— А почему бы тебе не перевестись в нашу роту? — спросил Белл Уитта. — Ты же хотел вроде. А времени всего ничего осталось, сегодня да завтра… И тогда уж конец…

— Я? — Лицо Уитта застыло в гримасе притворного удивления. — Да ни за что. Не вернусь я в этот батальон, пока в нем правит этот Толл. Нет уж, сэр, благодарю покорно! Хотя, конечно, мне бы и хотелось. Но не сейчас, это уж точно. Вот если Толла переведут, повысят скажем, тогда другое дело… А сейчас, джентльмены, мне, извините, пора домой. Поскольку я маленько, кажется, надрался…

Он, покачиваясь, поднялся на ноги, постоял немного на месте и вдруг, резко рванувшись, помчался огромными скачками вниз по крутому склону. В каждой руке он держал по кварте виски, руки с бутылками мотались из стороны в сторону, да и сам он тоже мотался и спотыкался, успевая при этом еще что-то выкрикивать на ходу. Никто не мог толком понять, что он кричал, а по мере удаления звуки становились еще более неразборчивыми — что-то насчет того, что бомбежка, мол, уже закончилась и надо поглядеть, как там внизу дела идут. Он давно уже скрылся в густых потемках, а выкрики эти все еще слышались, как вдруг их разом заглушил грохот падения тела и протяжное, почти нечеловеческое «О-о-о!».

Кто-то вскочил с места, за ним остальные, и все они гурьбой ринулись вниз, чтобы узнать, что там случилось. Спустившись почти к подножию высоты, они в ужасе увидели распростертое тело Уитта. По лицу его блуждала пьяная ухмылка.

— Вот, поскользнулся немножко, — приветствовал он товарищей, по-совиному тараща глаза. Острый камень распорол ему щеку, сам он был весь в грязи, но руки крепко сжимали горлышки бутылок. Правда, от одной только это горлышко и осталось, зато другая была целехонька.

— Куда это тебя понесло? — заорал на него Белл. — Уж не желаешь ли ты, чтобы какой-нибудь сверхбдительный часовой тебя впотьмах вместо япошки кокнул?

— А мне плевать, — с пьяной бесшабашностью бросил Уитт. — И на него, и на всех вас тоже. Крысы вы поганые, вот вы кто. — Тем не менее он позволил им поднять себя с земли, дотащить назад до места их привала, хотя при этом все время громко выкрикивал: — А этот подонок Коротышка пусть мне лучше на глаза не показывается! Так башку и отшибу! — Несколько раз он пытался вырваться из рук, потом постепенно успокоился и замолк.

На следующее утро, с пластырем на щеке, весь поникший и унылый, он отправился назад в свою батарею. Было видно, что ему ужасно не хочется уходить, однако, как его ни уговаривали, он наотрез отказался остаться, повторяя снова и снова, что не желает служить в полку, где батальонами командуют такие люди, как подполковник Толл. Так что в эту ночь, последнюю ночь их отдыха, ротные весельчаки пили уже без Уитта.

Выпивки было в избытке. Они даже не смогли одолеть своих запасов, и, когда на следующий день рота отправилась снова в путь, у многих на поясах висело по две-три фляги — одна-две с водой, третья с виски. То, что нельзя было утащить с собой, так же, как и нераспроданные трофеи, они оставили на хранение у сержанта Мактея с его тыловой командой и Сторма с его кухонной прислугой — из всей этой компании нынче никто уже не вызвался идти добровольцем на передовую. Зато можно было спокойно оставить кому-то свои вещи, чтобы забрать их потом, по возвращении. Сторм долго глядел вслед уходившей в горы роте, взвод за взводом шагавшей по дороге. Когда последние солдаты скрывались уже за поворотом, самый последний из них неожиданно обернулся в строю и громко заорал:

— Эй, Сторм, будь ты неладен! Гляди, не проморгай там мою выпивку!

Рота двигалась на передовую, впереди ее ждали тяжелые бои, а рядовые Мацци и Тиллс опять не разговаривали и, хотя шагали в колонне вместе, чувствовали себя заклятыми врагами. Они выгодно продали свой пулемет, честно разделили выручку, но однажды вечером, когда все весело сидели с бутылками в руках, пьяные, Тиллс, хихикая, принялся вспоминать, как в самый первый день боев Мацци здорово перетрусил под минометным огнем, а теперь вот бахвалится, какой он отчаянный. В отместку Мацци завалился к своим друзьям в первый взвод, заявив, что не желает больше знаться с бывшим компаньоном, тем более что свою долю от трофейного пулемета уже получил сполна. Он вообще хотел попроситься из взвода оружия, да только быстро сообразил, что там как-никак небезопаснее, нежели в пехотном отделении. И вот теперь они шли в затылок друг другу, один с опорной плитой на плечах, другой — с трубой миномета, оба все время глядели куда-то в сторону, не говоря друг другу ни слова. Их обоих, как и многих других, впервые после недели отдыха снова тряс озноб приступа малярии.

Здесь все уже переменилось. За высотой 209 чувствовалось, что кто-то постарался навести порядок, все вроде было сделано, как надо. По краям дороги возникли палаточные городки, да и сама эта дорога, по которой когда-то с трудом пробирались только джипы, была расширена, выровнена, и по ней спокойно катили грузовики. Третьей роте повезло, попались попутные машины, и, рассевшись в кузовах, солдаты с любопытством рассматривали все, что проносилось мимо.

Сразу же за высотой 209, там, где всего лишь неделю назад они вели свой первый бой, пытаясь спрятаться хотя бы за призрачные неровности и ожидая каждую секунду неминуемой смерти, стояли ровные ряды палаточного городка, и на том самом месте, где в тот страшный день сержант Кекк пытался повести в бой свои три отделения и погиб по собственной глупости, сейчас толпились какие-то чужие, весело посмеивавшиеся солдаты. Изменилась и заросшая кустарником лощина, где в тот день их батальон был застигнут врасплох противником, попав под тяжелый минометный огонь, — теперь здесь находился гудевший, как пчелиный улей, пункт сбора донесений. А прямо через плато солдаты дорожно-строительного батальона налаживали полевую дорогу для джипов, и она тянулась, извиваясь между расходившимися вправо и влево поросшими густой травой отрогами главного хребта, туда, где возвышалась высота 210, окрещенная «головой Слона». Туда их рота и направлялась теперь, поднимая ногами клубы пыли и в то же время стараясь выглядеть подостойнее перед глядевшими на них чужими солдатами, которым всего лишь через несколько минут было суждено превратиться в «паршивых тыловых крыс». Третья рота была самой опытной в батальоне, и солдатам доставляло удовольствие думать, что уж они-то сделали немало во имя царившего теперь тут порядка, хотя, разумеется, непосредственно в наведении его и не участвовали. Да и как они могли бы тут работать, когда у них была задача намного важнее — они убивали людей.

Триумфальный марш роты оказался не очень продолжительным. Вскоре в густой тени высоких деревьев на краю джунглей, что тянулись по гребню высоты 210, она без особой шумихи сменила находившуюся здесь роту другой части. В течение недели эта рота осуществляла патрулирование, потеряв при этом двух человек убитыми и пятерых ранеными. Но особых боев ей вести не пришлось, и, скорее всего, этим можно было объяснить то явное уважение, с которым ее солдаты поглядывали на бывалых бойцов из третьей роты, принимавших у них позицию. В ответ на это они встречали лишь нахмуренные взгляды вновь прибывших — в первые же минуты нахождения на позиции третья рота узнала, что уже сегодня вечером ей предстоит разведка боем, а на завтра было запланировано наступление.

Да, подумали многие ветераны, марш в горы был хорошей прогулкой по местам прошлых боев, да только он привел их на эту высоту, а отсюда все пойдет по-другому.

Когда батальон кончил отдыхать, подполковника Толла уже не было в его рядах. Как сообщил солдатский телеграф, Коротышка пошел на повышение. В то утро никто не видел его в расположении, не появлялся он и днем, когда был привал и все роты батальона, двигавшиеся по своим маршрутам, сошлись на время вместе. Подобная необычная ситуация немедленно привела в действие скрытые, никому не подвластные я не всегда понятные, но абсолютно надежные каналы информации (они безошибочно работали не только в масштабах полка, но порой и на дивизионном уровне), которые сообщили, что Толл получил предписание срочно принять один из действующих в горах полков, командир которого заболел малярией и выбыл из строя. Это известие вызвало у многих солдат кривые ухмылки — подавляющее большинство рядовых и сержантов еле таскали ноги от тяжелейших приступов малярии, постоянно ходили с высокой температурой, но что-то никто еще не слышал, чтобы это было основанием для отправки в тыл. Во всяком случае, относительно солдат у начальства такая мысль не возникала. Немало горьких усмешек вызвало также небезосновательное предположение, что Коротышка получил свое повышение не столько за свои собственные заслуги, сколько за пот и кровь, пролитые солдатами. Существенным основанием для подобных заключений было то, что Толла назначили на должность в обход заместителя командира того полка, претендовавшего на повышение. А ведь он был полковником, хотя и во временном звании. Как бы то ни было, но о переводе Толла из их батальона никто не пожалел. Гораздо больше солдат волновало, кто прибудет на его место, да еще эта предстоящая разведка боем.