парнем, каким только что притворялся. Во всяком случае больше, чем прежде.

Однако пистолета он все еще не добыл. Долл взглянул на часы, с тревогой думая о том, как мало осталось времени. Он не хотел уходить с этой палубы, не хотел уходить далеко от своей роты. Его ноги еще немного дрожали, но он был горд тем, что победил, и начал подниматься по трапу на следующую палубу, исполненный чувства собственного достоинства.

С того момента, как он вступил на верхнюю палубу, все складывалось в его пользу. Он еще не успокоился после случившегося, и смелости у него поубавилось, но это не имело значения. Все складывалось для него и его цели как нельзя лучше, словно ему покровительствовал сам господь бог. Ведь приди он на минуту раньше или на минуту позже, все могло бы сложиться иначе. Но он явился ни раньше, ни позже и не перестал испытывать судьбу. Обстановка была отличная — именно такая, какую он представлял себе, задумывая это дело, и Долл мгновенно ее оценил.

Не пройдя и трех шагов, он увидел не один, а два пистолета, лежащие почти рядом на койке у самого трапа. Кругом не было ни души, кроме одного солдата, и, прежде чем Долл успел сделать еще один шаг, этот солдат встал и ушел в другой конец палубы, где, по-видимому, собрались все остальные.

Доллу оставалось только подойти, схватить один из пистолетов и надеть его. Он прошел с чужим пистолетом мимо рядов коек. На другом конце палубы вышел и спустился вниз по трапу, повернул налево и очутился в безопасности в расположении третьей роты. Рота еще не начала двигаться, и ничего не изменилось с тех пор, как он ее покинул. На этот раз Долл нарочно прошел мимо Тиллса и Мацци, чего не делал раньше, когда возвращался с пустыми руками с кормы.

Тиллс и Мацци не двинулись с места и по-прежнему сидели у переборки, обхватив колени руками и обливаясь потом. Долл остановился перед ними, держа руки на бедрах, правая рука лежала на пистолете. Они не могли его не заметить.

— Привет, красавчик, — сказал Мацци.

Тиллс ухмыльнулся:

— Мы видели, как ты недавно прокрался, когда возвращался с кормы. Когда Раскоряка поймал тебя. Где ты был?